Неточные совпадения
Когда Миусов и Иван Федорович входили уже к
игумену, то в Петре Александровиче, как в искренно порядочном и деликатном человеке, быстро произошел один деликатный в своем роде процесс, ему
стало стыдно сердиться.
Как
стал от
игумена выходить, смотрю — один за дверь от меня прячется, да матерой такой, аршина в полтора али больше росту, хвостище же толстый, бурый, длинный, да концом хвоста в щель дверную и попади, а я не будь глуп, дверь-то вдруг и прихлопнул, да хвост-то ему и защемил.
Оттуда людей послали на мост, а граф там с
игуменом переговорили, и по осени от нас туда в дары целый обоз пошел с овсом, и с мукою, и с сушеными карасями, а меня отец кнутом в монастыре за сараем по штанам продрал, но настояще пороть не
стали, потому что мне, по моей должности, сейчас опять верхом надо было садиться.
Отцу
игумену и доложили, что, — говорят, — наш Измаил в погребе
стал очень плакать и войну пророчествовать.
Игумен и вся братия с трепетом проводили его за ограду, где царские конюха дожидались с богато убранными конями; и долго еще, после того как царь с своими полчанами скрылся в облаке пыли и не
стало более слышно звука конских подков, монахи стояли, потупя очи и не смея поднять головы.
Нас нельзя было подкупить и заласкать никакими лакомствами: мы так были преданы начальству, но не за ласки и подарки, а за его справедливость и честность, которые видели в таких людях, как Михаил Степанович Перский — главный командир, или, лучше сказать,
игумен нашего кадетского монастыря, где он под
стать себе умел подобрать таких же и старцев.
— Горденек
стал,
игумен, а господь и тебя найдет. С меня нечего взять: стара и немощна. А жалеючи трудниц, говорю тебе… Их некому ущитить будет в обители. Сиротские слезы велики… Ты вот зол, а может, позлее тебя найдутся.
Да, было всего, а главное —
стала привыкать Охоня к старому воеводе, который тешил ее да баловал. Вот только кончил скверно: увидел
игумена Моисея и продал с первого слова, а еще сколько грозился против
игумена. Обидно Охоне больше всего, что воевода испугался и не выстоял ее. Все бы по-другому пошло, кабы старик удержался.
Стыдно ему
стало за
игумена.
Воевода Полуект Степаныч, проводив дьячка Арефу, отправился в судную избу производить суд и расправу, но сегодня дело у него совсем не клеилось. И жарко было в избе, и дух тяжелый. Старик обругал ни за что любимого писчика Терешку и вообще был не в духе. Зачем он в самом-то деле выпустил Арефу? Нагонит
игумен Моисей и поднимет свару, да еще пожалуется в Тобольск, — от него все
станет.
Не выносил
игумен Моисей встречных слов и зело распалился на старуху: даже ногами затопал. Пуще всех напугалась воеводша: она забилась в угол и даже закрыла глаза. Впрямь последние времена наступили, когда
игумен с игуменьей ссориться
стали… В другой комнате сидел черный поп Пафнутий и тоже набрался страху. Вот-вот
игумен размахнется честным игуменским посохом — скор он на руку — а старухе много ли надо? Да и прозорливица Досифея недаром выкликает беду — быть беде.
Дарья Никитична только опустила глаза. Плохо она верила теперь даже
игумену Моисею: не умел он устрашить воеводу вовремя, а теперь лови ветер в поле. Осатанел воевода вконец, и приступу к нему нет. Так на всех и рычит, а знает только свою поганку Охоньку. Для нее подсек и свою честную браду, и рядиться
стал по-молодому, и все делает, что она захочет, поганка. Ходит воевода за Охонькой, как медведь за козой, и радуется своей погибели. Пробовала воеводша плакаться
игумену Моисею, да толку вышло мало.
Много он пил вина, но не бывало, чтобы шатался на ногах, — только лоб у него
станет синеват, да глаза над прозрачными щеками разгорятся тёмным огнём, а красные губы потемнеют и высохнут. Часто, бывало, придёт он от
игумена около полуночи и позднее, разбудит меня, велит подать вина. Сидит, пьёт и глубоким своим голосом говорит непрерывно и долго, — иной раз вплоть до заутрени.
Отец Сергий уже несколько недель жил с одной неотступною мыслью: хорошо ли он делал, подчиняясь тому положению, в которое он не столько сам
стал, сколько поставили его архимандрит и
игумен. Началось это после выздоровевшего четырнадцатилетнего мальчика, с тех пор с каждым месяцем, неделей, днем Сергий чувствовал, как уничтожалась его внутренняя жизнь и заменялась внешней. Точно его выворачивали наружу.
Феодор
стал читать письмо.
Игумен остановил на нем испытующий взор, но юноша спокойно прочел и твердо сказал...
Часа через полтора
игумен и гости проснулись. Отец Спиридоний притащил огромный медный кунган с холодным игристым малиновым медом, его не замедлили опорожнить. После того отец Михаил
стал показывать Патапу Максимычу скит свой…
— Я тебе не Егорка, — строго ответит
игумен. — Твой Егорка был да сплыл, аз же, многогрешный, — смиренный
игумен честной обители Покрова Пресвятыя Богородицы — инок Галактион. И он тебе приказывает:
стань, непотребный раб, на поклоны, сотвори сто великих поклонов, да триста метаний, да пятьсот малых.
— Э-эх! все мы грешники перед Господом! — наклоняя голову, сказал
игумен. — Ох, ох, ох! грехи наши тяжкие!.. Согрешил и я, окаянный, — разрешил!.. Что
станешь делать?.. Благослови и ты, отец Спиридоний, на рюмочку — ради дорогих гостей Господь простит…
— Ну, так видишь ли… Игумен-от красноярский, отец Михаил, мне приятель, — сказал Патап Максимыч. — Человек добрый, хороший, да стар
стал — добротой да простотой его мошенники, надо полагать, пользуются. Он, сердечный, ничего не знает — молится себе да хозяйствует, а тут под носом у него они воровские дела затевают… Вот и написал я к нему, чтобы он лихих людей оберегался, особенно того проходимца, помнишь, что в Сибири-то на золотых приисках живал?.. Стуколов…
Уверения игумна насчет золота пошатнули несколько в Патапе Максимыче сомненье, возбужденное разговорами Силантья. «Не
станет же врать старец Божий, не
станет же душу свою ломать — не таков он человек», — думал про себя Чапурин и решил непременно приняться за золотое дело, только испробует купленный песок. «Сам
игумен советует, а он человек обстоятельный, не то что Яким торопыга. Ему бы все тотчас вынь да положь».
«Эту комнатку, — Парфений молвил, — после когда-нибудь…» Зачали девицы полы подмывать, а
игумен на келейну молитву
стал…
— Да что ж ты ругаешься, Якимушка?.. Ведь он и без того хотел в город ехать, — оправдывался
игумен. — Как же бы я перечить-то
стал ему, сам рассуди.
— Да чем же они тебе
стали противны? Кажись, картинки хорошие, — уговаривал
игумен.
Задумался Патап Максимыч. Не клеится у него в голове, чтоб отец Михаил
стал обманом да плутнями жить, а он ведь тоже уверял… «Ну пущай Дюков, пущай Стуколов — кто их знает, может, и впрямь нечистыми делами занимаются, — раздумывал Патап Максимыч, — а отец-то Михаил?.. Нет, не можно тому быть… старец благочестивый,
игумен домовитый… Как ему на мошенстве стоять?..»
— Слушай лес — бор говорит, — начал юродивый… —
Игумен безумен — бом, бом, бом!.. Чайку да медку, да сахарцу! Нарве
стане наризон, рами
стане гаризон.
Потом явился к
игумену, пал в ноги и
стал молить указать ему труд, — «токмо, отче, спаси душу погибающему!..» И построил он себе столб и
стал служить богу.
Государь выслушал эту встречу и пошел «прикладываться к местным иконам», а
игумен, тем временем, снял с себя ризу и «
стал за амвоном с братиею».
«Взойдя в собор, государь
стал посредине церкви,
игумен был в ризе и с крестом, а иеродиакон в стихаре, царские двери отворены и иеродиакон возгласил многолетие».