Неточные совпадения
Шли долго ли, коротко ли,
Шли близко ли, далеко ли,
Вот наконец и Клин.
Селенье незавидное:
Что ни изба — с подпоркою,
Как нищий с костылем,
А с
крыш солома скормлена
Скоту. Стоят, как остовы,
Убогие дома.
Ненастной, поздней осенью
Так смотрят гнезда галочьи,
Когда галчата вылетят
И ветер придорожные
Березы обнажит…
Народ в полях — работает.
Заметив за селением
Усадьбу на пригорочке,
Пошли пока — глядеть.
Начали с крайней избы. С гиком бросились"оловянные"на
крышу и мгновенно остервенились. Полетели вниз вязки
соломы, жерди, деревянные спицы. Взвились вверх целые облака пыли.
Видно было, как кружатся в воздухе оторванные вихрем от
крыш клочки зажженной
соломы, и казалось, что перед глазами совершается какое-то фантастическое зрелище, а не горчайшее из злодеяний, которыми так обильны бессознательные силы природы.
Стоя в холодке вновь покрытой риги с необсыпавшимся еще пахучим листом лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам соломенной
крыши, Левин глядел то сквозь открытые ворота, в которых толклась и играла сухая и горькая пыль молотьбы, на освещенную горячим солнцем траву гумна и свежую
солому, только что вынесенную из сарая, то на пестроголовых белогрудых ласточек, с присвистом влетавших под
крышу и, трепля крыльями, останавливавшихся в просветах ворот, то на народ, копошившийся в темной и пыльной риге, и думал странные мысли...
Кроме немногих ракит, всегда готовых к услугам, да двух-трех тощих берез, деревца на версту кругом не увидишь; изба лепится к избе,
крыши закиданы гнилой
соломой…
Хата их была вдвое старее шаровар волостного писаря,
крыша в некоторых местах была без
соломы.
В Суслон приехали ночью. Только в одном поповском доме светился огонек. Где-то ревела голодная скотина. Во многих местах
солома с
крыш была уже снята и ушла на корм. Вот до чего дошло! Веяло от всего зловещею голодною тишиной. Навстречу вышла голодная собака, равнодушно посмотрела на приезжих, понюхала воздух и с голодною зевотой отправилась в свою конуру.
Здесь уже была другая стройка, чем на Ключевой: избенки маленькие,
крыши соломенные, надворные постройки налажены кое-как из плетня, глины и
соломы.
Неоконченных, брошенных изб или забитых наглухо окон я не видел вовсе, и тесовая
крыша здесь такое же заурядное и привычное для глаз явление, как на севере
солома и корье.
Обстановка жизни говорит только о бедности и ни о чем другом.
Крыши на избах покрыты корьем и
соломой, дворов и надворных построек нет вовсе; 49 домов еще не окончены и, по-видимому, брошены своими хозяевами. 17 владельцев ушли на заработки.
— Да, вот здесь
крыши черепицей кроют, а у нас —
соломой!
— Соломой-то проще! да ведь и то сказать: у другого
крыша хоть и соломенная, да зато под
крышею…
Она говорила с усмешкой в глазах и порой точно вдруг перекусывала свою речь, как нитку. Мужики молчали. Ветер гладил стекла окон, шуршал
соломой по
крыше, тихонько гудел в трубе. Выла собака. И неохотно, изредка в окно стучали капли дождя. Огонь в лампе дрогнул, потускнел, но через секунду снова разгорелся ровно и ярко.
Там бревно из пазов вышло, тут — иструпело совсем;
солома на
крыше гниет, ветром ее истрепало, на корм скотине клочья весной повытаскали.
Для этой цели дедушка выпустил края
крыши, и как можно больше, так что самый косой дождь с трудом достигал до порога двери; так много
соломы положено было на
крышу, что она утратила свою острокрайнюю форму и представлялась копною или вздутым караваем.
Всё это было когда-то покрыто под одну неровную
крышу; теперь же только на застрехе густо нависла черная, гниющая
солома; наверху же местами видны были решетник и стропила.
Казалось ему, что в небе извивается многокрылое, гибкое тело страшной, дымно-чёрной птицы с огненным клювом. Наклонив красную, сверкающую голову к земле, Птица жадно рвёт
солому огненно-острыми зубами, грызёт дерево. Её дымное тело, играя, вьётся в чёрном небе, падает на село, ползёт по
крышам изб и снова пышно, легко вздымается кверху, не отрывая от земли пылающей красной головы, всё шире разевая яростный клюв.
До весны мы жили в маточной все порознь, каждый при своей матери, только изредка, когда снег на
крышах варков стал уже таять от солнца, нас с матерями стали выпускать на широкий двор, устланный свежей
соломой.
Флаг на духане размок от дождя и повис, и сам духан с мокрой
крышей казался темнее и ниже, чем он был раньше. Около дверей стояла арба; Кербалай, каких-то два абхазца и молодая татарка в шароварах, должно быть жена или дочь Кербалая, выносили из духана мешки с чем-то и клали их в арбу на кукурузовую
солому. Около арбы, опустив головы, стояла пара ослов. Уложив мешки, абхазцы и татарка стали накрывать их сверху
соломой, а Кербалай принялся поспешно запрягать ослов.
Вадим, неподвижный, подобный одному из тех безобразных кумиров, кои доныне иногда в степи заволжской на холме поражают нас удивлением, стоял перед ней, ломая себе руки, и глаза его, полузакрытые густыми бровями, выражали непобедимое страдание… всё было тихо, лишь ветер, по временам пробегая по
крыше бани, взрывал гнилую
солому и гудел в пустой трубе… Вадим продолжал...
В назначенный день тройка наша остановилась перед длинным,
соломою крытым, барским домом. Перекрыт ли дом
соломою по ветхости деревянной
крыши, или простоял он век под нею — неизвестно.
К полудню доплыли до Красновидова; на высокой, круто срезанной горе стоит голубоглавая церковь, от нее, гуськом, тянутся по краю горы хорошие, крепкие избы, блестя желтым тесом
крыш и парчовыми покровами
соломы. Просто и красиво.
Двор был тесный; всюду, наваливаясь друг на друга, торчали вкривь и вкось ветхие службы, на дверях висели — как собачьи головы — большие замки; с выгоревшего на солнце, вымытого дождями дерева десятками мертвых глаз смотрели сучки. Один угол двора был до
крыш завален бочками из-под сахара, из их круглых пастей торчала
солома — двор был точно яма, куда сбросили обломки отжившего, разрушенного.
Ветер, заглядывая в жерла бочек, шуршит
соломой; торопливо барабанит какая-то щепа, на коньке
крыши амбара зябко жмутся друг к другу сизые голуби и жалобно воркуют…
— Этот самый старичок, с узелком-то, генерала Жукова дворовый… У нашего генерала, царство небесное, в поварах был. Приходит вечером: «Пусти, говорит, ночевать…» Ну, выпили по стаканчику, известно… Баба заходилась около самовара, — старичка чаем попоить, да не в добрый час заставила самовар в сенях, огонь из трубы, значит, прямо в
крышу, в
солому, оно и того. Чуть сами не сгорели. И шапка у старика сгорела, грех такой.
А зима все лежала и лежала на полях мертвым снегом, выла в трубах, носилась по улицам, гудела в лесу. Куршинские мужики кормили скот
соломой с
крыш и продавали лошадей на шкуры заезжим кошатникам.
Анисья. Вовсе в лутошку ноги сошлись. А на дуру-то, на Акулину, погляди. Ведь растрепа-девка, нехалявая, а теперь погляди-ка. Откуда что взялось. Да нарядил он ее. Расфуфырилась, раздулась, как пузырь на воде. Тоже, даром что дура, забрала себе в голову: я, говорит, хозяйка. Дом мой. Батюшка на мне его и женить хотел. А уж зла, боже упаси. Разозлится, с
крыши солому роет.
Вчерашняя дыра была уже заделана яровой
соломой, и по
крыше протянулись две новые слеги.
Дом священника снаружи ничем не отличался от крестьянских изб, только
солома на
крыше лежала ровнее да на окнах белели занавесочки.
Сгребут, бывало, с
крыш давно почерневшую
солому и иногда «попарят ее в корчажке» — вот и корм.
Крыши изб стояли раскрытые, гнилая
солома с них была скормлена скоту, лошадей приходилось подпирать, чтобы не падали, изможденные голодом люди еле передвигали ноги, ребята умирали, как мухи.
Переехали мы в Ченгоузу Западную. В деревне шел обычный грабеж китайцев. Здесь же стояли два артиллерийских парка. Между госпиталем и парками происходили своеобразные столкновения. Артиллеристы снимают с фанзы
крышу; на дворе из груд
соломы торчат бревна переметов. Является наш главный врач или смотритель.
Татарские деревни очень неказисты, но попадающиеся изредка по пути русские посёлки ещё хуже: развалившиеся мазанки, полуприкрытые
крышами из прогнившей
соломы.
Плоды его идут в пищу;
солома употребляется на корм лошадей, на покрытие
крыш и т. д.
Жилище их — шалаш, кое-как сколоченный из досчонок, постель — гнилая
солома, которую мочит дождь сквозь щели бивуачной
крыши и парит полуденный зной.
Избы наподобие свиных клетухов,
солома на
крышах взъерошенная, как волосы у пьяного мужика, кругом поваленные и прорванные плетни, дворы без покрышки — все это худо говорило о довольстве и нравственности жителей.
Одна часть солдат разбрелись, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари, и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и
солому с
крыш для костров и плетни для защиты.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма
солому с
крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкою пищей и своим голодом.