Неточные совпадения
Щербацкие познакомились и с семейством английской леди, и с немецкою графиней, и с ее раненым в последней войне сыном, и
со Шведом
ученым, и с М. Canut и его сестрой.
Herr Frost был немец, но немец совершенно не того покроя, как наш добрый Карл Иваныч: во-первых, он правильно говорил по-русски, с дурным выговором — по-французски и пользовался вообще, в особенности между дамами, репутацией очень
ученого человека; во-вторых, он носил рыжие усы, большую рубиновую булавку в черном атласном шарфе, концы которого были просунуты под помочи, и светло-голубые панталоны с отливом и
со штрипками; в-третьих, он был молод, имел красивую, самодовольную наружность и необыкновенно видные, мускулистые ноги.
— Я не одобряю ее отношение к нему. Она не различает любовь от жалости, и ее ждет ужасная ошибка. Диомидов удивляет, его жалко, но — разве можно любить такого? Женщины любят сильных и смелых, этих они любят искренно и долго. Любят, конечно, и людей
со странностями. Какой-то
ученый немец сказал: «Чтобы быть замеченным, нужно впадать в странности».
— Обожаю Москву! Горжусь, что я — москвич! Благоговейно — да-с! — хожу по одним улицам
со знаменитейшими артистами и
учеными нашими! Счастлив снять шапку пред Васильем Осиповичем Ключевским, Толстого, Льва — Льва-с! — дважды встречал. А когда Мария Ермолова на репетицию едет, так я на колени среди улицы встать готов, — сердечное слово!
А если до сих пор эти законы исследованы мало, так это потому, что человеку, пораженному любовью, не до того, чтоб
ученым оком следить, как вкрадывается в душу впечатление, как оковывает будто сном чувства, как сначала ослепнут глаза, с какого момента пульс, а за ним сердце начинает биться сильнее, как является
со вчерашнего дня вдруг преданность до могилы, стремление жертвовать собою, как мало-помалу исчезает свое я и переходит в него или в нее, как ум необыкновенно тупеет или необыкновенно изощряется, как воля отдается в волю другого, как клонится голова, дрожат колени, являются слезы, горячка…
«Отошлите это в
ученое общество, в академию, — говорите вы, — а беседуя с людьми всякого образования, пишите иначе. Давайте нам чудес, поэзии, огня, жизни и красок!» Чудес, поэзии! Я сказал, что их нет, этих чудес: путешествия утратили чудесный характер. Я не сражался
со львами и тиграми, не пробовал человеческого мяса. Все подходит под какой-то прозаический уровень.
Со мною не заговаривал и с другими говорил мало, — разговор был не
ученый и не важный.
Ты, Верочка,
ученая, а я неученая, да я знаю все, что у вас в книгах написано; там и то написано, что не надо так делать, как
со мною сделали.
С раннего утра сидел Фогт за микроскопом, наблюдал, рисовал, писал, читал и часов в пять бросался, иногда
со мной, в море (плавал он как рыба); потом он приходил к нам обедать и, вечно веселый, был готов на
ученый спор и на всякие пустяки, пел за фортепьяно уморительные песни или рассказывал детям сказки с таким мастерством, что они, не вставая, слушали его целые часы.
Герой — не тот завоеватель, который с вооруженным полчищем разоряет беззащитную страну, не тот, кто, по выражению Шекспира, за парами славы готов залезть в жерло орудия, не хитрый дипломат, не модный поэт, не артист, не
ученый со своим последним словом науки, не благодетель человечества на бумаге, — нет, герои этого раэбора покончили свое существование.
— Да, да, — сказала она тихонько, — не нужно озорничать! Вот скоро мы обвенчаемся, потом поедем в Москву, а потом воротимся, и ты будешь жить
со мной. Евгений Васильевич очень добрый и умный, тебе будет хорошо с ним. Ты будешь учиться в гимназии, потом станешь студентом, — вот таким же, как он теперь, а потом доктором. Чем хочешь, —
ученый может быть чем хочет. Ну, иди, гуляй…
Как тяжело думать, что вот „может быть“ в эту самую минуту в Москве поет великий певец-артист, в Париже обсуждается доклад замечательного
ученого, в Германии талантливые вожаки грандиозных политических партий ведут агитацию в пользу идей, мощно затрагивающих существенные интересы общественной жизни всех народов, в Италии, в этом краю, „где сладостный ветер под небом лазоревым веет, где скромная мирта и лавр горделивый растут“, где-нибудь в Венеции в чудную лунную ночь целая флотилия гондол собралась вокруг красавцев-певцов и музыкантов, исполняющих так гармонирующие с этой обстановкой серенады, или, наконец, где-нибудь на Кавказе „Терек воет, дик и злобен, меж утесистых громад, буре плач его подобен, слезы брызгами летят“, и все это живет и движется без меня, я не могу слиться
со всей этой бесконечной жизнью.
Чиновником я не родился,
ученым не успел сделаться, и, прежде, когда я не знал еще, что у меня есть дарование — ну и черт
со мной! — прожил бы как-нибудь век; но теперь я знаю, что я хранитель и носитель этого священного огня, — и этого сознания никто и ничто, сам бог даже во мне не уничтожит.
По вечерам, — когда полковник, выпив рюмку — другую водки, начинал горячо толковать с Анной Гавриловной о хозяйстве, а Паша, засветив свечку, отправлялся наверх читать, — Еспер Иваныч, разоблаченный уже из сюртука в халат,
со щегольской гитарой в руках, укладывался в гостиной, освещенной только лунным светом, на диван и начинал негромко наигрывать разные трудные арии; он отлично играл на гитаре, и вообще видно было, что вся жизнь Имплева имела какой-то поэтический и меланхолический оттенок: частое погружение в самого себя, чтение, музыка, размышление о разных
ученых предметах и, наконец, благородные и возвышенные отношения к женщине — всегда составляли лучшую усладу его жизни.
— А впрочем, ну вас к черту совсем,
со всей вашей
ученой ерундой! — неожиданно закончил Прозоров, наливая себе рюмку водки.
Весьма может статься, что я не прав (охотно сознаюсь в моей некомпетентности), но мне кажется, что именно для этой последней цели собраны в берлинском университете
ученые знаменитости
со всех концов Германии.
— Пожалуйста, не говорите
со мной разными
учеными словами; я их не знаю и не понимаю! — сказала Екатерина Петровна.
— Дочери
со мной делать нечего. Я — кто? Прачка. Какая я мать ей? Она — образованная,
ученая. То-то, брат! И уехала от меня к богатой подруге, в учительницы будто…
Пресмешно, какое рачение о науке
со стороны людей, столь от нее далеких, как городничий Порохонцев, проведший полжизни в кавалерийской конюшне, где учатся коням хвост подвязывать, или лекарь-лгун, принадлежащий к той науке, члены которой
учеными почитаются только от круглых невежд, чему и служит доказательством его грубейшая нелепица, якобы он, выпив по ошибке у Плодомасова вместо водки рюмку осветительного керосина, имел-де целую неделю живот свой светящимся.
Вот результаты конгресса: собрав с разных концов света от
ученых лично или письменно их мнения, конгресс, начав молебствием в соборе и кончив обедом
со спичами, в продолжение 5 дней выслушал много речей и пришел к следующим решениям.
— Это что, ученый-то человек? Батюшка мой, да там вас ждут не дождутся! — вскричал толстяк, нелицемерно обрадовавшись. — Ведь я теперь сам от них, из Степанчикова; от обеда уехал, из-за пудинга встал: с Фомой усидеть не мог!
Со всеми там переругался из-за Фомки проклятого… Вот встреча! Вы, батюшка, меня извините. Я Степан Алексеич Бахчеев и вас вот эдаким от полу помню… Ну, кто бы сказал?.. А позвольте вас…
Ты, конечно, красавчик, старинного дворянского рода, имеешь небольшое состояние, а
со временем будешь и богат, — это все знают; но ты человек не ошлифованный, деревенский, ничему не
ученый, и больно уж смирен в публике»…
— Пора нас
со двора, наберите себе
ученых, — бормотал Максютка.
Лука. И вот в это место — в Сибири дело-то было — прислали ссыльного,
ученого… с книгами, с планами он, ученый-то, и
со всякими штуками… Человек и говорит
ученому: «Покажи ты мне, сделай милость — где лежит праведная земля и как туда дорога?» Сейчас это
ученый книги раскрыл, планы разложил… глядел-глядел — нет нигде праведной земли! Всё верно, все земли показаны, а праведной — нет!..
Я рад, что могу дать ей приют и покой и возможность не работать в случае, если она заболеет, ей же кажется, что оттого, что она сошлась
со мной, в моей жизни будет больше порядка и что под ее влиянием я сделаюсь великим
ученым.
Теперь, для начала нашей беседы, скажите, не находите ли вы, что если бы силу воли, это напряжение, всю эту потенцию, вы затратили на что-нибудь другое, например, на то, чтобы сделаться
со временем великим
ученым или художником, то ваша жизнь захватывала бы шире и глубже и была бы продуктивнее во всех отношениях?
Мало, что из круга своего ни с кем не видится, даже с родными-то своими
со всеми разошелся, и все, знаете, с
учеными любит беседовать, и не то что с настоящими
учеными — с каким-нибудь ректором университета или ректором семинарии, с архиереем каким-нибудь
ученым, с историком каким-нибудь или математиком, а так, знаете, с вольнодумцами разными; обедами их все прежде, бывало, угощал.
В заключение он сказал, что правительство не затем тратит деньги на жалованье чиновникам и учителям и на содержание казенных воспитанников, чтоб увольнять их до окончания полного курса ученья и, следовательно, не воспользоваться их службою по
ученой части; что начальство гимназии особенно должно дорожить таким мальчиком, который по отличным способностям и поведению обещает
со временем быть хорошим учителем.
Полусвет был в коридорах института. Профессор добрался до комнаты Панкрата и долго и безуспешно стучал в нее. Наконец за дверью послышалось урчанье как бы цепного пса, харканье и мычанье, и Панкрат в полосатых подштанниках, с завязками на щиколотках предстал в светлом пятне. Глаза его дико уставились на
ученого, он еще легонько подвывал
со сна.
Если смерть в самом деле опасность, то нужно встретить ее так, как подобает это учителю,
ученому и гражданину христианского государства: бодро и
со спокойной душой.
По всей вероятности, с течением времени и будут являться разные дополнения или пояснения к труду г. Устрялова
со стороны наших
ученых специалистов, дружными усилиями своими так усердно двигающих вперед русскую науку.
Необходимость распространить в народе просвещение, и именно на европейский манер, чувствовали у нас начиная с Иоанна Грозного, посылавшего русских учиться за границу, и особенно
со времени Бориса Годунова, снарядившего за границу целую экспедицию молодых людей для наученья, думавшего основать университет и для того вызывавшего
ученых из-за границы.
И если бы собрались к ней в камеру
со всего света
ученые, философы и палачи, разложили перед нею книги, скальпели, топоры и петли и стали доказывать, что смерть существует, что человек умирает и убивается, что бессмертия нет, — они только удивили бы ее. Как бессмертия нет, когда уже сейчас она бессмертна? О каком же еще бессмертии, о какой еще смерти можно говорить, когда уже сейчас она мертва и бессмертна, жива в смерти, как была жива в жизни?
Все, что высказывается наукою и искусством, найдется в жизни, и найдется в полнейшем, совершеннейшем виде,
со всеми живыми подробностями, в которых обыкновенно и лежит истинный смысл дела, которые часто не понимаются наукой и искусством, еще чаще не могут быть ими обняты; в действительной жизни все верно, нет недосмотров, нет односторонней узкости взгляда, которою страждет всякое человеческое произведение, — как поучение, как наука, жизнь полнее, правдивее, даже художественнее всех творений
ученых и поэтов.
Многие думают, что самоотвержение, с которым
ученые обрекают себя на кабинетную жизнь, на скучную работу, однообразную и утомительную, для пользы своей науки, заслуживает великой благодарности
со стороны общества.
Приводя себе на память все случившееся
со мною в жизни, невольно рождается во мне — не знаю какое, философическое или пиитическое рассуждение, — пусть господа
ученые разберут: сравнить теперешних молодых людей с нами, прошедшего века панычами.
По крайней мере сам он в этом так глубоко убежден, что к
ученым врачам и к медицинским авторитетам относится даже не с презрением, а
со снисходительной жалостью.
Все обрадовались «Юрию Милославскому», как общественному приятному событию; все обратились к Загоскину: знакомые и незнакомые, знать, власти, дворянство и купечество,
ученые и литераторы — обратились
со всеми знаками уважения, с восторженными похвалами; все, кто жили или приезжали в Москву, ехали к Загоскину; кто были в отсутствии — писали к нему.
Когда вся эта
ученая толпа успевала приходить несколько ранее или когда знали, что профессора будут позже обыкновенного, тогда,
со всеобщего согласия, замышляли бой, и в этом бою должны были участвовать все, даже и цензора, обязанные смотреть за порядком и нравственностию всего учащегося сословия.
Вы,
ученые, будете спорить обо мне. Одни из вас скажут, что я сумасшедший, другие будут доказывать, что я здоровый, и допустят только некоторые ограничения в пользу дегенерации. Но,
со всею вашею ученостью, вы не докажете так ясно ни того, что я сумасшедший, ни того, что я здоровый, как докажу это я. Моя мысль вернулась ко мне, и, как вы убедитесь, ей нельзя отказать ни в силе, ни в остроте. Превосходная, энергичная мысль — ведь и врагам следует отдавать должное!
Требуют, чтобы на все высшие должности назначались их знакомые, на том только основании, что они люди хороших фамилий; но, боже мой, я сам ношу одну из древнейших дворянских фамилий; однако помыслить никогда не смел получить то место, которое занял теперь Алексей Николаич, сознавая, что он
ученей меня, способнее, и что одним только трудолюбием и добросовестным исполнением своих обязанностей я могу равняться с ним, и в настоящее время за величайшую честь для себя и милость
со стороны графа считаю то, что он предложил мне прежнее место Алексея Николаича.
В этом виноват был я сам, а не младенчество университета, в котором многие, учась вместе
со мной, получили прочное, даже
ученое образование.
Между тем слух о необыкновенных его способностях разнесся вскоре по целому Петербургу. Сам директор училищ приезжал несколько раз в пансион и любовался Алешею. Учитель носил его на руках, ибо чрез него пансион вошел в славу.
Со всех концов города съезжались родители и приставали к нему, чтоб он детей их принял к себе, в надежде, что и они такие же будут
ученые, как Алеша.
Анна Петровна. Славная… Потише! Вы рукавом свезете! Нравится она мне
со своим острым носиком! Из нее мог бы выйти недурной
ученый…
Слушай речи
ученого человека
со вниманием, хотя бы дела его не соответствовали его учению. Человек должен поучаться, хотя бы поучение было написано на стене.
«Мы, христиане, говорим: Бог тройственен (dreifaltig), но един в существе, обычно даже говорится, что бог тройственен в лицах, это плохо понимается неразумными, а отчасти и
учеными, ибо Бог не есть лицо кроме как во Христе [Сын же «потому называется лицом, что он есть самостоятельное существо, которое не принадлежит к рождению природы, но есть жизнь и разум природы» (IV, 59, § 68).] (Gott ist keine Person als nur in Christo), но Он есть вечнорождающая сила и царство
со всеми сущностями; все берет свое начало от него.
Маруся выслушала
со вниманием, точно интересную сказку, глядя прямо в глаза
ученому человеку.
Хоть и молод, хоть и
ученый, а не бросил он дела родительского, не по́рвал старых торговых связей, к старым рыбникам был угодлив и почтителен, а сам вел живую переписку
со школьными товарищами, что сидели теперь в первостатейных конторах, вели широкие дела или набирались уму-разуму в заграничных поездках…
Явились в его дом
ученые эксперты, осмотрели
со всех сторон m-me Таннер, посоветовали ей ехать на воды, делать гимнастику, прописали ей диету и нашли требование своего уважаемого коллеги вполне законным.
— Володя, за что вы меня презираете? — спросила она живо. — Вы говорите
со мной каким-то особенным, простите, фатовским языком, как не говорят с друзьями и с порядочными женщинами. Вы имеете успех как
ученый, вы любите науку, но отчего вы никогда не говорите
со мной о науке? Отчего? Я недостойна?