Неточные совпадения
Солдат упал вниз лицом, повернулся на бок и
стал судорожно щупать свой живот. Напротив, наискось, стоял у ворот такой же маленький зеленоватый солдатик, размешивал
штыком воздух, щелкая затвором, но ружье его не стреляло. Николай, замахнувшись ружьем, как палкой, побежал на него; солдат, выставив вперед левую ногу, вытянул ружье,
стал еще меньше и крикнул...
Затем Самгин видел, как отступавшая толпа точно уперлась во что-то и вдруг, единодушно взревев, двинулась вперед, шагая через трупы, подбирая раненых; дружно треснул залп и еще один, выскочили солдаты, стреляя, размахивая прикладами, тыкая
штыками, — густейшим потоком люди, пронзительно воя, побежали вдоль железной решетки сквера, перепрыгивая через решетку, несколько солдат
стали стрелять вдоль Невского.
Приспели новые полки:
«Сдавайтесь!» — тем кричат.
Ответ им — пули и
штыки,
Сдаваться не хотят.
Какой-то бравый генерал,
Влетев в каре, грозиться
стал —
С коня снесли его.
Другой приблизился к рядам:
«Прощенье царь дарует вам!»
Убили и того.
И другая линия
штыков, уходя, заколебалась. Звук барабанов
становился все тупее и тише, точно он опускался вниз, под землю, и вдруг на него налетела, смяв и повалив его, веселая, сияющая, резко красивая волна оркестра. Это подхватила темп полковая музыка, и весь полк сразу ожил и подтянулся: головы поднялись выше, выпрямились стройнее тела, прояснились серые, усталые лица.
Залязгали ружья, цепляясь
штыком за
штык. Солдаты, суетливо одергиваясь,
становились на свои места.
— Могу заколоть
штыком, — отвечал он особенным, бессмысленным солдатским голосом. — А если «удаляется», должòнстрелять, — прибавил он, очевидно гордясь тем, что он знает, что нужно делать, когда отец его
станет удаляться.
Но что я говорю? если одна только рота французских солдат выйдет из России, то и тогда французы
станут говорить и печатать, что эта горсть бесстрашных, этот священный легион не бежал, а спокойно отступил на зимние квартиры и что во время бессмертной своей ретирады [отступления (франц.)] беспрестанно бил большую русскую армию; и нет сомнения, что в этом хвастовстве им помогут русские, которые
станут повторять вслед за ними, что климат, недостаток, стечение различных обстоятельств, одним словом, все, выключая русских
штыков, заставило отступить французскую армию.
Я
стал смотреть вперед; вижу в стороне казачий ведет [ближайший к неприятелю конный караул.], но вдали не блестят
штыки моих солдат: все пусто и по всему валу до самой рощи не видно ни души.
— То-то ребячья простота! — сказал сержант, покачивая головою. — Эх, дитятко! ведь они не в кулачки пришли драться; с пулей да
штыком бороться не
станешь; да бог милостив!
Сумрак в саду
становился всё гуще, синее; около бани зевнул, завыл солдат, он
стал совсем невидим, только
штык блестел, как рыба в воде. О многом хотелось спросить Тихона, но Артамонов молчал: всё равно у Тихона ничего не поймёшь. К тому же и вопросы как-то прыгали, путались, не давая понять, который из них важнее. И очень хотелось есть.
Иногда канонада
становилась сильнее; иногда мне смутно слышался менее громкий, глухой шум. «Это стреляют ружейными залпами», — думал я, не зная, что до Дуная еще двадцать верст и что болезненно настроенный слух сам создавал эти глухие звуки. Но, хотя и мнимые, они все-таки заставляли воображение работать и рисовать страшные картины. Чудились крики и стоны, представлялись тысячи валящихся людей, отчаянное хриплое «ура!», атака в
штыки, резня. А если отобьют и все это даром?
В это время совершенно случайно проходил по улице взвод Инфляндманландского пехотного полка. Но стоявшей кучке не была известна эта случайность. Кто-то крикнул «войско идет!» — и это слово как-то жутко подействовало на многих: вскинули глаза вдоль улицы и, действительно, увидели несколько
штыков. Анцыфров внимательно
стал отыскивать глазами своего патрона и друга, но друг его, Полояров, неизвестно куда успел уже исчезнуть.
Ночевал он в частном доме, всю ночь чувствовал отвращение к рыбе и думал о трех рублях и четвертке чаю. Рано утром, когда небо
стало синеть, ему приказали одеться и идти. Два солдата со
штыками повели его в тюрьму. Никогда в другое время городские улицы не казались ему так длинны и бесконечны. Шел он не по тротуару, а среди улицы по тающему, грязному снегу. Внутренности всё еще воевали с рыбой, левая нога немела; калоши он забыл не то в суде, не то в частном доме, и ноги его зябли…
— Мы на фронте только в газетах прочли, что погоны снимают, — не
стали и приказа ждать, прямо офицера за погоны: «Ты что, сукин сын, погоны нацепил?» Если ливарвер найдем,
штык в брюхо. Согнали всех офицеров в одно место, велели погоны скидать. Иные плачут, — умора!
— А я тебя
штыком! — кричал в ответ солдат. — Храбер ныне
стал! А где в бою был?.. За могилками лежали, а нас вперед посылали?..
Свадьба и похороны были так смежны, неизвестность, окружавшая наших друзей, так страшна, что нельзя было им не задуматься над бедностью здешнего мира. Штык-юнкер Готтлиг вывел их из этой задумчивости, донеся цейгмейстеру, что волю его обещали исполнить, но что, против чаяния, когда он, Готтлиг, причалил лодку свою к берегу острова, войска русские начали
становиться на плоты, вероятно, для штурмования замка.
— Он русский! он наш! — говорит Вадбольский ослабевшим голосом, силясь приподняться с земли; смотрит на знамя со слезами радости,
становится на колена и молится. В этот самый миг прибегает несколько русских солдат. Еще не успел Вадбольский их остеречь, как один из них, видя шведа с русским знаменем и не видя ничего более, наотмах ударяет Вольдемара прикладом в затылок. Вольдемар падает; солдат хочет довершить
штыком. Вадбольский заслоняет собою своего спасителя.
Под Прагой штурмующей колонне внезапно
стала грозить с фланга конница; часть конницы выстроила фронт налево и бросилась в
штыки, а другая часть продолжала штурмовать, как ни в чем не бывало; кавалерия исчезла.
Сидят это солдатики под скалами, притихли, как жуки в сене. Не чухнут. За прикрытием кое-где костры развели, заслон велик, не видно, не слышно. Хлебные корочки на
штыках поджаривают, чечевицу энту проклятую в котелках варят. Потому австрийские союзнички наш обоз с гречневой крупой переняли, своим бабам гусей кормить послали. Сволота они были, не приведи Бог! А нам своей чечевицы подсунули, — час пыхтит, час кипит, — отшельник, к примеру, небрезгающий, и тот есть не
станет. Дерьмовый провиант!..
— Никак нет! А как при лунном сиянии позицию их мне разглядеть потрафилось, приметил я, что ежели он, стерва-осел, рыдает, в восторг входит, чичас он хвост кверху
штыком… Нипочем иначе не может. Такой у него, Ваше Сиятельство,
стало быть, механизм. Ну, тут уж штука нехитрая: по камешку я им к хвостам вроде тормоза подвязал, они и примолкли…
5) Подошли ко рву — ни секунды не медля, бросай в него фашинник, спускайся в него и ставь к валу лестницы; охотники стреляй врага по головам; шибко, скоро, пара за парой лезь! Коротка лестница —
штык в вал, лезь по нем другой, третий, товарищ товарища оберегай!
Став на вал, опрокидывай
штыком неприятеля и мгновенно стройся за валом.
Резцов думал, — и на душе
становилось вызывающе-весело и не страшно. Ну, подкрадутся японцы и бросятся в
штыки. Ясно, поддержки сзади не пришлют. Ясно, придется выскочить из окопа и схватиться врукопашную. И ясно, исход будет один — смерть. Все было ясно и просто. Хотелось беззаботно улыбаться.
Над всем полем, прежде столь весело-красивым, с его блестками
штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма, и пахло странною кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и
стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что̀ вы делаете?»