Неточные совпадения
Кити
посмотрела на его лицо, которое было
на таком близком от нее расстоянии, и долго потом, чрез несколько лет, этот взгляд, полный любви, которым она тогда взглянула
на него и
на который он не ответил ей, мучительным стыдом
резал ее сердце.
«Вот,
посмотри, — говорил он обыкновенно, поглаживая его рукою, — какой у меня подбородок: совсем круглый!» Но теперь он не взглянул ни
на подбородок, ни
на лицо, а прямо, так, как был, надел сафьяновые сапоги с
резными выкладками всяких цветов, какими бойко торгует город Торжок благодаря халатным побужденьям русской натуры, и, по-шотландски, в одной короткой рубашке, позабыв свою степенность и приличные средние лета, произвел по комнате два прыжка, пришлепнув себя весьма ловко пяткой ноги.
— Полно, Наумыч, — сказал он ему. — Тебе бы все душить да
резать. Что ты за богатырь? Поглядеть, так в чем душа держится. Сам в могилу
смотришь, а других губишь. Разве мало крови
на твоей совести?
Через несколько минут он растянулся
на диване и замолчал; одеяло
на груди его волнообразно поднималось и опускалось, как земля за окном. Окно то срезало верхушки деревьев, то
резало деревья под корень; взмахивая ветвями, они бежали прочь. Самгин
смотрел на крупный, вздернутый нос,
на обнаженные зубы Стратонова и представлял его в деревне Тарасовке, пред толпой мужиков. Не поздоровилось бы печнику при встрече с таким барином…
Через час восток начал алеть. Я
посмотрел на часы, было 6 часов утра. Пора было будить очередного артельщика. Я стал трясти его за плечо. Стрелок сел и начал потягиваться. Яркий свет костра
резал ему глаза — он морщился. Затем, увидев Дерсу, проговорил, усмехнувшись...
Во всяком случае обе фигуры «неверующих» подействовали
на мое воображение. Фигура капитана была занимательна и красочна, фигура будущего медика — суха и неприятна. Оба не верят. Один потому, что
смотрел в трубу, другой потому, что
режет лягушек и трупы… Обе причины казались мне недостаточными.
Я с завистью
смотрел на них и втихомолку работал над французским языком, над наукой кланяться, не глядя
на того, кому кланяешься, над разговором, танцеваньем, над вырабатываньем в себе ко всему равнодушия и скуки, над ногтями,
на которых я
резал себе мясо ножницами, — и все-таки чувствовал, что мне еще много оставалось труда для достижения цели.
— Я ожидаю хозяев, — ответил Товаль очень удачно, в то время как Дэзи, поправляя под подбородком ленту дорожной шляпы, осматривалась, стоя в небольшой гостиной. Ее быстрые глаза подметили все: ковер, лакированный
резной дуб, камин и тщательно подобранные картины в ореховых и малахитовых рамах. Среди них была картина Гуэро, изображающая двух собак: одна лежит спокойно, уткнув морду в лапы,
смотря человеческими глазами; другая, встав, вся устремлена
на невидимое явление.
Ребенок
смотрел на мать; он совершенно не понял последнего ее ответа, а между тем все эти расспросы его, точно острые ножи,
резали сердце Елены.
— Не знаю, возвышает ли это душу, — перервал с улыбкою артиллерийской офицер, — но
на всякой случай я уверен, что это поунизит гордость всемирных победителей и, что всего лучше, заставит русских ненавидеть французов еще более.
Посмотрите, как народ примется их душить! Они, дескать, злодеи, сожгли матушку Москву! А правда ли это или нет, какое нам до этого дело! Лишь только бы их
резали.
Я остановился, несмотря
на то, что веревка недоуздка, за который меня тянул конюх,
резала мне затылок, и стал
смотреть на приближающийся табун, как
смотрят на всегда потерянное и невозвратимое счастие.
Он, вор, любил море. Его кипучая нервная натура, жадная
на впечатления, никогда не пресыщалась созерцанием этой темной широты, бескрайной, свободной и мощной. И ему было обидно слышать такой ответ
на вопрос о красоте того, что он любил. Сидя
на корме, он
резал рулем воду и
смотрел вперед спокойно, полный желания ехать долго и далеко по этой бархатной глади.
Он
смотрел, — чёрные пятна грязи
резали глаза, торжествующе красуясь
на белой материи.
— Ем, да свой, а ты рядом постой, — отвечает совершенно серьезно Коваль и, не глядя
на Меркулова, обчищает ножом от коричневой шелухи луковицу,
режет ее
на четыре части, обмакивает одну четверть в соль и жует ее с сочным хрустением. Панчук ничего не говорит, но
смотрит прямо в лицо Меркулову тупыми, сонными, неподвижными глазами. Он громко чавкает, и
на его массивных скулах, под обтягивающей их кожей, напрягаются и ходят связки челюстных мускулов.
Смотрю, сколько сил было видеть, снимает он пояс, засучивает руку, которой ударил меня, нож вынимает, мне дает: «
На,
режь ее прочь, натешься над ней, во сколько обиды моей к тебе было, а я, гордый, зато до земи тебе поклонюсь».
Я приложил глаз к одной из
резных продушин сушильной стены, чтобы
посмотреть на ее лицо.
— Братцы, бурмакинские! Ам-ман… Аманывают наших, — кричал Сенька так отчаянно, точно его
резали темною ночью
на большой дороге. Певцы кинулись к нему. Молодой человек с кудрявой головой, томившийся за столом, вдруг вскочил,
посмотрел вокруг осоловевшими, почти безумными глазами и толкнул стол, отчего бутылки и стаканы со звоном полетели
на пол… Все перемешалось и зашумело…
В саду пахло горячими вишнями. Уже зашло солнце, жаровню унесли, но все еще в воздухе держался этот приятный, сладковатый запах. Вера сидела
на скамье и
смотрела, как новый работник, молодой прохожий солдат, делал, по ее приказанию, дорожки. Он
резал лопатой дерн и бросал его в тачку.
На Петров день и барину оброк выслал, а к Новому году и остальную половину, и сам сошел в деревню. Так он ходит каждый год, а там, как бог посчастливит, так и хозяйство заведет:
смотришь — и дом с белендрясами [Белендрясы —
резные деревянные украшения
на деревенских домах.] вытянул… Все это хорошо, когда хорошо идет, а бывает и другое.
— Так и сказала. «Уходом», говорит, уйду, — продолжал Патап Максимыч. — Да
посмотрела бы ты
на нее в ту пору, кумушка. Диву дался, сначала не знал, как и говорить с ней. Гордая передо мной такая стоит, голову кверху, слез и в заводе нет, говорит как
режет, а глаза как уголья, так и горят.
Года три назад я был в Греции. Наш пароход отошел от Смирны, обогнул остров Хиос и шел через Архипелаг к Аттике. Солнце село, над морем лежали тихие, жемчужно-серые сумерки. В теплой дымке медленно вздымались и опускались тяжелые массы воды. Пароход
резал волны, в обеденном зале ярко горели электрические огни, в салоне играли Шопена. Я стоял
на палубе и жадно, взволнованно
смотрел вдаль.
Обширный диван с высокой
резной ореховой спинкой разделял две большие печи — расположение старых домов — с выступами,
на которых стояло два бюста из алебастра под бронзу. Обивка мебели, шелковая, темно-желтая, сливалась с такого же цвета обоями. От них гостиная
смотрела уныло и сумрачно; да и свет проникал сквозь деревья — комната выходила окнами в сад.
Не грустью, не печалью веяло со стен запустелого жилища былой роскоши и чудовищного своенравия: будто с насмешкой и сожалением
смотрели эти напудренные пастухи и пастушки, что виднелись
на обветшалых дырявых гобеленах, а в портретной галерее потемневшие лики людей старых годов спесиво и презрительно глядели из потускневших
резных рам…
Кабинет
смотрел уже совсем по-новому: тяжелые гардины, мебель, крытая шагреневою кожей, с большими монограммами
на спинках, книжный шкап
резного дуба, обширное бюро, курильный столик, много книг и альбомов
на отдельном столе, лампы, бронза, две-три масляные картины с рефлекторами и в углу — токарный станок.