Неточные совпадения
Ветер сдувал снег с
крыш,
падал на дорогу, кружился, вздымая прозрачные белые вихри,
под ногами людей и лошадей, и снова взлетал на
крыши.
Внутри фанзы, по обе стороны двери, находятся низенькие печки, сложенные из камня с вмазанными в них железными котлами. Дымовые ходы от этих печей идут вдоль стен
под канами и согревают их. Каны сложены из плитнякового камня и служат для спанья. Они шириной около 2 м и покрыты соломенными циновками. Ходы выведены наружу в длинную трубу, тоже сложенную из камня, которая стоит немного в стороне от фанзы и не превышает конька
крыши.
Спят китайцы всегда голыми, головой внутрь фанзы и ногами к стене.
По пути нам попалась юрта, сложенная из кедрового корья, с двускатной
крышей, приспособленная
под фанзу. Утомленные двумя предшествующими ночами, мы стали около нее биваком и, как только поужинали, тотчас легли
спать.
Крыша мастерской уже провалилась; торчали в небо тонкие жерди стропил, курясь дымом, сверкая золотом углей; внутри постройки с воем и треском взрывались зеленые, синие, красные вихри, пламя снопами выкидывалось на двор, на людей, толпившихся пред огромным костром, кидая в него снег лопатами. В огне яростно кипели котлы, густым облаком поднимался пар и дым, странные запахи носились по двору, выжимая слезы из глаз; я выбрался из-под крыльца и
попал под ноги бабушке.
…Новая семья, [Семья Н. В. Басаргина.] с которой я теперь
под одной
крышей, состоит из добрых людей, но женская половина, как вы можете себе представить, — тоска больше или меньше и служит к убеждению холостяка старого, что в Сибири лучше не жениться. Басаргин доволен своим состоянием. Ночью и после обеда
спит. Следовательно, остается меньше времени для размышления.
Хаджи-Мурат вспомнил свою мать, когда она, укладывая его
спать с собой рядом,
под шубой, на
крыше сакли, пела ему эту песню, и он просил ее показать ему то место на боку, где остался след от раны. Как живую, он видел перед собой свою мать — не такою сморщенной, седой и с решеткой зубов, какою он оставил ее теперь, а молодой, красивой и такой сильной, что она, когда ему было уже лет пять и он был тяжелый, носила его за спиной в корзине через горы к деду.
И, наклонясь над столом, заплакал скупыми, старческими слезами; мелкие, они
падали на бумагу, точно капли с
крыши в середине марта, и буквы рукописи расплывались
под ними, окружаясь лиловым тонким узором.
— Что за
напасть такая! Точно, право,
крыша солгала — на спину обвалялась — не разогнешь никак; инда дух захватило… С чего бы так-то? Кажись, не пуще чтобы отощал; в хлебе недостатка не вижу; ем, примерно, вволю… — говорил Глеб, покрякивая на своей печке, между тем как тетушка Анна подкладывала ему
под голову свернутый полушубок.
…В дождливые ночи осени на
крыше,
под окном, рождались дробные звуки, мешая
спать, будя в сердце тревогу. В одну из таких ночей он услышал злой крик хозяина...
И если искал его друг, то находил так быстро и легко, словно не прятался Жегулев, а жил в лучшей городской гостинице на главной улице, и адрес его всюду пропечатан; а недруг ходил вокруг и возле, случалось,
спал под одной
крышей и никого не видел, как околдованный: однажды в Каменке становой целую ночь проспал в одном доме с Жегулевым, только на разных половинах; и Жегулев, смеясь, смотрел на него в окно, но ничего, на свое счастье, не разглядел в стекле: быть бы ему убиту и блюдечка бы не допить.
И тихо взвился к небу, как красный стяг, багровый, дымный, косматый, угрюмый огонь, медленно свирепея и наливаясь гневом, покрутился над
крышей, заглянул, перегнувшись, на эту сторону — и дико зашумел, завыл, затрещал, раздирая балки. И много ли прошло минут, — а уж не стало ночи, и далеко
под горою появилась целая деревня, большое село с молчаливою церковью; и красным полотнищем
пала дорога с тарахтящими телегами.
На Александровский вокзал через каждые десять минут приходили поезда, сбитые как
попало из товарных и разноклассных вагонов и даже цистерн, облепленных обезумевшими людьми, и по Тверской-Ямской бежали густой кашей, ехали в автобусах, ехали на
крышах трамваев, давили друг друга и
попадали под колеса.
Двор был тесный; всюду, наваливаясь друг на друга, торчали вкривь и вкось ветхие службы, на дверях висели — как собачьи головы — большие замки; с выгоревшего на солнце, вымытого дождями дерева десятками мертвых глаз смотрели сучки. Один угол двора был до
крыш завален бочками из-под сахара, из их круглых
пастей торчала солома — двор был точно яма, куда сбросили обломки отжившего, разрушенного.
Те же капли с
крыши падали в кадушку, поставленную
под угол.
— Видишь ли, Пантелей Прохорыч, — собравшись с силами, начал Алексей свою исповедь, — у отца с матерью был я дитятко моленное-прошенное, первенцом родился, холили они меня, лелеяли, никогда того на ум не вспадало ни мне, ни им, чтоб привелось мне когда в чужих людях жить, не свои щи хлебать, чужим сýгревом греться,
под чужой
крышей спать…
Как ни печальна была доля бедных девочек проводить лучшее в году летнее время в душных помещениях «углов» и «подвалов» или в убогих квартирках
под самой
крышей, все же они были «дома» на «воле», а не взаперти, среди четырех стен казенного, мрачного здания. И рвалась из казны «на эту волю» сложная детская душа. Были между ними и такие счастливицы, которые
попадали «на дачу».
Это первая ночь, когда я
спал как убитый и каменные стены дворца не давили на меня. Стены уничтожила взрывчатая сила слов Магнуса, а
крыша растаяла
под высоким звездным покровом Марии: в ее царство безмятежности, любви и покоя унеслась моя душа. Гора Тиволи и ее огоньки — вот что я видел, засыпая.
Александра Михайловна воротилась домой поздно, пьяная и печальная. В комнате было еще душнее, пьяный тряпичник
спал, раскинувшись на кровати; его жидкая бороденка уморительно торчала кверху, на лице было смешение добродушия и тупого зверства; жена его, как тень, сидела на табурете, растрепанная, почти голая и страшная; левый глаз не был виден
под огромным, раздувшимся синяком, а правый горел, как уголь. По
крыше барабанил крупный дождь.
Построили дом с паркетными полами и с флюгером на
крыше, собрали в деревнях с десяток старух и заставили их
спать под байковыми одеялами, на простынях из голландского полотна и кушать леденцы.
Я не знаю наверное, любит она меня или нет, не знаю, не знаю, но ведь мы живем
под одной
крышей, говорим друг другу ты,
спим вместе, имеем детей, собственность у нас общая…