Неточные совпадения
Таким образом прожили еще с
неделю, но потом опять
стали помирать.
Скоро под акациями учредился клуб Матрены Филимоновны, и тут, через этот клуб, состоявший из приказчицы, старосты и конторщика,
стали понемногу уравниваться трудности жизни, и через
неделю действительно всё образовалось.
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо было к жене да еще в деревню, — ну, не поверишь, через две
недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем
стал старик. Только душу спасать остается. Поехал в Париж — опять справился.
— Нет, как хотите, — сказал полковой командир Вронскому, пригласив его к себе, — Петрицкий
становится невозможным. Не проходит
недели без истории. Этот чиновник не оставит дела, он пойдет дальше.
— Мы с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того… как вы у нас были, — сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, у Долли дети все были в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко
стало ее, что он остался и
стал помогать ей ходить за детьми. Да; и три
недели прожил у них в доме и как нянька ходил за детьми.
Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто не замечает; я заговорю о другом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича. Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат.
Недели три спустя
стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви в романах-с. Что за диво?..
Приступили к нему со всех сторон и
стали упрашивать убедительно остаться хоть на две
недели в городе...
Через
неделю бабушка могла плакать, и ей
стало лучше. Первою мыслию ее, когда она пришла в себя, были мы, и любовь ее к нам увеличилась. Мы не отходили от ее кресла; она тихо плакала, говорила про maman и нежно ласкала нас.
Разведаю во что бы то ни
стало!» И через
неделю уже очутился он в городе Умани, вооруженный, на коне, с копьем, саблей, дорожной баклагой у седла, походным горшком с саламатой, пороховыми патронами, лошадиными путами и прочим снарядом.
Не явилась тоже и одна тонная дама с своею «перезрелою девой», дочерью, которые хотя и проживали всего только
недели с две в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже раз жаловались на шум и крик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно,
стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».
Если бы в моем предложении была хотя миллионная доля расчета, то не
стал бы я предлагать всего только десять тысяч, тогда как всего пять
недель назад предлагал ей больше.
В течение
недели он приходил аккуратно, как на службу, дважды в день — утром и вечером — и с каждым днем
становился провинциальнее. Его бесконечные недоумения раздражали Самгина, надоело его волосатое, толстое, малоподвижное лицо и нерешительно спрашивающие, серые глаза. Клим почти обрадовался, когда он заявил, что немедленно должен ехать в Минск.
Но почти всегда, вслед за этим, Клим недоуменно, с досадой, близкой злому унынию, вспоминал о Лидии, которая не умеет или не хочет видеть его таким, как видят другие. Она днями и
неделями как будто даже и совсем не видела его, точно он для нее бесплотен, бесцветен, не существует. Вырастая, она
становилась все более странной и трудной девочкой. Варавка, улыбаясь в лисью бороду большой, красной улыбкой, говорил...
— Да, как будто нахальнее
стал, — согласилась она, разглаживая на столе документы, вынутые из пакета. Помолчав, она сказала: — Жалуется, что никто у нас ничего не знает и хороших «Путеводителей» нет. Вот что, Клим Иванович, он все-таки едет на Урал, и ему нужен русский компаньон, — я, конечно, указала на тебя. Почему? — спросишь ты. А — мне очень хочется знать, что он будет делать там. Говорит, что поездка займет
недели три, оплачивает дорогу, содержание и — сто рублей в
неделю. Что ты скажешь?
— Так уж на той
неделе… — заметила она. — А когда переезжать-то
станете? Я бы полы велела вымыть и пыль стереть, — спросила она.
— А я-то! — задумчиво говорила она. — Я уж и забыла, как живут иначе. Когда ты на той
неделе надулся и не был два дня — помнишь, рассердился! — я вдруг переменилась,
стала злая. Бранюсь с Катей, как ты с Захаром; вижу, как она потихоньку плачет, и мне вовсе не жаль ее. Не отвечаю ma tante, не слышу, что она говорит, ничего не делаю, никуда не хочу. А только ты пришел, вдруг совсем другая
стала. Кате подарила лиловое платье…
— Кто ж будет хлопотать, если не я? — сказала она. — Вот только положу две заплатки здесь, и уху
станем варить. Какой дрянной мальчишка этот Ваня! На той
неделе заново вычинила куртку — опять разорвал! Что смеешься? — обратилась она к сидевшему у стола Ване, в панталонах и в рубашке об одной помочи. — Вот не починю до утра, и нельзя будет за ворота бежать. Мальчишки, должно быть, разорвали: дрался — признавайся?
— Да, довольно. Две
статьи в газету каждую
неделю, потом разборы беллетристов пишу, да вот написал рассказ…
—
Стало быть, время дорого. Мы разойдемся навсегда, если… глупость, то есть бабушкины убеждения, разведут нас. Я уеду через
неделю, разрешение получено, вы знаете. Или уж сойдемся и не разойдемся больше…
Оба молчали. Она пока украдкой взглядывала на него и замечала перемены, какие произошли в нем в эти две-три
недели: как осанка у него
стала не так горда и бодра, как тускло смотрит он в иные минуты, как
стали медленны его движения. И похудел он, и побледнел.
Райский не
стал спорить с ним, а пошел к профессору скульптуры, познакомился с его учениками и
недели три ходил в мастерскую.
Потом бежал на Волгу, садился на обрыв или сбегал к реке, ложился на песок, смотрел за каждой птичкой, за ящерицей, за букашкой в кустах, и глядел в себя, наблюдая, отражается ли в нем картина, все ли в ней так же верно и ярко, и через
неделю стал замечать, что картина пропадает, бледнеет и что ему как будто уже… скучно.
Бережкова дала ему сроку две
недели, и через две
недели ровно он пришел в комнаты и
стал в углу.
Он
стал было учиться, сначала на скрипке у Васюкова, — но вот уже
неделю водит смычком взад и вперед: а, с, g, тянет за ним Васюков, а смычок дерет ему уши. То захватит он две струны разом, то рука дрожит от слабости: — нет! Когда же Васюков играет — точно по маслу рука ходит.
Поражало меня тоже, что он больше любил сам приходить ко мне, так что я наконец ужасно редко
стал ходить к маме, в
неделю раз, не больше, особенно в самое последнее время, когда я уж совсем завертелся.
Только по приезде в Петербург,
недели две спустя, я вдруг вспомнил о всей этой сцене, — вспомнил, и до того мне
стало вдруг стыдно, что буквально слезы стыда потекли по щекам моим.
На другой день
стало потише, но все еще качало, так что в Страстную среду не могло быть службы в нашей церкви. Остальные дни Страстной
недели и утро первого дня Пасхи прошли покойно. Замечательно, что в этот день мы были на меридиане Петербурга.
Через
неделю мне
стало лучше; я собрался ехать.
Чтобы согласить эту разноголосицу, Льода вдруг предложил сказать, что корвет из Камчатки, а мы из Петербурга вышли в одно время. «Лучше будет, когда скажете, что и пришли в одно время, в три месяца». Ему показали карту и объяснили, что из Камчатки можно прийти в
неделю, в две, а из Петербурга в полгода. Он сконфузился и
стал сам смеяться над собой.
Я писал, что 9 числа оставалось нам около 500 миль до Бонин-Cима: теперь 16 число, а остается тоже 500… ну хоть 420 миль,
стало быть, мы сделали каких-нибудь миль семьдесят в целую
неделю: да, не более.
В последние
недели плавания все средства истощились: по три раза в день пили чай и ели по горсти пшена — и только. Достали было однажды кусок сушеного оленьего мяса, но несвежего, с червями. Сначала поусумнились есть, но потом подумали хорошенько, вычистили его, вымыли и… «
стали кушать», «для примера, между прочим, матросам», — прибавил К. Н. Посьет, рассказывавший мне об этом странствии. «Полно, так ли, — думал я, слушая, — для примера ли; не по пословице ли: голод не тетка?»
Через две
недели Лоскутова не
стало.
По дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо дома, в котором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был свет. Он вдруг остановился и решил войти. Катерину Ивановну он не видал уже более
недели. Но ему теперь пришло на ум, что Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня. Позвонив и войдя на лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху человека, в котором, поравнявшись, узнал брата. Тот,
стало быть, выходил уже от Катерины Ивановны.
Отец же, бывший когда-то приживальщик, а потому человек чуткий и тонкий на обиду, сначала недоверчиво и угрюмо его встретивший («много, дескать, молчит и много про себя рассуждает»), скоро кончил, однако же, тем, что
стал его ужасно часто обнимать и целовать, не далее как через две какие-нибудь
недели, правда с пьяными слезами, в хмельной чувствительности, но видно, что полюбив его искренно и глубоко и так, как никогда, конечно, не удавалось такому, как он, никого любить…
Но когда мальчик через две
недели помер от молочницы, то сам его уложил в гробик, с глубокою тоской смотрел на него и, когда засыпали неглубокую маленькую его могилку,
стал на колени и поклонился могилке в землю.
Он мне с
неделю назад
статью одну начал читать, я там три строки тогда нарочно выписал, вот постой, вот здесь.
И вот на шестой
неделе поста
стало вдруг брату хуже, а был он и всегда нездоровый, грудной, сложения слабого и наклонный к чахотке; роста же немалого, но тонкий и хилый, лицом же весьма благообразен.
Мне, например, и еще двум лицам в этой зале совершенно случайно
стал известен, еще
неделю назад, один факт, именно, что Иван Федорович Карамазов посылал в губернский город для размена два пятипроцентные билета по пяти тысяч каждый, всего,
стало быть, на десять тысяч.
Но тут возникли другие затруднения: морозы с каждым днем
становились сильнее;
недели через две в легкой осенней одежде идти будет уже невозможно.
В заливе Джигит нам пришлось просидеть около двух
недель. Надо было дождаться мулов во что бы то ни
стало: без вьючных животных мы не могли тронуться в путь. Воспользовавшись этим временем, я занялся обследованием ближайших окрестностей по направлению к заливу Пластун, где в прошлом году у Дерсу произошла встреча с хунхузами. Один раз я ходил на реку Кулему и один раз на север по побережью моря.
Уже две
недели, как мы шли по тайге. По тому, как стрелки и казаки стремились к жилым местам, я видел, что они нуждаются в более продолжительном отдыхе, чем обыкновенная ночевка. Поэтому я решил сделать дневку в Лаохозенском стойбище. Узнав об этом, стрелки в юртах
стали соответственно располагаться. Бивачные работы отпадали: не нужно было рубить хвою, таскать дрова и т.д. Они разулись и сразу приступили к варке ужина.
В течение обратного путешествия домой (оно продолжалось с
неделю) сомнения в нем возбуждались редко: они
стали сильней и явственней, как только он вернулся в свое Бессоново, как только очутился в том месте, где жил прежний, несомненный Малек-Адель…
Мать жениха боролась
недели три, но сын побивал ее домом, и она
стала смиряться.
Она
стала проводить целый день в мастерской. В первый день, действительно, довольно развлеклась от мыслей; во второй только устала, но уж мало отвлеклась от них, в третий и вовсе не отвлеклась. Так прошло с
неделю.
Сказать, что он хочет быть бурлаком, показалось бы хозяину судна и бурлакам верхом нелепости, и его не приняли бы; но он сел просто пассажиром, подружившись с артелью,
стал помогать тянуть лямку и через
неделю запрягся в нее как следует настоящему рабочему; скоро заметили, как он тянет, начали пробовать силу, — он перетягивал троих, даже четверых самых здоровых из своих товарищей; тогда ему было 20 лет, и товарищи его по лямке окрестили его Никитушкою Ломовым, по памяти героя, уже сошедшего тогда со сцены.
Шабашкин поклонился почти до земли, вышел вон, с того же дни
стал хлопотать по замышленному делу, и благодаря его проворству ровно через две
недели Дубровский получил из города приглашение доставить немедленно надлежащие объяснения насчет его владения сельцом Кистеневкою.
— Да-с, вступаю в законный брак, — ответил он застенчиво. Я удивлялся героической отваге женщины, решающейся идти за этого доброго, но уж чересчур некрасивого человека. Но когда, через две-три
недели, я увидел у него в доме девочку лет восьмнадцати, не то чтоб красивую, но смазливенькую и с живыми глазками, тогда я
стал смотреть на него как на героя.
— Благодарю покорно, — ответил он, — я на той
неделе у мужичка три дня проработал, так он полтинник дал. Целый запас у меня теперь табаку, надолго
станет.
Через несколько
недель после того, как она осталась вдовой, у нее родилась дочь Клавденька, на которую она перенесла свою страстную любовь к мужу. Но больное сердце не забывало, и появление на свет дочери не умиротворило, а только еще глубже растравило свежую рану. Степанида Михайловна долгое время тосковала и наконец
стала искать забвения…
Недели с три каждый день я, не разгибая спины, мучился часа по два сряду, покуда наконец не достиг кой-каких результатов. Перо вертелось уже не так сильно; рука почти не ерзала по столу; клякс
становилось меньше; ряд палок уже не представлял собой расшатавшейся изгороди, а шел довольно ровно. Словом сказать, я уже начал мечтать о копировании палок с закругленными концами.