Неточные совпадения
— Она будет очень счастлива в известном, женском смысле понятия о счастье. Будет много любить; потом, когда
устанет, полюбит
собак, котов, той любовью, как любит меня. Такая сытая, русская. А вот я не чувствую себя русской, я — петербургская. Москва меня обезличивает. Я вообще мало знаю и не понимаю Россию. Мне кажется — это страна людей, которые не нужны никому и сами себе не нужны. А вот француз, англичанин — они нужны всему миру. И — немец, хотя я не люблю немцев.
«Тимофей! куда ты? с ума сошел! — кричал я, изнемогая от усталости, — ведь гора велика, успеешь
устать!» Но он махнул рукой и несся все выше, лошади выбивались из сил и падали,
собака и та высунула язык; несся один Тимофей.
До дому еще было верст восемь; моя добрая рысистая кобыла бодро бежала по пыльной дороге, изредка похрапывая и шевеля ушами;
усталая собака, словно привязанная, ни на шаг не отставала от задних колес.
Усталыми шагами приближался я к жилищу Николая Иваныча, возбуждая, как водится, в ребятишках изумление, доходившее до напряженно-бессмысленного созерцания, в
собаках — негодование, выражавшееся лаем, до того хриплым и злобным, что, казалось, у них отрывалась вся внутренность, и они сами потом кашляли и задыхались, — как вдруг на пороге кабачка показался мужчина высокого роста, без шапки, во фризовой шинели, низко подпоясанной голубым кушачком.
Я имел двух таких
собак, которые, пробыв со мной на охоте от зари до зари, пробежав около сотни верст и воротясь домой
усталые, голодные, едва стоящие на ногах, никогда не ложились отдыхать, не ели и не спали без меня; даже заснув в моем присутствии, они сейчас просыпались, если я выходил в другую комнату, как бы я ни старался сделать это тихо.
Успех травли и гоньбы происходит от того, что лошадям и высоким на ногах
собакам снег в две и две с половиной четверти глубины мало мешает скакать, а зверю напротив: он вязнет почти по уши, скоро
устает, выбивается из сил, и догнать его нетрудно.
Чем дальше вниз по реке, тем снег был глубже, тем больше мы
уставали и тем медленнее мы продвигались вперед. Надо было что-нибудь придумать. Тогда я решил завтра оставить нарты на биваке и пойти всем троим на разведку. Я прежде всего рассчитывал дать отдых себе, моим спутникам и
собакам. Я намеревался протоптать на лыжах дорогу, чтобы ею можно было воспользоваться на следующий день.
Аннушка так
устала, что не могла даже ответить Слепню приличным образом, и молча поплелась по плотине. Было еще светло настолько, что не смешаешь
собаку с человеком. Свежие осенние сумерки заставляли ее вздрагивать и прятать руки в кофту. Когда Аннушка поровнялась с «бучилом», ей попался навстречу какой-то мужик и молча схватил ее прямо за горло. Она хотела крикнуть, но только замахала руками, как упавшая спросонья курица.
Кругом тихо. Только издали, с большой улицы, слышится гул от экипажей, да по временам Евсей,
устав чистить сапог, заговорит вслух: «Как бы не забыть: давеча в лавочке на грош уксусу взял да на гривну капусты, завтра надо отдать, а то лавочник, пожалуй, в другой раз и не поверит — такая
собака! Фунтами хлеб вешают, словно в голодный год, — срам! Ух, господи, умаялся. Вот только дочищу этот сапог — и спать. В Грачах, чай, давно спят: не по-здешнему! Когда-то господь бог приведет увидеть…»
Медь поёт робко и уныло, — точно кто-то заплутался в темноте и
устало кричит, уже не веря, что его услышат. Разбуженные
собаки дремотно тявкают, и снова город утопает в глубоком омуте сырой тишины.
Пробежав шагов двести, Кирша остановился; он прилег наземь и стал прислушивать: чуть-чуть отзывался вдали конский топот, отголосок не повторял уже диких криков буйной толпы всадников; вскоре все утихло, и
усталая собака улеглась спокойно у ног его.
Илья взглянул на арестанта. Это был высокого роста мужик с угловатой головой. Лицо у него было тёмное, испуганное, он оскалил зубы, как
усталая, забитая
собака скалит их, прижавшись в угол, окружённая врагами, не имея силы защищаться. А Петруха, Силачев, Додонов и другие смотрели на него спокойно, сытыми глазами. Лунёву казалось, что все они думают о мужике...
При этом он не только запретил стрелять егерям, но когда и его собственная
собака останавливалась, он кричал мне: «Иди сюда, птичья смерть». А когда, набегавшись таким образом от дупеля к дупелю, я
устал, он говорил мне: «Садись на Катка», хотя сам, видимо, утомился не меньше.
Потом,
уставши, они стали браниться ленивее, с большими перерывами, подобно тому как ворчат, постепенно затихая, но все-таки огрызаясь время от времени, окончившие драку
собаки.
Мне иногда бывает его жаль. Жаль хорошего человека, у которого вся жизнь ушла на изучение тоненькой книжки
устава и на мелочные заботы об антабках и трынчиках. Жаль мне бедности его мысли, никогда даже не интересовавшейся тем, что делается за этим узеньким кругозором. Жаль мне его, одним словом, той жалостью, что невольно охватывает душу, если долго и пристально глядишь в глаза очень умной
собаки…
— Работаешь весь день, — машина стучит, пол под тобою трясется, ходишь, как маятник.
Устанешь с работы хуже
собаки, а об еде и не думаешь. Все только квас бы пил, а от квасу какая сила? Живот наливаешь себе, больше ничего. Одна водочка только и спасает: выпьешь рюмочку, — ну, и есть запросишь.
Что на уставах-то
собаку съел, так что ж тут доброго да полезного?
Когда мы вернулись с рыбацкой ловли, было уже темно. На биваке горел большой костер. Ярким трепещущим светом были освещены стволы и кроны деревьев. За день мы все
устали и потому рано легли спать. Окарауливали нас
собаки.
На другой день Савушка поднял нас задолго до рассвета. Он распорядился заменить наших
усталых собак свежими. Не медля нимало, мы уложили свои нарты и тронулись в путь.
Как немного надо, чтобы воодушевить
усталых людей и животных!
Собаки вскочили на ноги и натянули постромки. Обоз тронулся.
— Проработает парень двенадцать часов на заводе, выйдет, как
собака,
усталый, башка трещит, а бежит на курсы, другой раз и перекусить не успеет.
Пришел домой
усталый, как
собака, хотел снять сюртук и повесить на гвоздь, хвать — ни одного гвоздя в комнате, а было шесть штук.
1-й молодой человек. Насилу рассадил по мастям!..
Устал, как
собака.
Если Владимир Михайлович возвращался рано и не
уставал от работы, он садился писать, и тогда
собака укладывалась комочком где-нибудь на стуле возле него, изредка открывала один черный глаз и спросонья виляла хвостом. И когда, взволнованный процессом творчества, измученный муками своих героев, задыхающийся от наплыва мыслей и образов, он ходил по комнате и курил папиросу за папиросой, она следила за ним беспокойным взглядом и сильнее виляла хвостом.