Неточные совпадения
Марья Антоновна. Право, маменька, все
смотрел. И как начал говорить о
литературе, то взглянул
на меня, и потом, когда рассказывал, как играл в вист с посланниками, и тогда
посмотрел на меня.
Ну ведь и у нас есть учители очень молодые, вот, например, Зарницын Алексей Павлович, всего пятый год курс кончил, Вязмитинов, тоже пять лет как из университета; люди свежие и неустанно следящие и за наукой, и за
литературой, и притом люди добросовестно преданные своему делу, а посмотри-ка
на них!
— Вы
смотрите на это глазами вашего услужливого воображения, а я сужу об этом
на основании моей пятидесятилетней опытности. Положим, что вы женитесь
на той девице, о которой мы сейчас говорили. Она прекраснейшая девушка, и из нее, вероятно, выйдет превосходная жена, которая вас будет любить, сочувствовать всем вашим интересам; но вы не забывайте, что должны заниматься
литературой, и тут сейчас же возникнет вопрос: где вы будете жить; здесь ли, оставаясь смотрителем училища, или переедете в столицу?
— Ты, Фома, меня не задирай, в покое оставь! — сказал он, гневно
смотря на Фому своими маленькими, налитыми кровью глазами. — Мне что твоя
литература? Дай только бог мне здоровья, — пробормотал он себе под нос, — а там хоть бы всех… и с сочинителями-то… волтерьянцы, только и есть!
Вся пансионская молодежь признавала его превосходство, и все, кто его знал,
смотрели на Писарева как
на будущего славного писателя; его проза и стихи превозносились не только товарищами и начальством пансиона, но и всеми; театр,
литература были его призваньем, страстью, жизнью.
Посмотрим на главные черты обломовского типа и потом попробуем провести маленькую параллель между ним и некоторыми типами того же рода, в разное время появлявшимися в нашей
литературе.
Однако не все покорилось романтизму: умы положительные, умы, сосавшие все соки свои из великих произведений Греции и Рима, прямые наследники
литературы Лудовика XIV, Вольтера и Энциклопедии, участники революции и императорских войн, односторонние и упрямые в своих началах, с презрением
смотрели на юное поколение, отрицающее их в пользу понятий, ими казненных, как полагали, навеки.
Смотря на эту сильную, настойчивую борьбу с главнейшими недостатками эпохи, нельзя с сожалением не припомнить нашей
литературы последнего времени, которая большею частию сражается с призраками и бросает слова свои
на воздух, которая осмеливается нападать только
на то, что не простирается за пределы какого-нибудь очень тесного кружка или что давно уже осмеяно и оставлено самим обществом.
Далее мы хотели сказать, что
литература унижает себя, если с самодовольством останавливается
на интересах настоящей минуты, не
смотря в даль, не задавая себе высших вопросов.
Он слишком нежно
смотрит на русскую
литературу; он проникнут такою горячею любовью к ней, что непременно хочет в ней отыскать нечто превосходное и благодетельное для нравов общества.
Он
смотрел с улыбкой превосходства
на все русское, отроду не слыхал, что есть немецкая
литература и английские поэты, зато знал
на память Корнеля и Расина, все литературные анекдоты от Буало до энциклопедистов, он знал даже древние языки и любил в речи поразить цитатой из «Георгик» или из «Фарсалы».
С другой стороны,
посмотрите и
на отношение публики к
литературе: недоступных пьедесталов уж нет, непогрешимые авторитеты не признаются, мнение, что «уж, конечно, это верх совершенства, если написано таким-то», вы едва ли часто услышите; а отзыв, что «это прекрасно потому, что таким-то одобрено» — вероятно, еще реже.
Вам не хочется
смотреть на гадость и пошлость жизни; да литература-то что же за штопальщица, что вы хотите заставить ее зашивать кое-как прорехи вашего изношенного наряда?
— И это потому смешно-с, — с радостью перебил вдруг белокурый юноша, рассказавший про манишку и
на которого сотрудник в белом жилете
посмотрел за это с ненавистью, — потому смешно, ваше превосходительство, что сочинителем полагается, будто бы господин Краевский правописания не знает и думает, что «обличительную
литературу» надобно писать абличительная
литература…
Я говорил ей, что я не один такой: что все теперешнее поколение переживает то же, что я: у него ничего нет, — в этом его ужас и проклятие. Без дороги, без путеводной звезды, оно гибнет невидно и бесповоротно… Пусть она
посмотрит на, теперешнюю
литературу, — разве это не
литература мертвецов, от которых ничего уже нельзя ждать? Безвременье придавило всех, и напрасны отчаянные попытки выбиться из-под его власти.
Затевались, правда, разные коммунистические общежития,
на брак и сожительство стали
смотреть по-своему, стояли за все виды свободы, но и в этой сфере чувств, понятий и правил тогда и слыхом не слыхать было об умышленном цинизме, о порнографии, о желании вводить в
литературу разнузданность воинствующего эротизма.
Тогда он
смотрел еще очень моложаво, постарше меня, но все-таки он человек скорее нашего поколения. Наружности он был скромной, вроде англиканского пастора, говорил тихо, сдержанно, без всякого краснобайства, но с тонкими замечаниями и оценками. Он в то время принадлежал исключительно
литературе и журнализму и уже позднее выступил
на политическую арену, депутатом, и дошел до звания министра по ирландским делам в министерстве Гладстона.
Он
смотрел на себя уже как
на ветерана, не решался задумывать и выполнять большие произведения; но как только заходила речь
на какую-нибудь общую художественно-литературную тему, он высказывался всегда в тоне искренней преданности задачам творческой
литературы.
Его возмущает, что славянофилы барски поставили себя вне мучительного процесса жизни, вне движения
литературы и
смотрели на все свысока.