Неточные совпадения
Подумалось также, что люди, знакомые ему,
собираются вокруг его с подозрительной быстротой, естественной только
на сцене театра или
на улице, при виде какого-нибудь несчастия. Ехать в город — не хотелось, волновало любопытство: как встретит Лидия Туробоева?
Какая-то сила вытолкнула из домов
на улицу разнообразнейших людей, — они двигались не по-московски быстро, бойко, останавливались,
собирались группами, кого-то слушали, спорили, аплодировали, гуляли по бульварам, и можно было думать, что они ждут праздника. Самгин смотрел
на них, хмурился, думал о легкомыслии людей и о наивности тех, кто пытался внушить им разумное отношение к жизни. По ночам пред ним опять вставала картина белой земли в красных пятнах пожаров, черные потоки крестьян.
Они сидят дома, заперев ворота, заряжая ружья дробью, точно
собираясь ворон стрелять, а семидесятилетний старик, вооруженный зонтиком, а слепой фабрикант варенья и конфект вышли
на улицу защищать свои верования.
Парня осторожно положили поперек дороги Самгина, в минуту
собралась толпа, заткнув
улицу; высокий, рыжеватый человек в кожаной куртке вел мохнатенькую лошадь,
на козлах саней сидел знакомый извозчик, размахивая кнутом, и плачевно кричал...
Город с утра сердито заворчал и распахнулся, открылись окна домов, двери, ворота, солидные люди поехали куда-то
на собственных лошадях, по
улицам зашагали пешеходы с тростями, с палками в руках, нахлобучив шляпы и фуражки
на глаза, готовые к бою; но к вечеру пронесся слух, что «союзники»
собрались на Старой площади, тяжко избили двух евреев и фельдшерицу Личкус, —
улицы снова опустели, окна закрылись, город уныло притих.
Только у берегов Дании повеяло
на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить
на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай
на Балтийском море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто ветер
собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
«Однако ж час, — сказал барон, — пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы пошли не прежней дорогой, а по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую
улицу, которая вела прямо к трактиру.
На ней тоже купеческие домы, с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики с ношами. Мы пришли еще рано; наши не все
собрались: кто пошел по делам службы, кто фланировать, другие хотели пробраться в китайский лагерь.
Старик неохотно встал и вышел за мной
на улицу. Кучер мой находился в раздраженном состоянии духа: он
собрался было попоить лошадей, но воды в колодце оказалось чрезвычайно мало, и вкус ее был нехороший, а это, как говорят кучера, первое дело… Однако при виде старика он осклабился, закивал головой и воскликнул...
На улице, перед низкой оградой сада,
собралось довольно много народа: добрые граждане городка Л. не хотели пропустить случая поглазеть
на заезжих гостей.
— Никак, Анна Павловна! Милости просим, сударыня! Ты-то здорова ли, а мое какое здоровье! знобит всего,
на печке лежу. Похожу-похожу по двору,
на улицу загляну и опять
на печь лягу. А я тебя словно чуял, и дело до тебя есть. В Москву, что ли,
собрались?
С каждым годом все чаще и чаще стали студенты выходить
на улицу. И полиция была уже начеку. Чуть начнут
собираться сходки около университета, тотчас же останавливают движение, окружают цепью городовых и жандармов все переулки, ведущие
на Большую Никитскую, и огораживают Моховую около Охотного ряда и Воздвиженки. Тогда открываются двери манежа, туда начинают с
улицы тащить студентов, а с ними и публику, которая попадается
на этих
улицах.
По городу грянула весть, что крест посадили в кутузку. У полиции весь день
собирались толпы народа. В костеле женщины составили совет, не допустили туда полицмейстера, и после полудня женская толпа, все в глубоком трауре, двинулась к губернатору. Небольшой одноэтажный губернаторский дом
на Киевской
улице оказался в осаде. Отец, проезжая мимо, видел эту толпу и седого старого полицмейстера, стоявшего
на ступенях крыльца и уговаривавшего дам разойтись.
Полуянов значительно оживил свадебное торжество. Он отлично пел, еще лучше плясал и вообще был везде душой компании. Скучавшие девушки сразу ожили, и веселье полилось широкою рекой, так что стоном стон стоял.
На улице собиралась целая толпа любопытных, желавшая хоть издали послушать, как тешится Илья Фирсыч. С женихом он сейчас же перешел
на «ты» и несколько раз принимался целовать его без всякой видимой причины.
Они часто и подолгу смеялись вечерами, сидя у окна, пели громко;
на улице собирались люди, глядя
на них.
В эти же дни Николай Степанович Вязмитинов получил командировку, взял подорожную и
собирался через несколько дней уехать месяца
на два из Петербурга, и, наконец, в один из этих дней Красин обронил
на улице свой бумажник, о котором очень сожалел, но не хотел объявить ни в газетах, ни в квартале и даже вдруг вовсе перестал говорить о нем.
Суббота была обычным днем докторского осмотра, к которому во всех домах готовились очень тщательно и с трепетом, как, впрочем, готовятся и дамы из общества,
собираясь с визитом к врачу-специалисту: старательно делали свой интимный туалет и непременно надевали чистое нижнее белье, даже по возможности более нарядное. Окна
на улицу были закрыты ставнями, а у одного из тех окон, что выходили во двор, поставили стол с твердым валиком под спину.
Вечером того дня, когда труп Жени увезли в анатомический театр, в час, когда ни один даже случайный гость еще не появлялся
на Ямской
улице, все девушки, по настоянию Эммы Эдуардовны,
собрались в зале. Никто из них не осмелился роптать
на то, что в этот тяжелый день их, еще не оправившихся от впечатлений ужасной Женькиной смерти заставят одеться, по обыкновению, в дико-праздничные наряды и идти в ярко освещенную залу, чтобы танцевать петь и заманивать своим обнаженным телом похотливых мужчин.
Наконец дело с Эммой Эдуардовной было покончено. Взяв деньги и написав расписку, она протянула ее вместе с бланком Лихонину, а тот протянул ей деньги, причем во время этой операции оба глядели друг другу в глаза и
на руки напряженно и сторожко. Видно было, что оба чувствовали не особенно большое взаимное доверие. Лихонин спрятал документы в бумажник и
собирался уходить. Экономка проводила его до самого крыльца, и когда студент уже стоял
на улице, она, оставаясь
на лестнице, высунулась наружу и окликнула...
Он вышел из дому. Теплый весенний воздух с нежной лаской гладил его щеки. Земля, недавно обсохшая после дождя, подавалась под ногами с приятной упругостью. Из-за заборов густо и низко свешивались
на улицу белые шапки черемухи и лиловые — сирени. Что-то вдруг с необыкновенной силой расширилось в груди Ромашова, как будто бы он
собирался летать. Оглянувшись кругом и видя, что
на улице никого нет, он вынул из кармана Шурочкино письмо, перечитал его и крепко прижался губами к ее подписи.
Уж два часа;
на улицах заметно менее движения, но, около ворот везде
собираются группы купчих и мещанок, уже пообедавших и вышедших
на вольный воздух в праздничных нарядах. Песен не слыхать, потому что в такой большой праздник петь грех; видно, что все что ни есть перед вашими глазами предается не столько веселию, сколько отдохновению и какой-то счастливой беззаботности.
В такой обстановке человек поневоле делается жесток. Куда скрыться от домашнего гвалта?
на улицу? — но там тоже гвалт: сход
собрался — судят, рядят, секут. Со всех сторон, купно с мироедами, обступило сельское и волостное начальство, всякий спрашивает, и перед всяким ответ надо держать… А вот и кабак! Слышите, как Ванюха Бесчастный
на гармонике заливается?
Я
собрался мигом, но момент отъезда был выбран не совсем удачно. Кёльнский поезд выходил из Парижа вечером; сверху сыпалось что-то похожее
на пашу петербургскую изморозь, туман стлался по бульварам и
улицам, и, в довершение всего, платформа железнодорожной станции была до крайности скудно освещена. Все это, вместе взятое и осложненное перспективами дорожных неудобств, наводило уныние и тоску.
Все подробности этого события дошли и до В.Н. Бестужева, который
собрался идти и пристрелить актера Сологуба, так его осрамившего, но в это время пришла полиция и, не выпуская
на улицу, выпроводила его из Пензы. Таково было наше первое знакомство.
В согласность с этою жизненною практикой выработалась у нас и наружность. Мы смотрели тупо и невнятно, не могли произнести сряду несколько слов, чтобы не впасть в одышку, топырили губы и как-то нелепо шевелили ими, точно
сбираясь сосать собственный язык. Так что я нимало не был удивлен, когда однажды
на улице неизвестный прохожий, завидевши нас, сказал: вот идут две идеально-благонамеренные скотины!
Реже других к ней приходил высокий, невеселый офицер, с разрубленным лбом и глубоко спрятанными глазами; он всегда приносил с собою скрипку и чудесно играл, — так играл, что под окнами останавливались прохожие,
на бревнах
собирался народ со всей
улицы, даже мои хозяева — если они были дома — открывали окна и, слушая, хвалили музыканта. Не помню, чтобы они хвалили еще кого-нибудь, кроме соборного протодьякона, и знаю, что пирог с рыбьими жирами нравился им все-таки больше, чем музыка.
По праздникам, от обеда до девяти часов, я уходил гулять, а вечером сидел в трактире
на Ямской
улице; хозяин трактира, толстый и всегда потный человек, страшно любил пение, это знали певчие почти всех церковных хоров и
собирались у него; он угощал их за песни водкой, пивом, чаем.
Весною я все-таки убежал: пошел утром в лавочку за хлебом к чаю, а лавочник, продолжая при мне ссору с женой, ударил ее по лбу гирей; она выбежала
на улицу и там упала; тотчас
собрались люди, женщину посадили в пролетку, повезли ее в больницу; я побежал за извозчиком, а потом, незаметно для себя, очутился
на набережной Волги, с двугривенным в руке.
— Отдай, наши, отдай! — кричат рассеянные слобожане, не успевая
собраться в ряд; их разбивают
на мелкие кучки и дружно гонят по узким
улицам слободы, в поле, в сугробы рыхлого снега.
На другой день был праздник. Вечером весь народ, блестя
на заходящем солнце праздничным нарядом, был
на улице. Вина было нажато больше обыкновенного. Народ освободился от трудов. Казаки через месяц
сбирались в поход, и во многих семействах готовились свадьбы.
Он стучал ногами и кулаками в двери, оторвал от них массивную медную ручку в русском вкусе и так ругался и орал
на всю
улицу, что перед квартирой Головинского
собралась целая толпа любопытного городского люда: кухарки, мальчишки, кучера, чиновник, возвращавшийся со службы, какие-то «молодцы» из лавки и т. д.
Старуха костлявой рукой ухватилась за притолку, чтоб встать, и
собралась благодарить барина; голова ее закачалась, но Нехлюдов уже был
на другом конце
улицы, когда она встала.
— Да чтò ж? Известно, батюшка, Дутловы люди сильные; во всей вотчине почитай первый мужик, — отвечала кормилица, поматывая головой. — Летось другую связь из своего леса поставил, господ не трудили. Лошадей у них, окромя жеребят да подростков, троек шесть
соберется, а скотины, коров да овец как с поля гонят, да бабы выйдут
на улицу загонять, так в воротах их-то сопрется, что беда; да и пчел-то колодок сотни две, не то больше живет. Мужик оченно сильный, и деньги должны быть.
Он взял зонтик и, сильно волнуясь, полетел
на крыльях любви.
На улице было жарко. У доктора, в громадном дворе, поросшем бурьяном и крапивой, десятка два мальчиков играли в мяч. Все это были дети жильцов, мастеровых, живших в трех старых, неприглядных флигелях, которые доктор каждый год
собирался ремонтировать и все откладывал. Раздавались звонкие, здоровые голоса. Далеко в стороне, около своего крыльца, стояла Юлия Сергеевна, заложив руки назад, и смотрела
на игру.
— А
на уроке. Уроки пения тут эти Шперлинги затеяли; оно, конечно, уроки обходятся недорого, потому что много их там — девиц двадцать или еще и больше разом
собирается, только все это по вечерам… так, право, неприятно, что мочи нет. Идет ребенок с одной девчонкой…
на улице можно ждать неприятностей.
Так целый день и просидел Арефа в своей избушке, поглядывая
на улицу из-за косяка. Очень уж тошно было, что не мог он сходить в монастырь помолиться. Как раз
на игумена наткнешься, так опять сцапает и своим судом рассудит. К вечеру Арефа
собрался в путь. Дьячиха приготовила ему котомку, сел он
на собственную чалую кобылу и, когда стемнело, выехал огородами
на заводскую дорогу. До Баламутских заводов считали полтораста верст, и все время надо было ехать берегом Яровой.
Ее материнское сердце сжалось, но вскоре мысль, что он не вытерпит мучений до конца и выскажет ее тайну, овладела всем ее существом… она и молилась, и плакала, и бегала по избе, в нерешимости, что ей делать, даже было мгновенье, когда она почти покушалась
на предательство… но вот сперва утихли крики; потом удары… потом брань… и наконец она увидала из окна, как казаки выходили один за одним за ворота, и
на улице,
собравшись в кружок, стали советоваться между собою.
Потом народ рассыпался частью по избам, частью по
улице; все сии происшествия заняли гораздо более времени, нежели нам нужно было, чтоб описать их, и уж солнце начинало приближаться к западу, когда волнение в деревне утихло; девки и бабы
собрались на заваленках и запели праздничные песни!.. вскоре стада с топотом, пылью и блеянием, возвращая<сь> с паствы, рассыпались по
улице, и ребятишки с обычным криком стали гоняться за отсталыми овцами… и никто бы не отгадал, что час или два тому назад,
на этом самом месте, произнесен смертный приговор целому дворянскому семейству!..
Пока он ел и отдыхал, прошел час, драгоценный час; восток белел неприметно; и уже дальние края туманных облаков начинали одеваться в утреннюю свою парчевую одежду, когда Юрий, обремененный ношею съестных припасов,
собирался выдти из гостеприимной хаты; вдруг раздался
на улице конский топот, и кто-то проскакал мимо окон; Юрий побледнел, уронил мешок и значительно взглянул
на остолбеневшую хозяйку… она подбежала к окну, всплеснула руками, и простодушное загорелое лицо ее изобразило ужас.
А
на кулачки биться мещане с семинаристами
собирались или
на лед,
на Оке, под мужским монастырем, или к Навугорской заставе; тут сходились и шли, стена
на стену, во всю
улицу.
Было это так: в полдень после обеда вышел я с Алёшей
на улицу — надо было нам Кузина повидать, он в город
собирался идти — вдруг слышим трубный голос нашего приятеля...
Мальчики теперь не отпускали его одного
на улицу и всё следили за ним, чтобы он не упал; и когда во время катанья
на Старо-Киевской им встречалась Аня
на паре с пристяжной
на отлете и с Артыновым
на козлах вместо кучера, Петр Леонтьич снимал цилиндр и
собирался что-то крикнуть, а Петя и Андрюша брали его под руки и говорили умоляюще...
Его жена Степанида, дети и внуки вышли
на улицу, чтобы посмотреть. Мало-помалу
собралась толпа. Подошли Лычковы, отец и сын, оба безбородые с рождения, с опухшими лицами и без шапок. Подошел и Козов, высокий худой старик с длинной, узкой бородой, с палкой крючком; он всё подмигивал своими хитрыми глазами и насмешливо улыбался, как будто знал что-то.
— Да-с. Вот хоша тетенька ваша и осуждает нас за нашу торговлю, а ихняя-то коммерция, видно, посходней нашей будет, — с усмешкой сказал Феклист Митрич. — По чести вам доложить, четвертый год
сбираюсь крышу
на доме перекрыть, да не могу с деньгами сколотиться, а они целыми
улицами дома покупают. Ой, куда много денег по скитам-то лежит, а у вашей тетеньки больше всех!
В самый тот же день, как у Чапуриных брагу заварили, в деревне Ежове, что стоит
на речке Шишинке, в полутора верстах от Осиповки,
собрались мужики у клетей
на улице и толковали меж собой про столы чапуринские.
В самый день этого счастливого, по мнению Бейгуша, решения он совершенно неожиданно получил небольшую записку от капитана Чарыковского, который приглашал его
на нынешний вечер, отложив все текущие дела и занятия, непременно явиться к назначенному часу, для весьма важных и экстренных совещаний, в Офицерскую
улицу, в квартиру, занимаемую четырьмя слушателями академии генерального штаба, где обыкновенно
собирался, под видом «литературных вечеров», польский «военный кружок Петербурга».
— Что ж это плохо
собираются! — суетливо пищал дохленький блондинчик, то обращаясь к окружающим, то
на цыпочках устремляя взгляд вдаль по
улице. — Ай-ай, господа, как же это так!.. Наши еще не все налицо… Пожалуйста же, господа, смотрите, чтобы все так, как условлено!.. Господа!.. господа! после панихиды — чур! не расходиться!.. Пожалуйста, каждый из вас пустите в публике слух, чтобы по окончании все сюда,
на паперть: Ардальон Михайлович слово будет говорить.
В половине третьего, по окончании классов, когда гурьба гимназистов с гамом и шумом высыпала
на улицу, учителя
собрались в конференц-залу, по стенам которой стояли высокие шкафы с чучелами птиц и моделями зверей;
на шкафах — глобусы и семь мудрецов греческих;
на столах и в витринах около окон — электрические и пневматические машины, вольтов столб, архимедов винт, лейденские банки, минералогические и археологические коллекции.
«Уху, видно, хлебать
собираются, — толкуют меж собой бабы
на улице.
Вообще же убийство царя произвело, конечно, впечатление ошеломляющее. Один отставной военный генерал, — он жил
на Съезженской
улице, — был так потрясен этим событием, что застрелился. Папа возмущенно сообщал, что конституция была уже совсем готова у Лорис-Меликова, что царь
на днях
собирался ее подписать, — и вдруг это ужасное убийство! Какое недомыслие! Какая нелепость!
Нужно было теперь ждать до утра, оставаться здесь ночевать, а был еще только шестой час, и им представлялись длинный вечер, потом длинная, темная ночь, скука, неудобство их постелей, тараканы, утренний холод; и, прислушиваясь к метели, которая выла в трубе и
на чердаке, они оба думали о том, как всё это непохоже
на жизнь, которой они хотели бы для себя и о которой когда-то мечтали, и как оба они далеки от своих сверстников, которые теперь в городе ходят по освещенным
улицам, не замечая непогоды, или
собираются теперь в театр, или сидят в кабинетах за книгой.