Неточные совпадения
— Нет, есть: как между больным и здоровым.
Легкие у чахоточного не в том положении, как у нас с вами, хоть устроены одинаково. Мы приблизительно знаем, отчего происходят телесные недуги; а нравственные болезни происходят от дурного воспитания, от всяких пустяков, которыми сызмала набивают людские головы, от безобразного
состояния общества, одним словом. Исправьте общество, и болезней не будет.
Такое
состояние не является без причины, его вызывает оскорбление, или же оно — результат
легкой, не совсем нормальной возбудимости, свойственной субъекту.
Это было давно знакомо ему и могло бы многое напомнить, но он отмахнулся от воспоминаний и молчал, ожидая, когда Марина обнаружит конечный смысл своих речей. Ровный, сочный ее голос вызывал у него
состояние, подобное
легкой дремоте, которая предвещает крепкий сон, приятное сновидение, но изредка он все-таки ощущал толчки недоверия. И странно было, что она как будто спешит рассказать себя.
Райскому стало
легче уже от одного намерения переменить место и обстановку. Что-то постороннее Вере, как облако, стало между ним и ею. Давно бы так, и это глупейшее
состояние кончилось бы!
Напротив, при воздержании от мяса, от всякой тяжелой пищи, также от пряностей (нужды нет, что они тоже родятся в жарких местах), а более всего от вина, легко выносишь жар; грудь, голова и
легкие — в нормальном
состоянии, и зной «допекает» только снаружи.
Таким образом, я очутился в Париже с большой суммой денег, середь самого смутного времени, без опытности и знания, что с ними делать. И между тем все уладилось довольно хорошо. Вообще, чем меньше страстности в финансовых делах, беспокойствия и тревоги, тем они
легче удаются.
Состояния рушатся так же часто у жадных стяжателей и финансовых трусов, как у мотов.
На другой день я получил от нее записку, несколько испуганную, старавшуюся бросить какую-то дымку на вчерашнее; она писала о страшном нервном
состоянии, в котором она была, когда я взошел, о том, что она едва помнит, что было, извинялась — но
легкий вуаль этих слов не мог уж скрыть страсть, ярко просвечивавшуюся между строк.
Здесь, как и в богатой Александровской слободке, мы находим высокий процент старожилов, женщин и грамотных, большое число женщин свободного
состояния и почти ту же самую «историю прошлого», с тайною продажей спирта, кулачеством и т. п.; рассказывают, что в былое время тут в устройстве хозяйств также играл заметную роль фаворитизм, когда начальство легко давало в долг и скот, и семена, и даже спирт, и тем
легче, что корсаковцы будто бы всегда были политиканами и даже самых маленьких чиновников величали вашим превосходительством.
Отбывши срок, каторжная женщина перечисляется в поселенческое
состояние и уже перестает получать кормовое и одежное довольствие; таким образом, на Сахалине перевод в поселки совсем не служит облегчением участи: каторжницам, получающим от казны пай, живется
легче, чем поселкам, и чем дольше срок каторги, тем лучше для женщины, а если она бессрочная, то это значит, что она обеспечена куском хлеба бессрочно.
Анна Михайловна стояла неподвижно, в
состоянии, близком к кошмару, и не могла оторвать испуганного взгляда от огненной полосы, которая, казалось ей,
легкими, но все же заметными толчками все ближе надвигается к лицу ее сына.
— Руку
легкую надо на золото… — заметил в раздумье Кожин, впадая опять в свое полусонное
состояние.
Разбитая надежда на литературу и неудавшаяся попытка начать службу, — этих двух ударов, которыми оприветствовал Калиновича Петербург, было слишком достаточно, чтобы, соединившись с климатом, свалить его с ног: он заболел нервной горячкой, и первое время болезни, когда был почти в беспамятстве, ему было еще как-то
легче, но с возвращением сознания душевное его
состояние стало доходить по временам до пределов невыносимой тоски.
Припоминаю невольно давно читанную мною старую книжечку английского писателя, остроумнейшего пастора Стерна, под заглавием „Жизнь и мнения Тристрама Шанди“, и заключаю, что по окончании у нас сего патентованного нигилизма ныне начинается шандиизм, ибо и то и другое не есть учение, а есть особое умственное
состояние, которое, по Стернову определению, „растворяет сердце и
легкие и вертит очень быстро многосложное колесо жизни“.
Почему, не будучи в
состоянии справиться без репетитора с лекциями в университете, я махнул на них рукой, а через 25 лет с охотою занимался отдельными отраслями знания, даже с известным наслаждением, так как, не заваливая мозгов разнообразными предметами, совершенно ясно понимал, над чем я тружусь. Гораздо
легче механически действовать в незнакомом деле по чужому указанию, чем самому добираться, основательно или нет нам указывают.
«Пусть я ипохондрик, — думал Вельчанинов, — и, стало быть, из мухи готов слона сделать, но, однако же,
легче ль мне оттого, что все это, может быть, только одна фантазия? Ведь если каждая подобная шельма в
состоянии будет совершенно перевернуть человека, то ведь это… ведь это…»
Я думал, что и сам в
состоянии объяснить ему его жизнь, и сразу же принялся за это, на мой взгляд,
легкое и ясное дело. Я начал говорить об условиях и среде, о неравенстве, о людях — жертвах жизни и о людях — владыках ее.
Предполагая, что мне будет ловчее и
легче начать не первому, что, конечно, показывало тонкую разборчивость его, Александр Федорович обратился к Александру Петровичу Мартынову и сказал: «Прочти-ка нам монолог из „Эдипа“, в котором он отвергает кающегося Полиника; да прочти на славу!» — Мартынов, на печальное лицо которого жалко было смотреть, отвечал почтительно: «Извините меня, Александр Федорович, я не в
состоянии теперь читать».
Опьянение не заставило долго ждать себя. Скоро я почувствовал
легкое головокружение. В груди заиграл приятный холодок — начало счастливого, экспансивного
состояния. Мне вдруг, без особенно заметного перехода, стало ужасно весело. Чувство пустоты, скуки уступило свое место ощущению полного веселья, радости. Я начал улыбаться. Захотелось мне вдруг болтовни, смеха, людей. Жуя поросенка, я стал чувствовать полноту жизни, чуть ли не самое довольство жизнью, чуть ли не счастье.
Только когда душа твоя так изменится, что ты не будешь в
состоянии продолжать прежнюю жизнь, только тогда переменяй жизнь, а не тогда, когда тебе будет думаться, что тебе
легче будет исправлять себя, если ты переменишь жизнь.
Андрей Болконский. «Он был в
легком лихорадочном
состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
Это прекрасное,
легкое состояние, ниспосылаемое как бы в ослабу душе, длилось долго: свежий ветер предосеннего утра плыл ровным потоком в окно и ласково шевелил распущенной косой Синтяниной, целовал ее чистые щеки и убаюкивал ее тихим свистом, проходя сквозь пазы растворенной рамы.
Да, Я остался жить, но еще не знаю, насколько это удастся Мне: тебе известно, насколько трудны переходы из кочевого
состояния в оседлое? Я был свободным краснокожим, веселым номадом, который свое человеческое раскидывает, как
легкую палатку. Теперь Я из гранита закладываю фундамент для земного жилища, и Меня, маловерного, заранее охватывает холод и дрожь: будет ли тепло, когда белые снега опояшут мой новый дом! Что ты думаешь, друг, о различных системах центрального отопления?
Очень интересно, что психологически
легче всего воспринимается, как свобода, отсутствие движения, привычное
состояние.
По
состоянию своих финансов я попадал на верхи. Но тогда, не так как нынче, всюду можно было попасть гораздо
легче, чем в настоящее время, начиная с итальянской оперы, самой дорогой и посещаемой. Попал я и в балет, чуть ли не на бенефис, и в галерее пятого яруса нашел и наших восточников-казанцев в мундирчиках, очень франтоватых и подстриженных, совсем не отзывавших казанскими"занимательными".
Палтусову стало еще
легче от сознания, что деньги Марьи Орестовны, и как раз четвертая часть, — наследство человека, повихнувшегося умом. Его не нынче завтра запрут, а
состояние отдадут в опеку.
Несмотря, впрочем, на такое
легкое срывание значительных кушей, положение его дел вообще и
состояние его духа в описываемое нами время было из незавидных.
Мы вступили в междоусобную войну с миссис Флебс. Она, как видно, не желает уступить мне ни капельки своих прав на Володю. Я уважаю в ней всякие добродетели; но теперь я сама собственными глазами убедилась, что ее характер не годится для ребенка, вышедшего из того
состояния, когда его нужно только мыть, поить, кормить и одевать. Она слишком сурова и требовательна. У Володи натура нервная, а ум будет, кажется, не очень быстрый. Нет ничего
легче, как запугать его на первых порах.
С начала октября императрица Анна Иоанновна стала прихварывать. Это
состояние нездоровья государыни, конечно, не могло не отразиться на
состоянии духа придворных вообще и близких к императрице людей в частности. Одно обстоятельство усугубляло страх придворных за жизнь государыни, несмотря на то, что случившееся внезапное нездоровье Анны Иоанновны вначале было признано врачами
легким недомоганием и не представляло, по их мнению, ни малейшей опасности, тем более что императрица была на ногах.
Он рассказал ей подробно всю историю ее сына, но от этого ей было не
легче, так как ответить на щемящий ее душу вопрос: «Где этот сын, жив ли, здоров ли?» — он не мог, да, по его словам, и никто ответить на этот вопрос не был в
состоянии, даже губернатор.
К утру второго дня больному снова стало
легче, и к вечеру даже лихорадочное
состояние выразилось в менее резкой форме. Карл Карлович оказался правым: молодость брала свое.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в
легком, лихорадочном
состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.