Неточные совпадения
—
Соня, —
сказал он, — уж лучше не ходи ко мне, когда я буду в остроге сидеть.
— Да-с, о пенсионе… Потому, она легковерная и добрая, и от доброты всему верит, и… и… и… у ней такой ум… Да-с… извините-с, —
сказала Соня и опять встала уходить.
— А ведь ты права,
Соня, — тихо проговорил он наконец. Он вдруг переменился; выделанно-нахальный и бессильно-вызывающий тон его исчез. Даже голос вдруг ослабел. — Сам же я тебе
сказал вчера, что не прощения приду просить, а почти тем вот и начал, что прощения прошу… Это я про Лужина и промысл для себя говорил… Я это прощения просил,
Соня…
— И зачем, зачем я ей
сказал, зачем я ей открыл! — в отчаянии воскликнул он через минуту, с бесконечным мучением смотря на нее, — вот ты ждешь от меня объяснений,
Соня, сидишь и ждешь, я это вижу; а что я
скажу тебе? Ничего ведь ты не поймешь в этом, а только исстрадаешься вся… из-за меня! Ну вот, ты плачешь и опять меня обнимаешь, — ну за что ты меня обнимаешь? За то, что я сам не вынес и на другого пришел свалить: «страдай и ты, мне легче будет!» И можешь ты любить такого подлеца?
— Странная какая ты,
Соня, — обнимаешь и целуешь, когда я тебе
сказал про это. Себя ты не помнишь.
Соня также вскочила со стула и испуганно смотрела на него. Ей очень хотелось что-то
сказать, что-то спросить, но она в первые минуты не смела, да и не знала, как ей начать.
— Вы у Капернаумова стоите! —
сказал он, смотря на
Соню и смеясь. — Он мне жилет вчера перешивал. А я здесь, рядом с вами, у мадам Ресслих, Гертруды Карловны. Как пришлось-то!
Да и глупа ты,
Соня: что теперь есть-то,
скажи?
— Поля! — крикнула Катерина Ивановна, — беги к
Соне, скорее. Если не застанешь дома, все равно,
скажи, что отца лошади раздавили и чтоб она тотчас же шла сюда… как воротится. Скорей, Поля! На, закройся платком!
Соня проговорила это точно в отчаянии, волнуясь и страдая и ломая руки. Бледные щеки ее опять вспыхнули, в глазах выразилась мука. Видно было, что в ней ужасно много затронули, что ей ужасно хотелось что-то выразить,
сказать, заступиться. Какое-то ненасытимое сострадание, если можно так выразиться, изобразилось вдруг во всех чертах лица ее.
Сказал он что-то и про
Соню, обещал как-нибудь зайти на днях сам к Раскольникову и упомянул, что «желал бы посоветоваться; что очень надо бы поговорить, что есть такие дела…».
Петр Петрович Лужин, например, самый, можно
сказать, солиднейший из всех жильцов, не явился, а между тем еще вчера же вечером Катерина Ивановна уже успела наговорить всем на свете, то есть Амалии Ивановне, Полечке,
Соне и полячку, что это благороднейший, великодушнейший человек, с огромнейшими связями и с состоянием, бывший друг ее первого мужа, принятый в доме ее отца и который обещал употребить все средства, чтобы выхлопотать ей значительный пенсион.
— Знаешь,
Соня, —
сказал он вдруг с каким-то вдохновением, — знаешь, что я тебе
скажу: если б только я зарезал из того, что голоден был, — продолжал он, упирая в каждое слово и загадочно, но искренно смотря на нее, — то я бы теперь… счастлив был! Знай ты это!
— Что,
Соня? —
сказал он и вдруг почувствовал, что голос его дрожит, — ведь все дело-то упиралось на «общественное положение и сопричастные тому привычки». Поняли вы давеча это?
— Зачем вы спрашиваете, чему быть невозможно? — с отвращением
сказала Соня.
— Так я
скажу Катерине Ивановне, что вы придете… — заторопилась
Соня, откланиваясь, чтоб уйти.
— Ну да! —
сказал, усмехаясь, Раскольников, — я за твоими крестами,
Соня. Сама же ты меня на перекресток посылала; что ж теперь, как дошло до дела, и струсила?
Соня припоминала, как вчера Свидригайлов
сказал ей, что у Раскольникова две дороги — Владимирка или…
Лицо
Сони вдруг страшно изменилось: по нем пробежали судороги. С невыразимым укором взглянула она на него, хотела было что-то
сказать, но ничего не могла выговорить и только вдруг горько-горько зарыдала, закрыв руками лицо.
— Ах, что вы это им
сказали! И при ней? — испуганно вскрикнула
Соня, — сидеть со мной! Честь! да ведь я… бесчестная, я великая, великая грешница! Ах, что вы это
сказали!
Соня опять хотела было что-то
сказать, но промолчала.
— Все вздор!.. Вот что,
Соня (он вдруг отчего-то улыбнулся, как-то бледно и бессильно, секунды на две), — помнишь ты, что я вчера хотел тебе
сказать?
— Меня и мамаша тоже прислала. Когда сестрица
Соня стала посылать, мамаша тоже подошла и
сказала: «Поскорей беги, Поленька!»
Он вышел.
Соня смотрела на него как на помешанного; но она и сама была как безумная и чувствовала это. Голова у ней кружилась. «Господи! как он знает, кто убил Лизавету? Что значили эти слова? Страшно это!» Но в то же время мысль не приходила ей в голову. Никак! Никак!.. «О, он должен быть ужасно несчастен!.. Он бросил мать и сестру. Зачем? Что было? И что у него в намерениях? Что это он ей говорил? Он ей поцеловал ногу и говорил… говорил (да, он ясно это
сказал), что без нее уже жить не может… О господи!»
— Я,
Соня, еще в каторгу-то, может, и не хочу идти, —
сказал он.
Он вдруг вспомнил слова
Сони: «Поди на перекресток, поклонись народу, поцелуй землю, потому что ты и пред ней согрешил, и
скажи всему миру вслух: „Я убийца!“ Он весь задрожал, припомнив это.
Ваше превосходительство! — вдруг завопила она раздирающим воплем и залившись слезами, — защитите сирот! Зная хлеб-соль покойного Семена Захарыча!.. Можно даже
сказать аристократического!.. Г’а! — вздрогнула она, вдруг опамятовавшись и с каким-то ужасом всех осматривая, но тотчас узнала
Соню. —
Соня,
Соня! — проговорила она кротко и ласково, как бы удивившись, что видит ее перед собой, —
Соня, милая, и ты здесь?
— Ну вот и славно! —
сказал он
Соне, возвращаясь к себе и ясно посмотрев на нее, — упокой господь мертвых, а живым еще жить! Так ли? Так ли? Ведь так?
— Молчи-и-и! Не надо!.. Знаю, что хочешь
сказать!.. — И больной умолк; но в ту же минуту блуждающий взгляд его упал на дверь, и он увидал
Соню…
Я, однако, зашел лишь на минуту; я хотел бы
сказать Соне что-нибудь хорошее и ищу такого слова, хотя сердце полно слов, которых не умею высказать; право, все таких каких-то странных слов.
— За сущие пустяки, за луну там, что ли, избранила
Соню и Зину, ушла, не прощаясь, наверх, двое суток высидела в своей комнате; ни с кем ни одного слова не
сказала.
В Москве, уже ставши юнкером, Александров нередко встречался с Диодором Ивановичем: то раза три у него на квартире, то у сестры
Сони в гостинице Фальц-Фейна, то на улицах, где чаще всего встречаются москвичи. И всегда на прощанье не забывал Миртов дружески
сказать...
Соня, всегда немножко бестактная, не упустила случая сделать неловкость. В то время когда Миртов, передыхая между двумя стихотворениями, пил пиво,
Соня вдруг
сказала...
Соня (серьезно). Бросьте это! Ведь я чувствую, вам совсем не хочется дурить…
Скажите мне, как бы вы хотели жить?
Соня (удерживая его за руку). Нет,
скажи… ты без меня — что?
Астров(
Соне). Софья Александровна, ваш дядя утащил из моей аптеки баночку с морфием и не отдает.
Скажите ему, что это… не умно, наконец. Да и некогда мне. Мне пора ехать.
Соня(смеется). У меня глупое лицо… да? Вот он ушел, а я все слышу его голос и шаги, а посмотрю на темное окно, — там мне представляется его лицо. Дай мне высказаться… Но я не могу говорить так громко, мне стыдно. Пойдем ко мне в комнату, там поговорим. Я тебе кажусь глупою? Сознайся…
Скажи мне про него что-нибудь…
Выпитьбынадо. Пойдем, там, кажется, у нас еще коньяк остался. А как рассветет, ко мне поедем. Идёть? У меня есть фельдшер, который никогда не
скажет «идет», а «идёть». Мошенник страшный. Так идёть? (Увидев входящую
Соню.) Извините, я без галстука. (Быстро уходит.)
Соня. Да, да… Я
скажу, что ты хочешь видеть его чертежи… (Идет и останавливается возле двери.) Нет, неизвестность лучше… Все-таки надежда…
Соня.
Скажи мне по совести, как друг… Ты счастлива?
Соня. Ты дрожишь? Ты взволнована? (Пытливо всматривается в ее лицо.) Я понимаю… Он
сказал, что уже больше не будет бывать здесь… Да?
Соня. Я это знала. Еще один вопрос.
Скажи откровенно, — ты хотела бы, чтобы у тебя был молодой муж?
Соня(подойдя к Елене Андреевне, нетерпеливо). Что он
сказал?
Соня(в сильном волнении). Ты мне
скажешь всю правду?
«Сергей Васильевич, — писала
Соня, — играет во всей этой истории какую-то странную роль. Я не верю, чтобы он написал все это матери, не зная, что она наверное передаст все мне, и,
скажу больше, не желая, чтобы она передала.
Жизнь шла вяло. Получил два письма от
Сони. Получил, прочел ее милую болтовню об институтских порядках, о том, что она читает потихоньку от аргусовских очей классных дам, и присоединил к пачке прежних писем, обвязанных розовой ленточкой. Я завел эту ленточку еще лет пятнадцати и до сих пор не мог решиться выбросить ее. Да и зачем было выбрасывать? Кому она мешала? Но что
сказал бы Бессонов, увидя это доказательство моей сентиментальности?
— Ну, хорошо, хорошо, —
сказала тетя
Соня, — все будет по-вашему: тебе, Верочка, рабочий ящик, — ты знаешь, пап́а и мам́а не позволяют тебе читать книг; — тебе, Зизи, куклу…
— Отчего же детей нет? — торопливо спросила графиня, поглядывая на мужа, потом на тетю
Соню. — Мисс Бликс знает, что граф любит, чтобы дети всегда завтракали ровно в двенадцать часов;
скажите мисс Бликс, что завтрак давно готов! — обратилась она к буфетчику.
За четверть часа до завтрака тетя
Соня вошла в «маленькую» столовую, так называемую для отличия ее от большой, где давались иногда званые обеды. Ей
сказали, что граф и графиня уже прошли туда из своих уборных.
— Ты смотри же, не говори маме, —
сказала Катя
Соне, отправляясь с ней спать. — Володя привезет нам из Америки золота и слоновой кости, а если ты
скажешь маме, то его не пустят.