Неточные совпадения
Его встретил мягкий, серебряный
день. В воздухе блестела
снежная пыль, оседая инеем на проводах телеграфа и телефона, — сквозь эту пыль светило мутноватое солнце. Потом обогнал человек в новеньком светло-сером пальто, в серой пуховой шляпе, надетой так глубоко, что некрасиво оттопырились уши.
День был мягкий, почти мартовский, но нерешительный, по Красной площади кружился сыроватый ветер, угрожая
снежной вьюгой, быстро и низко летели на Кремль из-за Москвы-реки облака, гудел колокольный звон.
Еду я все еще по пустыне и долго буду ехать:
дни, недели, почти месяцы. Это не поездка, не путешествие, это особая жизнь: так длинен этот путь, так однообразно тянутся
дни за
днями, мелькают станции за станциями, стелются бесконечные
снежные поля, идут по сторонам Лены высокие горы с красивым лиственничным лесом.
Его все радовало кругом: и морозный зимний
день, и бежавшие пешеходы с красными носами, и легкий ход рысака, и
снежная пыль, которой обдало его в одном ухабе.
Между тем погода начала хмуриться, небо опять заволокло тучами. Резкие порывы ветра подымали снег с земли. Воздух был наполнен
снежной пылью, по реке кружились вихри. В одних местах ветром совершенно сдуло снег со льда, в других, наоборот, намело большие сугробы. За
день все сильно прозябли. Наша одежда износилась и уже не защищала от холода.
Я ехал на другой
день в Париж;
день был холодный,
снежный, два-три полена, нехотя, дымясь и треща, горели в камине, все были заняты укладкой, я сидел один-одинехонек: женевская жизнь носилась перед глазами, впереди все казалось темно, я чего-то боялся, и мне было так невыносимо, что, если б я мог, я бросился бы на колени и плакал бы, и молился бы, но я не мог и, вместо молитвы, написал проклятие — мой «Эпилог к 1849».
Хорошо сидеть одному на краю
снежного поля, слушая, как в хрустальной тишине морозного
дня щебечут птицы, а где-то далеко поет, улетая, колокольчик проезжей тройки, грустный жаворонок русской зимы…
Я по опыту знаю, что в несколько
дней от постоянного созерцания
снежной пустыни можно получить бленорейное воспаление слизистой оболочки глаз».
Однако большая глубина
снежного покрова в первый же
день сильно утомила людей и собак. Нарты приходилось тащить главным образом нам самим. Собаки зарывались в сугробах, прыгали и мало помогали. Они знали, как надо лукавить: ремень, к которому они были припряжены, был чуть только натянут, в чем легко можно было убедиться, тронув его рукой. Хитрые животные оглядывались и лишь только замечали, что их хотят проверить, делали вид, что стараются.
Там, слышишь, на какой-нибудь новооткрытой дороге столкнулись или провалились на мосту вагоны; там, пишут, чуть не зазимовал поезд среди
снежного поля: поехали на несколько часов, а пять
дней простояли в снегу.
Да, есть еще свежий воздух, и
снежные зимние
дни, и это низкое, серое зимнее небо.
Зимний
день у него всегда проходил так: в одиннадцать встанет, попьет кофе, выходит погулять. Первым
делом идет через занесенный
снежными сугробами сад по узкой тропинке к большой террасе, на которую летом выход из столовой, где стоял огромный летний обеденный стол.
После вчерашней вьюги
день выдался морозный, и
снежная пелена сплошь блестит на солнце миллионами искр, так что Порфирий Владимирыч невольно щурит глаза.
Снежные люди молча мелькают мимо двери магазина, — кажется, что они кого-то хоронят, провожают на кладбище, но опоздали к выносу и торопятся догнать гроб. Трясутся лошади, с трудом одолевая сугробы. На колокольне церкви за магазином каждый
день уныло звонят — Великий пост; удары колокола бьют по голове, как подушкой: не больно, а глупеешь и глохнешь от этого.
Короток зимний
день, уже синий сумрак окутал реку, тают в нём
снежные лачуги слободы; распуганные звоном к вечерней службе, улетели по гнёздам птицы с колоколен; становится холоднее.
Выехав за город и оглядев
снежные поля, он порадовался тому, что он один среди этих полей, завернулся в шубу, опустился на
дно саней, успокоился и задремал. Прощанье с приятелями растрогало его, и ему стала вспоминаться вся последняя зима, проведенная им в Москве, и образы этого прошедшего, перебиваемые неясными мыслями и упреками, стали непрошенно возникать в его воображении.
Каждый
день передо мною далекие
снежные горы и эта величавая, счастливая женщина.
В самом
деле, вьюга усилилась до такой степени, что в двух шагах невозможно было различать предметов.
Снежная равнина, взрываемая порывистым ветром, походила на бурное море; холод ежеминутно увеличивался, а ветер превратился в совершенный вихрь. Целые облака пушистого снега крутились в воздухе и не только ослепляли путешественников, но даже мешали им дышать свободно. Ведя за собою лошадей, которые на каждом шагу оступались и вязнули в глубоких сугробах, они прошли версты две, не отыскав дороги.
В наши долгие, жестокие зимы очень приятно после
снежной вьюги, свирепствовавшей иногда несколько
дней, особенно иногда после оренбургского бурана, когда утихнет метель и взрытые ею
снежные равнины представят вид моря, внезапно оцепеневшего посреди волнения, — очень весело при блеске яркого солнца пробраться по занесенной тропинке к занесенным также язам, которые иногда не вдруг найдешь под сугробами снега, разгресть их лопатами, разрубить лед пешнями и топорами, выкидать его плоским саком или лопатой и вытащить морду, иногда до половины набитую налимами.
В последних числах марта, в
день самого Благовещения, на одной из таких дорог, ведшей из села Сосновки к Оке, можно было встретить оборванного старика, сопровождаемого таким же почти оборванным мальчиком. Время было раннее.
Снежные холмистые скаты, обступившие дорогу, и темные сосновые леса, выглядывающие из-за холмов, только что озарились солнцем.
Первое, что мелькнуло сейчас в моей памяти, — это солнечный мартовский
день,
снежное полотно, только что покрывшее за ночь площадь, фигура розовой под солнцем девушки, которая выпрыгнула из кареты и исчезла вот в этом самом подъезде Малого театра. «Вся радостно сияет! Восходящая звезда!» И это было так давно…
Это происходило в конце зимы, когда среди
снежных бурь и тусклых морозных
дней недалекая весна посылала, как предтечу, ясный, теплый солнечный
день или даже один только час, но такой весенний, такой жадно молодой и сверкающий, что воробьи на улице сходили с ума от радости и точно пьянели люди.
И от этих однообразно повторяющихся слов и от того, что каждый
день начинался, проходил и кончался, как самый обыкновенный
день, Янсон бесповоротно убедился, что никакой казни не будет. Очень быстро он стал забывать о суде и целыми
днями валялся на койке, смутно и радостно грезя об унылых
снежных полях с их бугорками, о станционном буфете, о чем-то еще более далеком и светлом. В тюрьме его хорошо кормили, и как-то очень быстро, за несколько
дней, он пополнел и стал немного важничать.
Письмо на дровнях уехало по ровному
снежному океану за сорок верст. Через три
дня пришел ответ: писали, что, конечно, конечно… Обязательно… но только не сейчас… никто пока не едет…
День для сего выбирается не
снежный и не ветреный: снег заносит приваду, налипает на сеть и может даже повалить шатер, а ветер качает его и также может уронить; и то и другое обстоятельство, особенно последнее (то есть качка шатра), пугает тетеревов, и они под шатер не пойдут; одним словом: чем мороз сильнее и погода тише, тем лучше.
В
снежную, буранную (по-оренбургски) погоду необходимо каждый
день ездить на привады и отряхивать снопы от снега, чтоб они были виднее и приманчивее.
Наконец мы стали приближаться к Витиму. С N-ской станции выехали мы светлым, сверкающим,
снежным утром. Вся природа как будто застыла, умерла под своим холодным, но поразительно роскошным нарядом. Среди
дня солнце светило ярко, и его косые лучи были густы и желты… Продираясь сквозь чащу светового бора, они играли кое-где на стволах, на ветвях, выхватывая их из белого, одноцветного и сверкающего сумрака.
А бесконечная, упорная, неодолимая зима все длилась и длилась. Держались жестокие морозы, сверкали ледяные капли на голых деревьях, носились по полям крутящиеся
снежные вьюны, по ночам громко ухали, оседая, сугробы, красные кровавые зори подолгу рдели на небе, и тогда дым из труб выходил кверху к зеленому небу прямыми страшными столбами; падал снег крупными, тихими, безнадежными хлопьями, падал целые
дни и целые ночи, и ветви сосен гнулись от тяжести белых шапок.
Это было несколько
дней назад, на дороге между двумя станками. Был серый, неприятный
день с холодным пасмурным небом и пронизывающим ветром, наметавшим кое-где сугробы сухого снега и свистевшим в обнаженных придорожных кустах и деревьях. Мы ехали с раннего утра и уже устали от холода, пустынного ветра и пестрого мелькания
снежных пятен и обнаженных скал.
Кроме сумасшествия, у него был катар желудка, подагра и много других болезней; ему приходилось назначать диету и держать впроголодь, но он ел и не ел с одинаковым удовольствием, гордился своими болезнями, а за подагру даже благодарил доктора Шевырева и весь тот
день громко покрикивал на больных, строивших
снежную гору: ему смутно представлялось, что он генерал, назначенный наблюдать за постройкою грозной крепости.
Во всех углублениях сбиралась пахучая
снежная вода, и бабы перестали ходить на реку: в садах и огородах они выкапывали глубокие ямки, и на
дне их, среди рыхлых
снежных стенок, собиралась вода, прозрачная и холодная, как в ключах.
И в хороший
день, когда стены и паркетный пол палаты щедро заливались солнечными лучами, ни с чем не сравнимыми в своей могучей силе и красоте, когда тени на
снежном белье постелей становились прозрачно-синими, совсем летними, о. дьякон напевал трогательную песнь...
— А, е, и, о, у, — тяну я самым добросовестным образом, скашивая то и
дело глаза на окно, за которым прыгают и кружатся
снежные хлопья.
Был очень редкий в Петербурге холодный январский вечер 1890 года. За окнами завывал ветер и крутил крупные
снежные хлопья, покрывшие уже с утра весь город белым саваном, несмотря на энергичную за целый
день работу дворников.
Снежная сиверка гуляла по улицам и переулкам Москвы. Наступил четвертый
день праздников.
Плохие извозчичьи санишки завернули с Невского в один из переулков. Седок поднял воротник своей шубки и совсем скорчился, нахлобучив мерлушковую шапку. Вся его фигура представляла собою покатый ком чего-то черного, густо осыпанного
снежной мокрой кашей. Извозчик был ему под пару. Перевязал он себе шею подобием шарфа и ушел в него вплоть до обтертого околыша шапки. Лошадь то и
дело спотыкалась, плохо слушаясь кнута. Возница, больше для вида, стукал кнутом в передок саней и часто передергивал вожжами.
Я оставил свое отечество с его благословенным небом, пошел в землю далекую, на край света, в
снежные сугробы, прельщенный обещаниями, которые льстили моему сердцу, и собственною уверенностью располагать здесь для моего
дела средствами, какие только пожелаю.
Любовь его чиста, как первый
день первого человека, как
снежное темя горы, куда положила след только стопа бога.
Когда я пришел в чувства, пчелиный рой отлетел, и я увидел себя на
дне глубокой
снежной ямы; я лежал на самом ее
дне с вытянутыми руками и ногами и не чувствовал ничего: ни холоду, ни голоду, ни жажды — решительно ничего!
Или это
день был такой
снежный, но помню, что мне все казалось необычайно и сверхъестественно бледным; и еще странно было смотреть на людей и на трамваи, а когда трамвай звонил, то звон его мучительно отдавался в самом мозгу.
Ей, гряди, Христос, ей, гряди сам в сие сердце чистое, в сию душу смирную: а доколе медлишь, доколе не изволишь сего… пусть милы ему будут эти
снежные глыбы его долин, пусть в свой
день он скончается, сброся жизнь, как лоза — дозревшую ягоду, как дикая маслина — цветок свой…