Неточные совпадения
—
Соня, — сказал он, — уж лучше не ходи ко мне, когда я буду в остроге
сидеть.
— И зачем, зачем я ей сказал, зачем я ей открыл! — в отчаянии воскликнул он через минуту, с бесконечным мучением смотря на нее, — вот ты ждешь от меня объяснений,
Соня,
сидишь и ждешь, я это вижу; а что я скажу тебе? Ничего ведь ты не поймешь в этом, а только исстрадаешься вся… из-за меня! Ну вот, ты плачешь и опять меня обнимаешь, — ну за что ты меня обнимаешь? За то, что я сам не вынес и на другого пришел свалить: «страдай и ты, мне легче будет!» И можешь ты любить такого подлеца?
При входе
Сони Разумихин, сидевший на одном из трех стульев Раскольникова, сейчас подле двери, привстал, чтобы дать ей войти. Сначала Раскольников указал было ей место в углу дивана, где
сидел Зосимов, но, вспомнив, что этот диван был слишком фамильярноеместо и служит ему постелью, поспешил указать ей на стул Разумихина.
— Ах, что вы это им сказали! И при ней? — испуганно вскрикнула
Соня, —
сидеть со мной! Честь! да ведь я… бесчестная, я великая, великая грешница! Ах, что вы это сказали!
Оба
сидели рядом, грустные и убитые, как бы после бури выброшенные на пустой берег одни. Он смотрел на
Соню и чувствовал, как много на нем было ее любви, и странно, ему стало вдруг тяжело и больно, что его так любят. Да, это было странное и ужасное ощущение! Идя к
Соне, он чувствовал, что в ней вся его надежда и весь исход; он думал сложить хоть часть своих мук, и вдруг теперь, когда все сердце ее обратилось к нему, он вдруг почувствовал и сознал, что он стал беспримерно несчастнее, чем был прежде.
Рядом с матерью
сидит старшая дочь хозяев, Зинаида Егоровна, второй год вышедшая замуж за помещика Шатохина, очень недурная собою особа с бледно-сахарным лицом и капризною верхнею губкою; потом матушка-попадья, очень полная женщина в очень узком темненьком платье, и ее дочь, очень тоненькая, миловидная девушка в очень широком платье, и, наконец,
Соня Бахарева.
Против
Сони и дочери священника
сидит на зеленой муравке человек лет двадцати восьми или тридцати; на нем парусинное пальто, такие же панталоны и пикейный жилет с турецкими букетами, а на голове ветхая студенческая фуражка с голубым околышем и просаленным дном.
Мы с
Соней, а иногда даже с отцом, посещали эту могилу; мы любили
сидеть на ней в тени смутно лепечущей березы, в виду тихо сверкавшего в тумане города. Тут мы с сестрой вместе читали, думали, делились своими первыми молодыми мыслями, первыми планами крылатой и честной юности.
Соня. Давно, давно уже мы не
сидели вместе за этим столом. (Зажигает на столе лампу.) Чернил, кажется, нет… (Берет чернильницу, идет к шкапу и наливает чернил.) А мне грустно, что они уехали.
Войницкий,
Соня(
сидят) и Елена Андреевна(ходит по сцене, о чем-то думая).
Марина. А ты без внимания, батюшка. Все мы у бога приживалы. Как ты, как
Соня, как Иван Петрович, — никто без дела не
сидит, все трудимся! Все… Где
Соня?
Соня не знает, что я пишу эти горькие страницы. По-прежнему каждый день она
сидит у моей постели или кресла. Часто заходит ко мне и мой друг, мой бедный горбатый. Он очень похудел и осунулся и большею частью молчит.
Соня говорит, что он упорно работает… Дай Бог ему счастья и успеха!
Отчего она сегодня так долго не идет? Вот уже три месяца, как я пришел в себя после того дня. Первое лицо, которое я увидел, было лицо
Сони. И с тех пор она проводит со мной каждый вечер. Это сделалось для нее какой-то службой. Она
сидит у моей постели или у большого кресла, когда я в силах
сидеть, разговаривает со мною, читает вслух газеты и книги. Ее очень огорчает, что я равнодушен к выбору чтения и предоставляю его ей.
Голубая атласная стеганая шляпка, обшитая лебяжьим пухом, необыкновенно шла к ее нежно-розовому лицу с ямочками на щеках и пепельным волосам, ниспадавшим до плеч, прикрытых такою же стеганой голубой мантильей. Стараясь
сидеть перед публикой спокойно, как большая, она не могла, однако ж, утерпеть, чтобы не наклоняться и не нашептывать что-то Зизи и Пафу и не посматривать веселыми глазами на тетю
Соню, сидевшую позади, рядом с величественной мисс Бликс и швейцаркой.
Три сестры Володи, Катя,
Соня и Маша — самой старшей из них было одиннадцать лет, —
сидели за столом и не отрывали глаз от нового знакомого.
Хотя я жила не так, как в начале зимы, а занималась и
Соней, и музыкой, и чтением, я часто уходила в сад и долго, долго бродила одна по аллеям или
сидела на скамейке, бог знает о чем думая, чего желая и надеясь.
Известно, что в «Войне и мире» под именем графа Николая Ильича Ростова выведен отец Толстого, граф Николай Ильич Толстой. В начале романа мы знакомимся с Ростовым как раз в то время, когда Николаю около шестнадцати лет и он только собирается вступить на военную службу. В гостиной
сидят «большие» и чопорно разговаривают. Вдруг с бурною волною смеха и веселья врывается молодежь — Наташа и
Соня, Борис и Николай. Мила и трогательна их детская, чистая влюбленность друг в друга.
В ожидании их возвращения Гриша, Аня, Алеша,
Соня и кухаркин сын Андрей
сидят в столовой за обеденным столом и играют в лото.
Петя
сидит за столом и, громко
соня, вытянув нижнюю губу, вырезывает ножницами из карты бубнового валета.
Елена Андреевна. Эти две недели я прожила у Ильи Ильича… Что вы на меня так смотрите? Ну, здравствуйте… Я
сидела у окна и все слышала. (Обнимает
Соню.) Давайте мириться. Здравствуй, милая девочка… Мир и согласие!
Соня. Я люблю по ночам закусывать. B буфете, кажется, есть что-то… (Роется в буфете.) Разве ему доктор нужен? Ему нужно, чтобы около него
сидела дюжина дам, заглядывала бы ему в глаза и стонала: «Профессор!» Вот берите сыр…
Федор Иванович. Много будешь знать, скоро состаришься… Но довольно об этом. Теперь начнем из другой оперы. Помню, лет десять назад — Леня тогда еще гимназистом был — праздновали мы вот так же день его рождения. Ехал я отсюда домой верхом, и на правой руке
сидела у меня
Соня, а на левой — Юлька, и обе за мою бороду держались. Господа, выпьем за здоровье друзей юности моей,
Сони и Юли!
Однажды перед вечером
Соня и ее тетя
сидели на берегу пруда и удили рыбу. Карась плавал около поплавков и не отрывал глаз от любимой девушки. Вдруг в мозгу его, как молния, сверкнула идея.
— Только, ради бога, не говорите маме… Вообще никому не говорите, потому что тут секрет. Не дай бог, узнает мама, то достанется и мне, и
Соне, и Пелагее… Ну, слушайте. С папой я и
Соня видимся каждый вторник и пятницу. Когда Пелагея водит нас перед обедом гулять, то мы заходим в кондитерскую Апфеля, а там уж нас ждет папа… Он всегда в отдельной комнатке
сидит, где, знаете, этакий мраморный стол и пепельница в виде гуся без спины…
За чай вокруг круглого стола у самовара, у которого
сидела Соня, собирались все взрослые члены семейства.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом
сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна-шут с печальным лицом
сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к
Соне, посмотрела, чтó она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
— Так хорошо? — сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтоб узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из-под собольего капора,
сидел там, и этот черкес был
Соня, и эта
Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Николай
сидел далеко от
Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с тою же невольною улыбкой что-то говорил с ней.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что̀ ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи.
Соня, рыдая,
сидела в коридоре.
Наташа нашла с помощью
Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она
сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
В гостиной кипел самовар на круглом столе. Перед ним
сидела Наталья Николаевна.
Соня морщилась и улыбалась под рукой матери, щекотавшей ее, когда отец и сын с сморщенными оконечностями пальцев и лоснящимися щеками и лбами (у отца особенно блестела лысина), с распушившимися белыми и черными волосами и сияющими лицами вошли в комнату.
Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами
сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа
Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chère princesse», [Милая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что́ ж дальше могла написать она после всего того, что́ было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она,
сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтобы не думать этих страшных мыслей, она пошла к
Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
— Знаешь, я думаю, — сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и
Соне, когда уже Диммлер кончил и всё
сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что-нибудь новое, — что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, чтó было еще прежде, чем я была на свете…
Соня, как
сидела на диване, подставила руку под голову и засмеялась.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф,
Соня заметила, что Наташа
сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего-то и что она сделала какой-то знак проехавшему военному, которого
Соня приняла за Анатоля.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было
сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она
сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая.
Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
— Господи, помилуй нас, — твердила она, отыскивая дочь.
Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа
сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что-то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.