Неточные совпадения
Андрей часто, отрываясь от дел или из светской толпы, с вечера, с бала ехал посидеть на широком диване Обломова и в ленивой беседе отвести и успокоить встревоженную или усталую душу, и всегда испытывал то успокоительное чувство, какое испытывает человек, приходя из великолепных зал под
собственный скромный кров или возвратясь от красот южной
природы в березовую рощу, где гулял еще ребенком.
Это сердило и удивляло Хионию Алексеевну, потому что она, по странному свойству человеческой
природы, переносила все, что относилось до жильца, на
собственную особу.
Можно установить четыре периода в отношении человека к космосу: 1) погружение человека в космическую жизнь, зависимость от объектного мира, невыделенность еще человеческой личности, человек не овладевает еще
природой, его отношение магическое и мифологическое (примитивное скотоводство и земледелие, рабство); 2) освобождение от власти космических сил, от духов и демонов
природы, борьба через аскезу, а не технику (элементарные формы хозяйства, крепостное право); 3) механизация
природы, научное и техническое овладение
природой, развитие индустрии в форме капитализма, освобождение труда и порабощение его, порабощение его эксплуатацией орудий производства и необходимость продавать труд за заработную плату; 4) разложение космического порядка в открытии бесконечно большого и бесконечно малого, образование новой организованности, в отличие от органичности, техникой и машинизмом, страшное возрастание силы человека над
природой и рабство человека у
собственных открытий.
Эта первичная истина затемнена и даже закрыта падшестью человека, его экстериоризацией, его отпадением не только от Бога, но и от
собственной человеческой
природы.
Этим он отрицал свою
собственную помещичью
природу.
Читатели, соображаясь с своими
собственными наблюдениями над жизнью и с своими понятиями о праве, нравственности и требованиях
природы человеческой, могут решить сами — как то, справедливы ли наши суждения, так и то, какое значение имеют жизненные факты, извлекаемые нами из комедий Островского.
Наконец, и соблазн:
природа до такой степени ограничила мою деятельность своими тремя неделями приговора, что, может быть, самоубийство есть единственное дело, которое я еще могу успеть начать и окончить по
собственной воле моей.
Хохлы, вообще наделенные от
природы богатою фантазией, умели как-то влагать свой
собственный смысл в эти одушевленные, хотя и непонятные речи…
— Конечно, странно, — заметил Дмитрий Яковлевич, — просто непонятно, зачем людям даются такие силы и стремления, которых некуда употребить. Всякий зверь ловко приспособлен
природой к известной форме жизни. А человек… не ошибка ли тут какая-нибудь? Просто сердцу и уму противно согласиться в возможности того, чтоб прекрасные силы и стремления давались людям для того, чтоб они разъедали их
собственную грудь. На что же это?
Он не сделает сам ничего именно потому, что в нем натуры, крови нет; но кто вправе сказать, что он не принесет, не принес уже пользы? что его слова не заронили много добрых семян в молодые души, которым
природа не отказала, как ему, в силе деятельности, в умении исполнять
собственные замыслы?
Сила искусства есть сила общих мест. Есть еще в произведениях искусства сторона, по которой они в неопытных или недальновидных глазах выше явлений жизни и действительности; — в них все выставлено напоказ, объяснено самим автором, между тем как
природу и жизнь надобно разгадывать
собственными силами. Сила искусства — сила комментария; но об этом должны будем говорить мы ниже.
«Но во время грозы человек чувствует
собственную ничтожность пред силами
природы, силы
природы кажутся ему безмерно превышающими его силы».
Чтобы за существенное различие нашего воззрения на искусство от понятий, которые имела о нем теория подражания
природе, ручались не наши только
собственные слова, приведем здесь критику этой теории, заимствованную из лучшего курса господствующей ныне эстетической системы.
В первом случае это нужно потому, что лиса, одаренная от
природы самым тонким чутьем, не боится только конского следа и не бросит своей норы, когда побывает на ней человек верхом на лошади; во втором случае необходимо быть двоим охотникам потому, что, найдя нору с лисятами, один должен остаться для караула, а другой воротиться домой за лопатами, заступами, мешком или кошелем, за хлебом для
собственной пищи и за каким-нибудь платьем потеплее для ночного времени и на случай дождя, ибо для поимки лисят надобно оставаться в поле иногда несколько дней.
Вы кричите мне (если только еще удостоите меня вашим криком), что ведь тут никто с меня воли не снимает; что тут только и хлопочут как-нибудь так устроить, чтоб воля моя сама, своей
собственной волей, совпадала с моими нормальными интересами, с законами
природы и с арифметикой.
Пусть даже так будет, что хрустальное здание есть пуф, что по законам
природы его и не полагается и что я выдумал его только вследствие моей
собственной глупости, вследствие некоторых старинных, нерациональных привычек нашего поколения.
И точно, один коломенский будочник видел
собственными глазами, как показалось из-за одного дома привидение; но, будучи по
природе своей несколько бессилен, так что один раз обыкновенный взрослый поросенок, кинувшись из какого-то частного дома, сшиб его с ног, к величайшему смеху стоявших вокруг извозчиков, с которых он вытребовал за такую издевку по грошу на табак, — итак, будучи бессилен, он не посмел остановить его, а так шел за ним в темноте до тех пор, пока, наконец, привидение вдруг оглянулось и, остановясь, спросило: «Тебе чего хочется?» — и показало такой кулак, какого и у живых не найдешь.
Природа не поступает так с своими бессознательными детьми — как мы заметили; тем более в мире сознания не может быть степени, которая не имела бы
собственного удовлетворения.
Когда же человек немножко попривык к этим силам и сознал отчасти свое
собственное значение, тогда и силы
природы стал он представлять антропоморфически, приближая их к себе.
Загоскину не нужно было творчества; он черпал из себя, из своей
собственной духовной
природы, и подобно Мирошеву не знал, что он сделал и даже не оценил после: он признавался мне, что этот его роман немножко скучноват, что он писал его так, чтобы потешить себя описанием жизни самого простого человека; но я думаю, что нигде не проявлялся с такой силою талант его, как в этом простом описании жизни простого человека.
Так на Кольцове оправдалось то замечание, что чем больше в человеке внутренней силы, чем выше
собственная нравственная
природа его, тем легче и скорее он освободится от всякого чужого влияния.
Тут уже выражалось его
собственное воззрение на общество, на отношения молодой девицы к окружающей ее среде, на впечатления деревенской
природы, которые так благодатно ложатся на молодое сердце, на необходимость образования и чтения и пр. и пр.
Содди [Содди Фредерик (1877–1956) — английский радиохимик, создатель теории радиоактивного распада.], радиоактивист, оценивая современное состояние европейской науки, говорит: «Мы имеем законное право верить, что человек приобретет власть направить для
собственных целей первичные источники энергии, которые
природа теперь так ревниво охраняет для будущего.
Вечерами, сначала нескончаемо-красными, потом нескончаемо-черными, — так поздно — красными! так рано — черными! — мать и Валерия, летом — Окою, осенью большой дорогой, сначала березовой, потом большою, в два голоса — пели. Эти две враждующих
природы сходились только в пении, не они сходились — их голоса: негромкое, смущающееся быть большим контральто матери с превышающим
собственные возможности Валерииным сопрано.
Я прибегал к разным хитростям: предлагал какое-нибудь сомнение, притворялся не понимающим некоторых намеков, лгал на себя или на других, будто бы считающих такие-то стихотворения самыми лучшими, или, напротив, самыми слабыми, иногда читал его стихи наизусть в подтверждение
собственных мыслей, нравственных убеждений или сочувствия к красотам
природы.
Он спасается от холода посредством одежды и жилища, тяжелую пищу, доставляемую
природою, превращает в легкоусвояемую, свои
собственные мышцы заменяет крепкими мышцами животных, могучими силами пара и электричества.
Он чтит
природу твари, которая есть ничто, больше
собственной мощи, ибо хочет Себя в творении, в нем, — в другом, желая иметь друга, независимого по отношению к Себе, хотя и всецело Ему обязанного бытием.
Их
природа заключается в добре и в силу этого лишена «
собственной» воли (нем.).]. «Ибо Им создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли: все Им и для Него создано» (Колосс. 1:16).
Собственная же
природа мира, насколько он отличается от Софии, есть именно его ύλη (в аристотелевском смысле), ничто, вызванное к бытию, но в себе не имеющее бытия, причем начало его бытия есть София.
Как известно, главная мысль Шлейермахера состоит в том, что
собственная область религии есть чувство, которое по
природе своей религиозно.
Божественные ипостаси принимают у Шеллинга, по его
собственному выражению, «die Natur und Funktion kosmischer, demiurgisiher Kräfte» (340) [
Природу и функцию космических, демиургических сил (нем.).].
Хотеть себя в
собственной самости, замыкать себя в своей тварности как в абсолютном — значит хотеть подполья и утверждаться на нем [Двойственная и противоречивая
природа тварности, сотканная из божественности и ничтожества, не допускает имманентного обожествления человека, которое составляет отличительную черту антропологии Н. А. Бердяева с ее своеобразным мистическим фейербахианством (см. талантливую и интересную его книгу: «Смысл творчества.
«С какими стихиями она соединена первоначально, в тех пребывает и по разрушении, как бы поставленная стражем своей собственности, и по тонкости и удобоподвижности духовной силы не оставляет собственно ей принадлежащего при растворении этого с однородным, не подвергается никакой ошибке при раздроблении на мелкие части стихий, но проницает
собственные свои, смешанные с однородными, и не ослабевает в силах, проходя с ними, когда разливаются во вселенной, но всегда остается в них, где бы и как бы ни устрояла их
природа.
Грани разуму указуются не внешним авторитетом, но его
собственным самосознанием, постигающим свою
природу.
«Так утверждает оно (благочестие) свою
собственную область и свой самобытный характер лишь тем, что оно всецело выходит за пределы и науки, и практики, и лишь когда оно стоит рядом с последними, общая сфера духа всецело заполнена, и человеческая
природа с этой стороны завершена» (38).
«Как ψιλή άνευ χαρακτήρας δπαρξις, Бог не может быть мыслим ни безусловным благом и любовью, ни абсолютной красотою, ни совершеннейшим разумом; по своему существу Бог выше всех этих атрибутов личного бытия, — лучше, чем само благо и любовь, совершеннее, чем сама добродетель, прекраснее, чем сама красота; его нельзя назвать и разумом в
собственном смысле, ибо он выше всякой разумной
природы (οίμείνων ή λογική φύσις); он не есть даже и монада в строгом смысле, но чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота [Legat, ad Cajum Fr. 992, с: «το πρώτον αγαθόν (ό θεός) καί καλόν και εύδαίμονα και μακάριον, ει δη τάληθές ειπείν, το κρεϊττον μεν αγαθού, κάλλιον δε καλού και μακαρίου μεν μακαριώτερον. ευδαιμονίας δε αυτής εΰδαιονέστερον» (Высшее благо — Бог — и прекрасно, и счастливо, и блаженно, если же сказать правду, то оно лучше блага, прекраснее красоты и блаженнее блаженства, счастливее самого счастья). De m. op. Pf. l, 6: «κρείττων (ό θεός) ή αυτό τάγαθόν και αυτό το καλόν, κρείττων τε και ή αρετή, και κρεϊττον ή επιστήμη».
Вечная
природа ипостасности вызывает здесь лишь вечную адскую муку, кольцевое движение змеи, ловящей
собственный хвост, — магический круг, где все точки суть одновременно концы и начала.
«Тайной» в обычном смысле не является
природа Божия, — говорит Гегель, выдавая в этих словах основную тайну своего
собственного (да и Шеллингова) философствования, — и менее всего в христианской религии: здесь Бог дал познать себя, показал, что Он есть; здесь Он раскрыт.
И то, что составляет
собственный предмет веры, по самой своей
природе не может стать знанием.
Творец пребывает трансцендентным творению, потому что иначе это будет не Его творение, но
собственное Его естество или
природа.
Одно для него стоит твердо, именно, что художник творит красоту наряду с
природой, а до известной степени, и вопреки
природе; он создает свой
собственный мир красоты в пределах своего искусства.
Душа давно привыкла с тупою, молчаливою болью в
природе видеть лишь мертвую пустыню под покрывалом красоты, как под обманчивой маской; помимо
собственного сознания, она не мирилась с
природой без Бога.
Для абсолютного же духа, напротив, духовность есть его
собственное естество, у него не имеется напряженности между
природой и духом, в снятии и примирении которой состоит существо личности, потому он ничего не может получить от предиката личности» (A. Drews. Die Religion als Selbstbewusstsein Gottes, 326–328).
«Когда здоровая
природа человека действует, как целое, когда он чувствует себя в мире, как в одном великом, прекрасном, достойном и ценном целом, когда гармоническое чувство благоденствия наполняет его чистым, свободным восхищением, — тогда мировое Целое, если бы оно могло ощущать само себя, возликовало бы, как достигшее своей цели, и изумилось бы вершине
собственного становления и существа».
Охваченная такими настроениями, ликует и носится толпа служителей Диониса, могущество которого изменило их в их
собственных глазах: они видят в себе вновь возрожденных гениев
природы — сатиров…
Лексикон Достоевского поразительно богат. Но при описании радующейся
природы он как будто теряет
собственные слова. Либо «волшебные панорамы» и «ласковые волны», либо еще… цитаты!
Но условия изменились, человек не так рабски стал зависеть от
природы, ее умирание уже не грозило ему и
собственною его гибелью; он мог жить в тепле, свете и сытости, когда все вокруг дрожало во мраке от стужи и голода.
Человек стал в
собственных глазах как бы художественным произведением: словно огромная творческая сила
природы проявляется здесь, в трепете опьянения, для доставления высшего блаженного удовлетворения Первоединому.
Дух в своей борьбе создает научное знание о
природе, создает технику и экстериоризируется, объективируется, попадая в рабскую зависимость от
собственной экстериоризации и объективации.
Философски я могу познавать лишь свои
собственные идеи, делая идеи Платона или Гегеля своими
собственными идеями, т. е. познавая из человека, а не из предмета, познавая в духе, а не в объектной
природе.