Неточные совпадения
А до той поры я дьявольски
устала от этих почти ежедневных жалоб на
солдат, от страха пред революцией, которым хотят заразить меня.
Солдаты по-прежнему несут тяжелый труд, несоразмерный с их силами, развитием и требованиями воинского
устава.
Остров Сахалин и экспедиция 1853–1854 гг.] Начиная с пятидесятых годов, когда Сахалин был занят, и почти до восьмидесятых
солдаты, кроме того, что лежало по
уставу на их прямой обязанности, исполняли еще все те работы, которые несут теперь каторжные.
— А мне это один
солдат говорил, с которым я один раз разговаривала, что им нарочно, по
уставу, велено целиться, когда они в стрелки рассыпаются, в полчеловека; так и сказано у них: «в полчеловека». Вот уже, стало быть, не в грудь и не в голову, а нарочно в полчеловека велено стрелять. Я спрашивала потом у одного офицера, он говорил, что это точно так и верно.
Поэтому в ротах шла, вот уже две недели, поспешная, лихорадочная работа, и воскресный день с одинаковым нетерпением ожидался как
усталыми офицерами, так и задерганными, ошалевшими
солдатами.
Сбились мы все тогда с ног,
устали, разнервничались все: и офицеры и
солдаты.
Солдат стоял в двери каюты для прислуги, с большим ножом в руках, — этим ножом отрубали головы курам, кололи дрова на растопку, он был тупой и выщерблен, как пила. Перед каютой стояла публика, разглядывая маленького смешного человечка с мокрой головой; курносое лицо его дрожало, как студень, рот
устало открылся, губы прыгали. Он мычал...
Никто из нас никогда не читал ничего, кроме гарнизонного
устава. Других книг не было, а
солдаты о газетах даже и не знали, что они издаются для чтения, а не для собачьих ножек под махорку или для завертывания селедок.
— Это неважно! В доме — сыро, вот почему мокрицы. Так их не переведёшь, надо высушить дом… — Я —
солдат, — говорил он, тыкая пальцем в грудь себе, — я командовал ротой и понимаю строй жизни. Нужно, чтобы все твёрдо знали
устав, законы, — это даёт единодушие. Что мешает знать законы? Бедность. Глупость — это уже от бедности. Почему он не борется против нищеты? В ней корни безумия человеческого и вражды против него, государя…
Сонно и
устало подвигались
солдаты и стражники — случайный отряд, даже не знавший о разгроме уваровской экономии, — и сразу даже не догадались, в чем дело, когда из-под кручи, почти в упор, их обсеяли пулями и треском. Но несколько человек упало, и лошади у непривычных стражников заметались, производя путаницу и нагоняя страх; и когда огляделись как следует, те неслись по полю и, казалось, уже близки к лесу.
И они ушли. Как-то ушли. Были, стояли, говорили — и вдруг ушли. Вот здесь сидела мать, вот здесь стоял отец — и вдруг как-то ушли. Вернувшись в камеру, Сергей лег на койку, лицом к стене, чтобы укрыться от
солдат, и долго плакал. Потом
устал от слез и крепко уснул.
Когда на безлюдной платформе, оцепленной
солдатами, осужденные двигались к тускло освещенным вагонам, Вернер очутился возле Сергея Головина; и тот, показав куда-то в сторону рукою, начал говорить, и было ясно слышно только слово «фонарь», а окончание утонуло в продолжительной и
усталой зевоте.
Старшой был у меня на обыске, мы вместе ночевали, и ночью я с ним немножко поговорил о том, о сём. Он и ещё один рослый
солдат, Ряднов, шагающий рядом со мной, спокойнее других, остальные трое, видимо, давно болеют тоской и злостью. Они все худые, костлявые и навсегда
усталые, словно крестьянские лошади, у них однообразно стёртые лица и тупые, безнадёжные глаза.
Согнувшись под тяжестью ранцев и надетых поверх их скатанных в кольца шинелей,
солдаты шли молча, враздробь, едва волоча
усталые ноги.
После скромной трапезы, любезно предложенной артиллеристами,
усталый Ашанин с наслаждением бросился на сено, принесенное откуда-то
солдатами, и, прикрытый одеялом, которое дал ему Робен, скоро заснул под разговор артиллеристов, сидевших после ужина за горячим красным вином.
Солдаты под палящим зноем ходили по горам, по болотам, по кочкам и, не находя неприятеля, который ловко скрывался в знакомой местности, возвращались в форт
усталые и голодные, чтобы отдохнуть после на голых досках в казарме с шинелью под головами.
Опять по топям, по густым рисовым полям
усталый отряд двигался к Го-Конгу. Шел день, шел другой — и не видали ни одного анамита в опустелых, выжженных деревнях, попадавшихся на пути. Днем зной был нестерпимый, а по вечерам было сыро. Французские
солдаты заболевали лихорадкой и холерой, и в два дня до ста человек были больны.
Усталые солдаты едва успели закусить, как по ту сторону протока раздались выстрелы и несколько картечей перелетели через головы.
И в ту же секунду отпрянула назад, подавив в себе крик испуга, готовый уже, было, сорваться с ее губ. Пятеро неприятельских солдат-австрийцев сидели и лежали посреди сарая вокруг небольшого ручного фонаря, поставленного перед ними на земле, На них были синие мундиры и высокие кепи на головах. Их исхудалые, обветренные и покрасневшие от холода лица казались озлобленными, сердитыми. Сурово смотрели
усталые, запавшие глубоко в орбитах глаза.
Опять сидел у дороги
усталый солдат с большою, блестящею трубою через плечо.
Солнце садилось, небо стало ясным, тихим. Пахло весною, было тепло. Высоко в небе, беззаботные к тому, что творилось на земле, косяками летели на север гуси. А кругом в пыли все тянулись
усталые обозы, мчались, ни на кого не глядя, проклятые парки и батареи, брели расстроенные толпы
солдат.
На краю дороги сидел
усталый солдат, музыкант, с огромною, блестящею трубою через плечо.
Суворов был вполне русский человек — погрузившись в солдатскую среду для ее изучения, он не мог не понести на себе ее сильного влияния. Он сроднился с ней навсегда; все, на что он находил себе отголосок в ее натуре, выросло в нем и окрепло или же усвоилось и укоренилось. В бытность свою
солдатом он изучал во всей подробности воинские
уставы и постановления, бывал постоянно на строевых учениях и ходил в караул.
С прочими обломами, которые по строевой части отставали, в одну шеренгу, на корточках с баками над головой — от царского портрета до образа Николая Угодника… «Звание
солдата почетно», — кто ж по
уставу не долбил, а тут на-кось: прыгай, зад подобравши, будто жаба по кочкам.
Старый
солдат. Да ты, чай,
устал, Самсоныч? Садись ко мне на колена, а ребята в кружок около тебя.
Я понимаю, что солдат-сторож в Боровицких воротах, когда я хотел подать нищему, воспретил мне это и не обратил никакого внимания на мое указание на евангелие, спросив меня, читал ли я воинский
устав, но правительственное учреждение не может игнорировать евангелие и требований самой первобытной нравственности, т. е. того, чтобы люди людям помогали. Правительство, напротив, только затем и существует, чтобы устранить всё то, что мешает этой помощи.
Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны
солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из-под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно-усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи.