Неточные совпадения
Идет полк с музыкой — земля под ним
дрожит и трясется, идет и бьет повсюду врагов отечества: турок, немцев, поляков, шведов, венгерцев и других инородцев. И все может понять и сделать русский
солдат: укрепление соорудить, мост построить, мельницу возвести, пекарню или баню смастерить.
Солдат стоял в двери каюты для прислуги, с большим ножом в руках, — этим ножом отрубали головы курам, кололи дрова на растопку, он был тупой и выщерблен, как пила. Перед каютой стояла публика, разглядывая маленького смешного человечка с мокрой головой; курносое лицо его
дрожало, как студень, рот устало открылся, губы прыгали. Он мычал...
Мальчик поднял голову: перед ним, широко улыбаясь, стоял отец; качался
солдат, тёмный и плоский, точно из старой доски вырезанный; хохотал круглый, как бочка, лекарь, прищурив калмыцкие глаза, и
дрожало в смехе топорное лицо дьячка.
Галкина поймала его на этом и пристроила к богатой купчихе лет сорока, сын ее был уже студент на третьем курсе, дочь — кончала учиться в гимназии. Купчиха была женщина тощая, плоская, прямая, как
солдат, сухое лицо монахини-аскетки, большие серые глаза, скрытые в темных ямах, одета она в черное платье, в шелковую старомодную головку, в ее ушах
дрожат серьги с камнями ядовито-зеленого цвета.
Пилит он мне сердце тупыми словами своими, усы у него
дрожат и в глазах зелёный огонёк играет. Встаёт предо мною солдатство, страшно и противно душе — какой я
солдат? Уже одно то, что в казарме надо жить всегда с людьми, — не для меня. А пьянство, матерщина, зуботычины? В этой службе всё против человека, знал я. Придавили меня речи Титова.
И все уже это было собрано и готово, они стали совсем выходить:
солдаты взяли набранные на болты скибы икон на плечи и понесли к лодкам, а Михайлица, которая тоже за народом в горницу пробралась, тем часом тихонько скрала с аналогия ангельскую икону и тащит ее под платком в чулан, да как руки-то у нее
дрожат, она ее и выронила.
Спасенный и спаситель были совершенно мокры, и как из них спасенный был в сильной усталости и
дрожал и падал, то спаситель его,
солдат Постников, не решился его бросить на льду, а вывел его на набережную и стал осматриваться, кому бы его передать, А меж тем, пока все это делалась, на набережной показались сани, в которых сидел офицер существовавшей тогда придворной инвалидной команды (впоследствии упраздненной).
Мужики, напирая друг на друга, старались не глядеть в лицо
солдатам, которые,
дрожа от мороза, подпрыгивали, выколачивая стынущими ногами самые залихватские дроби.
Солдаты были ни скучны, ни веселы: они исполняли свою службу покойно и равнодушно, но мужикам казалось, что они злы, и смущенные глаза крестьян, блуждая, невольно устремлялись за эту первую цепь, туда, к защитам изб, к простору расстилающихся за ними белых полей.
Однако как он про свою победу-одоление рассказал, так все и
дрогнули.
Солдат достоверный был, сроду он не брехал, — не такого покроя.
Вытянувшись друг возле друга, стояли эшелоны. Под тусклым светом фонарей на нарах двигались и копошились стриженые головы
солдат. В вагонах пели. С разных сторон неслись разные песни, голоса сливались, в воздухе
дрожало что-то могучее и широкое.
Налил
солдат из крынки полную плошку. Глядит: молоко стрепенулось, кверху подпрыгивает, будто ложечкой кто сливки сбивает. Брызги во все стороны…
Дрожит плошка, молоко убывает да убывает, глядь-поглядь — само в себя ушло, края подлизаны, даже до сухости…
Наступил темный, холодный, ненастный вечер. Дождь лил ливмя.
Солдаты промокли и
продрогли.
— Куда же ты? Тут стой! — зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его
дрогнуло, как это бывает с
солдатами, вызываемыми перед фронт.
Речи им говорят, приветствуют… а я смотрю на ближайшего рябенького
солдата, слепого, как у него скула рябая
дрожит и как он все не может попасть ложкой в рот, и чувствую себя так, словно плывет и расступается у меня под ногами земля, как у нечистого.
— Ничего! «Умереть в окопах — это значит одержать победу»… У-у, с-сукин сын!.. — Катаранов смахивал слезы, а его тонкие губы злобно кривились и растягивались. — Вы еще мало видели в бою нашего
солдата. Какие молодцы! На смерть идут, как на работу, спокойно и без
дрожи… Русский человек умеет умирать, но, — господа! Дайте же, за что умереть!..
Можно было подумать, что жид считал себя здесь как «в граде убежища» и держался за этот угол присутственного стола, как за рог жертвенника. Он укрепился, очевидно, с такою решительностию, что скорее можно было обрубить его судорожно замершие пальцы, чем оторвать их от этого стола.
Солдат тормошил и тянул его совершенно напрасно: весь тяжелый длинный стол
дрожал и двигался, но жид от него не отдирался и в то же время орал немилосердно.