Неточные совпадения
Прошло пять
лет. Многое переменилось и на Выборгской стороне: пустая улица, ведущая к дому Пшеницыной, обстроилась дачами, между которыми возвышалось длинное, каменное, казенное здание, мешавшее
солнечным лучам весело бить в стекла мирного приюта лени и спокойствия.
[В начале 80-х
годов пять человек арестантов умерло в один день от
солнечного удара, в то время как их переводили из Бутырского замка на вокзал Нижегородской железной дороги.]
Откуда эти тайнобрачные добывают влагу? Вода в камнях не задерживается, а между тем мхи растут пышно. На ощупь они чрезвычайно влажны. Если мох выжать рукой, из него капает вода. Ответ на заданный вопрос нам даст туман. Он-то и есть постоянный источник влаги. Мхи получают воду не из земли, а из воздуха. Та к как в Уссурийском крае
летом и весною туманных дней несравненно больше, чем
солнечных, то пышное развитие мхов среди осыпей становится вполне понятным.
При Купеческом клубе был тенистый сад, где члены клуба
летом обедали, ужинали и на широкой террасе встречали
солнечный восход, играя в карты или чокаясь шампанским. Сад выходил в Козицкий переулок, который прежде назывался Успенским, но с тех пор, как статс-секретарь Екатерины II Козицкий выстроил на Тверской дворец для своей красавицы жены, сибирячки-золотопромышленницы Е. И. Козицкой, переулок стал носить ее имя и до сих пор так называется.
Говорят, что весною этого
года здесь работала промерная экспедиция и во весь май было только три
солнечных дня.
Вот пример, как иногда бывает длинна зима в Оренбургской губернии: в 1807
году 1 апреля перед
солнечным восходом было двадцать градусов мороза по Реомюру!
Когда
лето разгорается все жарче, зелень как будто изнемогает от избытка жизненной силы, листья в истоме опускаются книзу и, если
солнечный зной не умеряется сырою прохладой дождя, зелень может совсем поблекнуть.
Потом — в руках у меня командная трубка, и
лет — в ледяной, последней тоске — сквозь тучи — в ледяную, звездно-солнечную ночь. Минуты, часы. И очевидно, во мне все время лихорадочно, полным ходом — мне же самому неслышный логический мотор. Потому что вдруг в какой-то точке синего пространства: мой письменный стол, над ним — жаберные щеки Ю, забытый лист моих записей. И мне ясно: никто, кроме нее, — мне все ясно…
Еще в 40-х
годах он окончил в Москве математический факультет, получил место астронома-наблюдателя при обсерватории Московского университета и написал две работы «О
Солнечной системе».
Высокие парадные комнаты выходили окнами на
солнечную сторону; воздух был сухой, чистый, легкий, несмотря на то, что уж много
лет никто тут не жил.
Жандармский ключ бежал по дну глубокого оврага, спускаясь к Оке, овраг отрезал от города поле, названное именем древнего бога — Ярило. На этом поле, по семикам, городское мещанство устраивало гулянье; бабушка говорила мне, что в
годы ее молодости народ еще веровал Яриле и приносил ему жертву: брали колесо, обвертывали его смоленой паклей и, пустив под гору, с криками, с песнями, следили — докатится ли огненное колесо до Оки. Если докатится, бог Ярило принял жертву:
лето будет
солнечное и счастливое.
Из комнат, расположенных под углом к востоку и югу, весь день не уходили
солнечные лучи, отчего этот ветхозаветный покой был полон светлого примирения давно прошедших
лет с неиссякаемым, вечно новым
солнечным пульсом.
4) Прохладная, не ярко
солнечная погода выгоднее для уженья
летом, потому что рыба менее гуляет и держится глубже на местах, известных охотнику.
Осенью для уженья крупной рыбы по утрам и вечерам надобно выбирать самые глубокие места; но около полудня рыба уже не прячется от
солнечного зноя, как
летом, под траву, кусты, тень нависших берегов и даже тень мостов; напротив, обрадовавшись теплоте
солнечных лучей, она стаями выплывает на поверхность воды, хватает падающие на нее увядающие листья и всяких насекомых. Тут надобно удить как можно мельче и предпочтительно на всяких насекомых.
Но лучи солнца, продирающиеся сквозь редеющие облака, не веселили окрестности: при
солнечном блеске резче еще выказывалось опустошительное действие бури и позднего времени
года.
Воронов с такими же, как он, ребятишками смотрел из огорода на казнь. Это было
лет десять назад, очень рано утром. Утро было такое же
солнечное, ясное, как и теперь. Воронов вздрогнул, и голова его опустилась так же бессильно на грудь, как у расстрелянного солдатика.
Белая харчевня стояла на
солнечной стороне рынка, ее содержал разбитной ярославец, малый
лет сорока, в белой ситцевой рубашке с крапинками и с налощенными кудрявыми волосами.
Им, его повадкой любовались, он чувствовал это и ещё более пьянел от радости быть таким, каков есть. Он сиял и сверкал, как этот весенний,
солнечный день, как вся земля, нарядно одетая юной зеленью трав и листьев, дымившаяся запахом берёз и молодых сосен, поднявших в голубое небо свои золотистые свечи, — весна в этом
году была ранняя и жаркая, уже расцветала черёмуха и сирень. Всё было празднично, всё ликовало; даже люди в этот день тоже как будто расцвели всем лучшим, что было в них.
— Какая вы славная! Какая хорошая! — начал он немного погодя слабым голосом, точно больной. — Я, милая, счастлив около вас, но все-таки зачем мне сорок два
года, а не тридцать? Мои и ваши вкусы не совпадают: вы должны быть развратны, а я давно уже пережил этот фазис и хочу любви тончайшей, не материальной, как
солнечный луч, то есть, с точки зрения женщины ваших
лет, я уже ни к чёрту не годен.
В
летáсах [
Летáсы — мечты, грезы наяву, иллюзия.], как в мареве, является миловидный облик молодой вдовы… видит Алексей стройный стан ее, крытый густыми белоснежными складками утренней одежды, как видел ее на
солнечном всходе…
До
солнечного восхода она веселится. Ясно горят звезды в глубоком темно-синем небе, бледным светом тихо мерцает «Моисеева дорога» [Млечный Путь.], по краям небосклона то и дело играют зарницы, кричат во ржи горластые перепела, трещит дерчаг у речки, и в последний раз уныло кукует рябая кукушка. Пришла
лета макушка, вещунье больше не куковать… Сошла весна сó неба, красно
лето на небо вступает, хочет жарами землю облить.
Когда в
солнечное утро
летом пойдешь в лес, то на полях, в траве видны алмазы. Все алмазы эти блестят и переливаются на солнце разными цветами — и желтым, и красным, и синим. Когда подойдешь ближе и разглядишь, что это такое, то увидишь, что это капли росы собрались в треугольных листах травы и блестят на солнце.
Хозяйка, женщина
лет 25-ти, высокая, худощавая, с добрым, кротким лицом, месит на столе тесто; утреннее солнце бьет ей в глаза, в грудь, в руки, и кажется, она замешивает тесто с
солнечным светом; хозяйская сестра-девушка печет блины, стряпка обваривает кипятком только что зарезанного поросенка, хозяин катает из шерсти валенки.
Апрель…
Солнечный и прекрасный, он вливается в настежь раскрытые окна приюта… Он несет благовонные ароматы весны, предвестницы скорого
лета, первых ландышей, что продаются оборванной нищей детворой на шумных улицах Петербурга. Улыбки солнца рассылает он щедро властной рукою и дышит в лицо чистым прохладным и нежным дыханием, напоминающим дыхание ребенка.
Здесь мы застали одну семью удэхейцев, состоящую из старика
лет шестидесяти и двух женщин: матери и дочери, пятидесяти и двадцати
лет. За последние дни у моих спутников от ярких
солнечных лучей, отраженных от снега, так разболелись глаза, что надо было хоть на один день сделать дневку, хоть, один день просидеть в относительной темноте или с повязкой на глазах.
Несколько
лет назад он открыл способ опреснения морской воды силою
солнечной энергии и работал над удешевлением этого способа.
Утро. Сквозь льняные кружева, покрывающие оконные стекла, пробивается в детскую яркий
солнечный свет. Ваня, мальчик
лет шести, стриженый, с носом, похожим на пуговицу, и его сестра Нина, четырехлетняя девочка, кудрявая, пухленькая, малорослая не по
летам, просыпаются и через решетки кроваток глядят сердито друг на друга.
Одною отрадою мне было ходить по нескольку раз в
год за Новгородок Ливонский на гору Кувшинову, как бы на поклонение моему отечеству: оттуда я мог видеть крест Печорской обители, зажигаемый лучом
солнечным; оттуда мог я молиться русской святыне.
Они отыскали такое место на диком, уединенном, совершенно безлюдном острове и поселились на нем в 1442
году; там выстроили они себе убогий шалаш под мрачными сводами елей, недоступными
солнечным лучам, а подле него часовню и дожили срок жизни своей тихо и благословенно.
Люблю воображать себе этот первобытный Петербург, но только
летом, когда закат
солнечный набрасывает на него фантасмагорический отлив.
В первой, казалось ему, времена
года изменили свой порядок, земля лишалась уже теплоты
солнечной, отброшенная гневом Провидения в низшую сферу миров.