Неточные совпадения
Он
смотрел на ее высокую прическу с длинным белым вуалем и белыми цветами,
на высоко стоявший сборчатый воротник, особенно девственно закрывавший с боков и открывавший спереди ее длинную шею и поразительно тонкую талию, и ему казалось, что она была лучше, чем когда-нибудь, — не потому, чтоб эти цветы, этот вуаль, это выписанное из Парижа платье прибавляли что-нибудь к ее
красоте, но потому, что, несмотря
на эту приготовленную пышность наряда, выражение ее милого лица, ее взгляда, ее губ были всё тем же ее особенным выражением невинной правдивости.
Когда она вошла в спальню, Вронский внимательно
посмотрел на нее. Он искал следов того разговора, который, он знал, она, так долго оставаясь в комнате Долли, должна была иметь с нею. Но в ее выражении, возбужденно-сдержанном и что-то скрывающем, он ничего не нашел, кроме хотя и привычной ему, но всё еще пленяющей его
красоты, сознания ее и желания, чтоб она
на него действовала. Он не хотел спросить ее о том, что они говорили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала только...
Он
посмотрел на нее. Он видел всю
красоту ее лица и наряда, всегда так шедшего к ней. Но теперь именно
красота и элегантность ее были то самое, что раздражало его.
Он
смотрел на нее и был поражен новою духовною
красотой ее лица.
Он
смотрел на нее, как
смотрит человек
на сорванный им и завядший цветок, в котором он с трудом узнает
красоту, за которую он сорвал и погубил его.
Что неприступной я не знаю высоты»,
Орёл к Юпитеру взывает:
«И что
смотрю оттоль
на мира
красоты,
Куда никто не залетает».
Он
посмотрел, стоя
на коленях, а потом, встретив губернаторшу глаз
на глаз, сказал, поклонясь ей в пояс: «Простите, Христа ради, ваше превосходительство, дерзость мою, а
красота ваша воистину — божеская, и благодарен я богу, что видел эдакое чудо».
— Какая
красота, — восторженно шептала она. — Какая милая
красота! Можно ли было ждать, после вчера!
Смотри: женщина с ребенком
на осле, и человек ведет осла, — но ведь это богоматерь, Иосиф! Клим, дорогой мой, — это удивительно!
Эти слова прозвучали очень тепло, дружески. Самгин поднял голову и недоверчиво
посмотрел на высоколобое лицо, обрамленное двуцветными вихрами и темной, но уже очень заметно поседевшей, клинообразной бородой. Было неприятно признать, что
красота Макарова становится все внушительней. Хороши были глаза, прикрытые густыми ресницами, но неприятен их прямой, строгий взгляд. Вспомнилась странная и, пожалуй, двусмысленная фраза Алины: «Костя честно красив, — для себя, а не для баб».
Самгину показалось, что глаза Марины смеются. Он заметил, что многие мужчины и женщины
смотрят на нее не отрываясь, покорно, даже как будто с восхищением. Мужчин могла соблазнять ее величавая
красота, а женщин чем привлекала она? Неужели она проповедует здесь? Самгин нетерпеливо ждал. Запах сырости становился теплее, гуще. Тот, кто вывел писаря, возвратился, подошел к столу и согнулся над ним, говоря что-то Лидии; она утвердительно кивала головой, и казалось, что от очков ее отскакивают синие огни…
Оно усилилось после слов матери, подсказавших ему, что
красоту Алины можно понимать как наказание, которое мешает ей жить, гонит почти каждые пять минут к зеркалу и заставляет девушку
смотреть на всех людей как
на зеркала.
Медленные пальцы маленького музыканта своеобразно рассказывали о трагических волнениях гениальной души Бетховена, о молитвах Баха, изумительной
красоте печали Моцарта. Елизавета Спивак сосредоточенно шила игрушечные распашонки и тугие свивальники для будущего человека. Опьяняемый музыкой, Клим
смотрел на нее, но не мог заглушить в себе бесплодных мудрствований о том, что было бы, если б все окружающее было не таким, каково оно есть?
— Не замечал твоей
красоты,
смотрел бы
на тебя, как
на бабушку…
Не только от мира внешнего, от формы, он настоятельно требовал
красоты, но и
на мир нравственный
смотрел он не как он есть, в его наружно-дикой, суровой разладице, не как
на початую от рождения мира и неконченую работу, а как
на гармоническое целое, как
на готовый уже парадный строй созданных им самим идеалов, с доконченными в его уме чувствами и стремлениями, огнем, жизнью и красками.
Но где Уленьке было заметить такую
красоту? Она заметила только, что у него то
на вицмундире пуговицы нет, то панталоны разорваны или худые сапоги. Да еще странно казалось ей, что он ни разу не
посмотрел на нее пристально, а глядел как
на стену,
на скатерть.
Она примирительно
смотрела на весь мир. Она стояла
на своем пьедестале, но не белой, мраморной статуей, а живою, неотразимо пленительной женщиной, как то поэтическое видение, которое снилось ему однажды, когда он, под обаянием
красоты Софьи, шел к себе домой и видел женщину-статую, сначала холодную, непробужденную, потом видел ее преображение из статуи в живое существо, около которого заиграла и заструилась жизнь, зазеленели деревья, заблистали цветы, разлилась теплота…
Они
смотрели друг
на друга: Райский с холодным любопытством, она — с дерзким торжеством, сверкая смеющимися глазами. Он молча дивился
красоте ее римского профиля.
— Мне ничего не нужно: но ты сама должна знать, какими другими глазами, как не жадными, влюбленными, может мужчина
смотреть на твою поразительную
красоту…
Но я знаю, однако же, наверно, что иная женщина обольщает
красотой своей, или там чем знает, в тот же миг; другую же надо полгода разжевывать, прежде чем понять, что в ней есть; и чтобы рассмотреть такую и влюбиться, то мало
смотреть и мало быть просто готовым
на что угодно, а надо быть, сверх того, чем-то еще одаренным.
Посмотришь ли
на каждую пальму отдельно: какая оригинальная
красота!
Я
смотрел на красавца, следил за его разговором и мимикой: мне хотелось заметить, знает ли он о своей
красоте, ценит ли ее, словом — фат ли он.
Посмотри, — говорю ему, —
на коня, животное великое, близ человека стоящее, али
на вола, его питающего и работающего ему, понурого и задумчивого,
посмотри на лики их: какая кротость, какая привязанность к человеку, часто бьющему его безжалостно, какая незлобивость, какая доверчивость и какая
красота в его лике.
Господа, — воскликнул я вдруг от всего сердца, —
посмотрите кругом
на дары Божии: небо ясное, воздух чистый, травка нежная, птички, природа прекрасная и безгрешная, а мы, только мы одни безбожные и глупые и не понимаем, что жизнь есть рай, ибо стоит только нам захотеть понять, и тотчас же он настанет во всей
красоте своей, обнимемся мы и заплачем…
Помню только, как изредка по воскресеньям к нам приезжали из пансиона две дочери Б. Меньшая, лет шестнадцати, была поразительной
красоты. Я терялся, когда она входила в комнату, не смел никогда обращаться к ней с речью, а украдкой
смотрел в ее прекрасные темные глаза,
на ее темные кудри. Никогда никому не заикался я об этом, и первое дыхание любви прошло, не сведанное никем, ни даже ею.
Я
смотрел на нее, упиваясь ее
красотой, и инстинктивно, полусознательно положил руку
на ее плечо, шаль упала… она ахнула… ее грудь была обнажена.
Верстовой столб представляется великаном и совсем как будто идет, как будто вот-вот нагонит; надбрежная ракита
смотрит горою, и запоздалая овца, торопливо перебегающая по разошедшимся половицам моста, так хорошо и так звонко стучит своими копытками, что никак не хочется верить, будто есть люди, равнодушные к
красотам природы, люди, способные то же самое чувствовать, сидя вечером
на каменном порожке инвалидного дома, что чувствуешь только, припоминая эти милые, теплые ночи, когда и сонная река, покрывающаяся туманной дымкой, <и> колеблющаяся возле ваших ног луговая травка, и коростель, дерущий свое горло
на противоположном косогоре, говорят вам: «Мы все одно, мы все природа, будем тихи теперь, теперь такая пора тихая».
Помада
смотрит на дымящиеся тонким парочком верхушки сокольницкого бора и видит, как по вершинкам сосен ползет туманная пелена, и все она редеет, редеет и, наконец, исчезает вовсе, оставляя во всей утренней
красоте иглистую сосну, а из-за окраины леса опять выходит уже настоящая Лиза, такая, в самом деле, хорошая, в белом платье с голубым поясом.
А Жуберта-то и кричит ему, по-свойски то есть: «Трюма семьсот франков стоит (по-нашему четвертаков), разобьешь!» Он ухмыляется да
на меня
смотрит; а я супротив сижу
на канапе, и
красота со мной, да не такое рыло, как вот ефта-с, а с киксом, словом сказать-с.
Подойдя к зеркалу, Луша невольно рассмеялась своей патетической реплике.
На нее из зеркала с сдвинутыми бровями гневно
смотрело такое красивое, свежее лицо, от недавних слез сделавшееся еще краше, как трава после весеннего дождя. Луша улыбнулась себе в зеркало и капризно топнула ногой в дырявой ботинке: такая редкая типичная
красота требовала слишком изящной и дорогой оправы.
— А
посмотрите, нет,
посмотрите только, как прекрасна, как обольстительна жизнь! — воскликнул Назанский, широко простирая вокруг себя руки. — О радость, о божественная
красота жизни!
Смотрите: голубое небо, вечернее солнце, тихая вода — ведь дрожишь от восторга, когда
на них
смотришь, — вон там, далеко, ветряные мельницы машут крыльями, зеленая кроткая травка, вода у берега — розовая, розовая от заката. Ах, как все чудесно, как все нежно и счастливо!
— Где же твои волоски? как шелк были! — приговаривала она сквозь слезы, — глаза светились, словно две звездочки; щеки — кровь с молоком; весь ты был, как наливное яблочко! Знать, извели лихие люди, позавидовали твоей
красоте да моему счастью! А дядя-то чего
смотрел? А еще отдала с рук
на руки, как путному человеку! Не умел сберечь сокровища! Голубчик ты мой!..
По их взглядам и перешептываньям можно было легко догадаться, что
красота Джеммы поразила их; один из них, вероятно, уже успевший побывать во Франкфурте, то и дело
посматривал на нее, как
на фигуру, ему хорошо знакомую: он, очевидно, знал, кто она такая.
Но луна все выше, выше, светлее и светлее стояла
на небе, пышный блеск пруда, равномерно усиливающийся, как звук, становился яснее и яснее, тени становились чернее и чернее, свет прозрачнее и прозрачнее, и, вглядываясь и вслушиваясь во все это, что-то говорило мне, что и она, с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко, далеко не все счастие, что и любовь к ней далеко, далеко еще не все благо; и чем больше я
смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная
красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне
на глаза.
— Пожалуйста!.. Муж бесконечно рад будет вас видеть, — почти умоляла его дама, а потом, с некоторым величием раскланиваясь
на обе стороны с почтительно стоявшими чиновниками, вышла из церкви с мальчиком, который все обертывал головку и
посматривал на Сусанну, видимо, уже начиная разуметь женскую
красоту.
А его большие, женские глаза
смотрели на Королеву так, как будто он только впервые разглядел
красоту ее.
Без сожаленья, без участья
Смотреть на землю будешь ты,
Где нет ни истинного счастья,
Ни долговечной
красоты…
Но, кроме того, что она интересна, как ни
смотреть на нее, книга эта есть одно из замечательнейших произведений мысли и по глубине содержания, и по удивительной силе и
красоте народного языка, и по древности. А между тем книга эта остается, вот уже более четырех веков, ненапечатанной и продолжает быть неизвестной, за исключением ученых специалистов.
Марта была рада: ведь это была ее постоянная мечта, что вот найдется ей жених, и она выйдет замуж, и у нее будет хорошее хозяйство, и дом — полная чаша. И она
смотрела на Мурина влюбленными глазами. Сорокалетний громадный мужчина с грубым голосом и с простоватым выражением в лице и в каждом движении казался ей образцом мужской силы, молодечества,
красоты и доброты.
И ни в чем еще не был виноват Алексей Степаныч: внушениям семьи он совершенно не верил, да и самый сильный авторитет в его глазах был, конечно, отец, который своею благосклонностью к невестке возвысил ее в глазах мужа; об ее болезненном состоянии сожалел он искренне, хотя, конечно, не сильно, а
на потерю
красоты смотрел как
на временную потерю и заранее веселился мыслию, как опять расцветет и похорошеет его молодая жена; он не мог быть весел, видя, что она страдает; но не мог сочувствовать всем ее предчувствиям и страхам, думая, что это одно пустое воображение; к тонкому вниманию он был, как и большая часть мужчин, не способен; утешать и развлекать Софью Николавну в дурном состоянии духа было дело поистине мудреное: как раз не угодишь и попадешь впросак, не поправишь, а испортишь дело; к этому требовалось много искусства и ловкости, которых он не имел.
Волна прошла, ушла, и больше другой такой волны не было. Когда солнце стало садиться, увидели остров, который ни
на каких картах не значился; по пути «Фосса» не мог быть
на этой широте остров. Рассмотрев его в подзорные трубы, капитан увидел, что
на нем не заметно ни одного дерева. Но был он прекрасен, как драгоценная вещь, если положить ее
на синий бархат и
смотреть снаружи, через окно: так и хочется взять. Он был из желтых скал и голубых гор, замечательной
красоты.
Он
смотрел на Марьянку и любил ее (как ему казалось) так же, как любил
красоту гор и неба, и не думал входить ни в какие отношения к ней.
Старость имеет свою
красоту, разливающую не страсти, не порывы, но умиряющую, успокаивающую; остатки седых волос его колыхались от вечернего ветра; глаза, одушевленные встречею, горели кротко; юно, счастливо я
смотрел на него и вспомнил католических монахов первых веков, так, как их представляли маэстры итальянской школы.
Гордей Евстратыч сначала улыбался, а потом, опустив голову, крепко о чем-то задумался. Феня с замиравшим сердцем ждала, что он ей ответит, и со страхом
смотрела на эту красивую старческой сановитой
красотой голову. Поправив спустившиеся
на глаза волосы, Гордей Евстратыч вздохнул как-то всей своей могучей грудью и, не глядя
на Феню, заговорил таким тихим голосом, точно он сам боялся теперь своей собеседницы. В первую минуту Фене показалось, что это говорит совсем не Гордей Евстратыч, а кто другой.
Сожаление и досада изобразились
на лице молчаливого проезжего. Он
смотрел с каким-то грустным участием
на Юрия, который, во всей
красоте отвагой кипящего юноши, стоял, сложив спокойно руки, и гордым взглядом, казалось, вызывал смельчака, который решился бы ему противоречить. Стрелец, окинув взором все собрание и не замечая ни
на одном лице охоты взять открыто его сторону, замолчал. Несколько минут никто не пытался возобновить разговора; наконец земский, с видом величайшего унижения, спросил у Юрия...
Приподняв голову, он увидал себя в зеркале. Чёрные усики шевелились над его губой, большие глаза
смотрели устало,
на скулах горел румянец. Даже и теперь его лицо, обеспокоенное, угрюмое, но всё-таки красивое грубоватой
красотой, было лучше болезненно жёлтого, костлявого лица Павла Грачёва.
Дон-Кихот не мог взять
на руки своей жены и перенести ее домой: он был еще слаб от болезни, а она не слишком портативна, но он зато неподвижно сидел все время, пока «душка» спала, и потом, при обнаружении ею первых признаков пробуждения, переводил ее
на постель, в которой та досыпала свой первый сон, навеянный бредом влюбленного мужа, а он все
смотрел на нее, все любовался ее
красотою, вероятно воображая немножко самого себя Торгниром, а ее Ингигердой.
Пришедшая не выдерживала ни малейшего сравнения с удалявшеюся. Рогожин не хотел и
смотреть на эту. Он опять спал и поправлялся, но бог его знает,
на каких тройках ездил он впросонках: кажется, что он теперь
на время позабыл о добре и истине и нес уже дань одной
красоте.
Теперь я лучше рассмотрел этого человека, с блестящими, черными глазами, рыжевато-курчавой головой и грустным лицом,
на котором появилась редкой
красоты тонкая и немного больная улыбка. Он всматривался так, как будто хотел порыться в моем мозгу, но, видимо, говоря со мной, думал о своем, очень, может быть, неотвязном и трудном, так как скоро перестал
смотреть на меня, говоря с остановками...
Долго стоял он тут и любовался
красотою молодого Палицына — и так забылся, что не слыхал, как Борис Петрович в первый раз закричал: «эй, малой… Вадимка!» — опомнясь, он взошел; — с сожалением
посмотрел на него Юрий, но Вадим не смел поднять
на него глаз, боясь, чтобы в них не изобразились слишком явно его чувства…
Увлекательна была красивая храбрость передовых, задорно прыгавших
на молчаливый берег, и хорошо было
смотреть, как вслед за ними спокойно и дружно идёт всё море, могучее море, уже окрашенное солнцем во все цвета радуги и полное сознания своей
красоты и силы…