Неточные совпадения
В помещение под вывеской «Магазин мод» входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди,
снимают верхнюю одежду, складывая ее на прилавки, засовывая на пустые полки; затем они, «гуськом»
идя друг за другом, спускаются по четырем ступенькам в большую, узкую и длинную комнату,
с двумя окнами в ее задней стене,
с голыми стенами,
с печью и плитой в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
Утром подул горячий ветер, встряхивая сосны, взрывая песок и серую воду реки. Когда Варавка,
сняв шляпу,
шел со станции, ветер забросил бороду на плечо ему и трепал ее. Борода придала краснолицей, лохматой
голове Варавки сходство
с уродливым изображением кометы из популярной книжки по астрономии.
Она стригла седые волосы и ходила дома по двору и по саду
с открытой
головой, а в праздник и при гостях надевала чепец; но чепец держался чуть-чуть на маковке, не
шел ей и как будто готов был каждую минуту слететь
с головы. Она и сама, просидев пять минут
с гостем, извинится и
снимет.
Она быстро опять
сняла у него фуражку
с головы; он машинально обеими руками взял себя за
голову, как будто освидетельствовал, что фуражки опять нет, и лениво
пошел за ней, по временам робко и
с удивлением глядя на нее.
Но когда настал час — «пришли римляне и взяли», она постигла, откуда пал неотразимый удар, встала,
сняв свой венец, и молча, без ропота, без малодушных слез, которыми омывали иерусалимские стены мужья, разбивая о камни
головы, только
с окаменелым ужасом покорности в глазах
пошла среди павшего царства, в великом безобразии одежд, туда, куда вела ее рука Иеговы, и так же — как эта бабушка теперь — несла святыню страдания на лице, будто гордясь и силою удара, постигшего ее, и своею силою нести его.
Ноги начинали подкашиваться, багровые пятна на щеках рдели,
голова тяжелела и покрывалась потом, а ей казалось, что навстречу
идет чудо, которое вот-вот
снимет с нее чары колдовства.
Отворились ворота, на улицу вынесли крышку гроба
с венками в красных лентах. Люди дружно
сняли шляпы — точно стая черных птиц взлетела над их
головами. Высокий полицейский офицер
с густыми черными усами на красном лице быстро
шел в толпу, за ним, бесцеремонно расталкивая людей, шагали солдаты, громко стуча тяжелыми сапогами по камням. Офицер сказал сиплым, командующим голосом...
Человек медленно
снял меховую куртку, поднял одну ногу, смахнул шапкой снег
с сапога, потом то же сделал
с другой ногой, бросил шапку в угол и, качаясь на длинных ногах,
пошел в комнату. Подошел к стулу, осмотрел его, как бы убеждаясь в прочности, наконец сел и, прикрыв рот рукой, зевнул.
Голова у него была правильно круглая и гладко острижена, бритые щеки и длинные усы концами вниз. Внимательно осмотрев комнату большими выпуклыми глазами серого цвета, он положил ногу на ногу и, качаясь на стуле, спросил...
Не торопясь, Ефим
пошел в шалаш, странницы
снимали с плеч котомки, один из парней, высокий и худой, встал из-за стола, помогая им, другой, коренастый и лохматый, задумчиво облокотясь на стол, смотрел на них, почесывая
голову и тихо мурлыкая песню.
Я
пошел посмотреть; вижу, на ногах
с колен чулки содраны, а
с рук по локти перчатки сняты, татарва это искусно делают: обчертит да дернет, так шкуру и
снимет, — а
голова этого человека в сторонке валяется, и на лбу крест вырезан.
Он не изменял завету предков, не
снимал с головы ермолки, ни длиннополого заношенного ламбсердака
с плеч, не обрезывал пейсов и по целым вечерам, обливаясь слезами, пел псалмы, возвещавшие и
славу Иерусалима, и его падение.
— А я, сударь мой, сёдни ночью такое видел, что не знаю, чему и приписать:
иду будто мимо храма какого-то белого и хотел
снять шапку, да вместе
с ней и
сними голову с плеч! Стою это, держу
голову в руках и не знаю — чего делать мне?
Достигнув того места на конце площадки, куда обыкновенно причаливались лодки, Ваня увидел, что челнока не было. Никто не мог завладеть им, кроме Гришки. Глеб
пошел в Сосновку, лежавшую, как известно, на этой стороне реки. На берегу находилась одна только большая четырехвесельная лодка, которою не мог управлять один человек. Ваня недолго раздумывал.
Снять с себя одежду, привязать ее на
голову поясом — было делом секунды; он перекрестился и бросился в воду.
Он быстро
пошёл вон из магазина и в двери зачем-то
снял с головы картуз. Илья выскочил из-за прилавка вслед за ним, но Грачёв уже
шёл по улице, держа картуз в руке и возбуждённо размахивая им.
Они
пошли дальше вверх по реке и скоро скрылись из виду. Кучер-татарин сел в коляску, склонил
голову на плечо и заснул. Подождав минут десять, дьякон вышел из сушильни и,
снявши черную шляпу, чтобы его не заметили, приседая и оглядываясь, стал пробираться по берегу меж кустами и полосами кукурузы;
с деревьев и
с кустов сыпались на него крупные капли, трава и кукуруза были мокры.
Иду, да и только!» Разрешив таким образом свое положение, господин Голядкин быстро подался вперед, словно пружину какую кто тронул в нем;
с двух шагов очутился в буфетной, сбросил шинель,
снял свою шляпу, поспешно сунул это все в угол, оправился и огладился; потом… потом двинулся в чайную, из чайной юркнул еще в другую комнату, скользнул почти незаметно между вошедшими в азарт игроками; потом… потом… тут господин Голядкин позабыл все, что вокруг него делается, и, прямо как снег на
голову, явился в танцевальную залу.
Установили аппарат на палубе. Матросы быстрыми привычными движениями
сняли шлем и распаковали футляр. Трама вышел из него в поту, задыхаясь,
с лицом почти черным от прилива крови. Видно было, что он хотел улыбнуться, но у него вышла только страдальческая, измученная гримаса. Рыбаки в лодках почтительно молчали и только в знак удивления покачивали
головами и, по греческому обычаю, значительно почмокивали языком.
Последний в один миг
снял с него рубашку и панталоны; после этого он поднял его, как соломинку, и, уложив
голого поперек колен, принялся ощупывать ему грудь и бока, нажимая большим пальцем на те места, которые казались ему не сразу удовлетворительными, и
посылая шлепок всякий раз, как мальчик корчился, мешая ему продолжать операцию.
Он
снял пернатый
шлем с головы своей; заря вечерняя и блеск молнии освещали величественную красоту его.
Но юные надменные новогородцы восклицают: «Смирись пред великим народом!» Он медлит — тысячи голосов повторяют: «Смирись пред великим народом!» Боярин
снимает шлем с головы своей — и шум умолкает.
Он
снял пернатый
шлем с головы своей и читал громогласно следующее...
— Тут Михайла вышел, стонет, шатается. Зарубил он меня, говорит.
С него кровь течёт
с головы,
сняла кофту
с себя, обернула
голову ему, вдруг — как ухнет! Он говорит — погляди-ка, ступай! Страшно мне, взяла фонарь,
иду, вошла в сени, слышу — хрипит! Заглянула в дверь — а он ползёт по полу в передний угол, большой такой. Я как брошу фонарь да бежать, да бежать…
— А как все представление окончилось, тогда
сняли с меня платье герцогини де Бурблян и одели Цецилией — одно этакое белое, просто без рукавов, а на плечах только узелками подхвачено, — терпеть мы этого убора не могли. Ну, а потом
идет Аркадий, чтобы мне
голову причесать в невинный фасон, как на картинах обозначено у святой Цецилии, и тоненький венец обручиком закрепить, и видит Аркадий, что у дверей моей каморочки стоят шесть человек.
Лишь тут
снял шлем с усталой
головы я,
И в отдаленье ясно услыхал,
Как колокол звонил к «Ave Maria».
— Ну,
с богом! — Перекрестились,
пошли. Прошли через двор под кручь к речке, перешли речку,
пошли лощиной. Туман густой, да низом стоит, а над
головой ввезды виднешеньки. Жилин по звездам примечает, в какую сторону
идти. В тумане свежо,
идти легко, только сапоги неловки — стоптались, Жилин
снял свои, бросил,
пошел босиком. Попрыгивает
с камушка на камушек да ва звезды поглядывает. Стал Костылин отставать.
— Что ж? — покачав печально
головою, сказала Манефа. — Не раз я тебе говорила втайне — воли
с тебя не
снимаю… Втайне!.. Нет, не то я хотела сказать — из любви к тебе, какой и понять ты не можешь, буду, пожалуй, и на разлуку согласна…
Иди… Но тогда уж нам
с тобой в здешнем мире не видеться…
Это было
с твоей стороны чрезвычайно
пошло, потому что должен же ты был понимать, что я не могла же не быть женой своего мужа,
с которым я только что обвенчалась; но… я была еще глупее тебя: мне это казалось увлекательным… я любила видеть, как ты меня ревнуешь, как ты,
снявши с себя
голову, плачешь по своим волосам.
Старуха Сарра по-прежнему прыгала и приплясывала по земляному полу своей комнатки. Беко
пошел в темный угол, чтобы
снять с себя платье, единственное, может быть, которое имел. Моя
голова кружилась и от едкого неприятного запаха, царившего в этом ужасном жилище, и от криков безумной. Едва получив узелок от Беко, я кивнула обоим и поспешно направилась к выходу.
Впереди
шел Ермак, а в первой шеренге справа — Иван Кольцо. Приблизившись к тому месту, где стояли Строгановы и слуги
с хлебом-солью и образом, Ермак Тимофеевич
снял шапку, истово перекрестился и отвесил Строгановым поясной поклон. То же самое сделали как один человек все его люди. Шапки
с голов были сброшены словно ветром, и правая рука поднялась и осенила могучие груди истовым крестным знамением. Строганов отвечал проходившим тоже поясным поклоном.
Они
сняли с голов своих грузные
шлемы, покрытые снегом, стряхнули свои латы и оружие и, собравшись в кучу, принялись опоражнивать свои дорожные фляги, ругая на чем свет стоит своего господина.
Несмотря, что речь
шла только о ногах, Август должен был
снять с головы корону и скрепя сердце поздравить
с нею нового польского короля, указанного мечом победителя.
Пораженный Гритлих горько улыбнулся и
снял свою руку
с меча. Затем, гордо покачав
головой, тряхнул своими кудрями и, не ответив ничего,
пошел твердыми шагами из комнаты.
Они
сняли с голов своих грузные
шлемы, покрытые снегом, стряхнули свои латы и оружие и, собравшись в кучу, принялись опоражнивать свои фляги, ругая на чем свет стоит своего господина.
Пораженный Гритлих горько улыбнулся и
снял свою руку
с меча. Затем, гордо покачав
головою, тряхнул своими кудрями и, не ответив ничего,
пошел твердыми шагами из комнаты.
По усадьбе и по двору они обязаны были
идти пешком и,
сняв шапку у ворот, проходить мимо окон дома не иначе, как
с открытою
головою.