Неточные совпадения
Мери сидела на своей постели, скрестив на коленях руки; ее густые
волосы были собраны под ночным чепчиком, обшитым кружевами; большой пунцовый платок покрывал ее белые плечики, ее маленькие ножки
прятались в пестрых персидских туфлях.
Белое лицо ее казалось осыпанным мукой, голубовато-серые, жидкие глаза
прятались в розовых подушечках опухших век, бесцветные брови почти невидимы на коже очень выпуклого лба, льняные
волосы лежали на черепе, как приклеенные, она заплетала их
в смешную косичку, с желтой лентой
в конце.
Следствие вел провинциальный чиновник, мудрец весьма оригинальной внешности, высокий, сутулый, с большой тяжелой головой,
в клочьях седых
волос, встрепанных, точно после драки, его высокий лоб, разлинованный морщинами, мрачно украшали густейшие серебряные брови, прикрывая глаза цвета ржавого железа, горбатый, ястребиный нос
прятался в плотные и толстые, точно литые, усы, седой
волос усов очень заметно пожелтел от дыма табака. Он похож был на военного
в чине не ниже полковника.
Измученное волнениями или вовсе не знакомое с ними сердце так и просится
спрятаться в этот забытый всеми уголок и жить никому не ведомым счастьем. Все сулит там покойную, долговременную жизнь до желтизны
волос и незаметную, сну подобную смерть.
Они отрастили себе
волосы, оделись
в здешний костюм и
прячутся, наблюдая и за жителями, и за иностранцами.
Пробовал он как-нибудь
спрятаться за непререкаемость законов высшего произволения и, по обыкновению, делал из этой темы целый клубок, который бесконечно разматывал, припутывая сюда и притчу о
волосе, с человеческой головы не падающем, и легенду о здании, на песце строимом; но
в ту самую минуту, когда праздные мысли беспрепятственно скатывались одна за другой
в какую-то загадочную бездну, когда бесконечное разматывание клубка уж казалось вполне обеспеченным, — вдруг, словно из-за угла, врывалось одно слово и сразу обрывало нитку.
Кожемякин, шагая тихонько, видел через плечо Вани Хряпова пёстрый венчик на лбу усопшего, жёлтые прядки
волос, тёмные руки, сложенные на бугре чёрного сюртука.
В гробу Хряпов стал благообразнее — красные, мокрые глаза крепко закрылись, ехидная улыбка погасла, клыки
спрятались под усами, а провалившийся рот как будто даже улыбался другой улыбкой, добродушной и виноватой, точно говоря...
Человек назвал хозяев и дядю Петра людями и этим как бы отделил себя от них. Сел он не близко к столу, потом ещё отодвинулся
в сторону от кузнеца и оглянулся вокруг, медленно двигая тонкой, сухой шеей. На голове у него, немного выше лба, над правым глазом, была большая шишка, маленькое острое ухо плотно прильнуло к черепу, точно желая
спрятаться в короткой бахроме седых
волос. Он был серый, какой-то пыльный. Евсей незаметно старался рассмотреть под очками глаза, но не мог, и это тревожило его.
Тощий, сутулый поп пришёл вечером, тихонько сел
в угол; он всегда засовывал длинное тело своё глубоко
в углы, где потемнее, тесней; он как будто
прятался от стыда. Его фигура
в старенькой тёмной рясе почти сливалась с тёмной кожей кресла, на сумрачном фоне тускло выступало только пятно лица его; стеклянной пылью блестели на
волосах висков капельки растаявшего снега, и, как всегда, он зажал реденькую, но длинную бороду свою
в костлявый кулак.
— Куда уйдет, под стол, что ли,
спрячется? или
в щель заползет? так за
волосы оттуда вытащим, государь мой, за
волосы!..
Сверху был виден череп с коротко остриженными
волосами, угловатый и большой, согнутая спина, длинные руки. Из-под челнока бесшумно разбегались тонкие струйки, играя поплавками удочек. Дальше по течению эти струйки
прятались, и вода, спокойная, гладкая, отражала
в тёмном блеске своём жёлтые бугры берега, бедно одетые кустами верб.
В 1800-х годах,
в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось
в наше время, —
в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая
в Петербург
в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили
в пожарские котлеты,
в валдайские колокольчики и бублики, — когда
в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах
в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых
волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии
прятались от дневного света, —
в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, —
в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
На дворе было темно, но светлее, чем
в передней.
В темноте уже ясно вырисовывалась высокая сутуловатая фигура доктора с длинной, узкой бородой и с орлиным носом. У Абогина, кроме бледного лица, теперь видна была его большая голова и маленькая, студенческая шапочка, едва прикрывавшая темя. Кашне белело только спереди, позади же оно
пряталось за длинными
волосами.
Долго ходил взад и вперед Патап Максимыч. Мерный топот босых ног его раздавался по горнице и
в соседней боковушке. Аксинья Захаровна проснулась, осторожно отворила дверь и, при свете горевшей у икон лампады, увидела ходившего мужа.
В красной рубахе, весь багровый, с распаленными глазами и всклоченными
волосами, страшен он ей показался. Хотела
спрятаться, но Патап Максимыч заметил жену.
Немного погодя
в залу вошла третья барышня. Эта была
в ярко-красном платье с синими полосами. Лицо ее было густо и неумело накрашено, лоб
прятался за
волосами, глаза глядели не мигая и испуганно. Войдя, она тотчас же запела сильным, грубым контральто какую-то песню. За нею показалась четвертая барышня, за нею пятая…