Неточные совпадения
Кстати: Вернер намедни сравнил женщин с заколдованным лесом, о котором рассказывает Тасс в своем «Освобожденном Иерусалиме». «Только приступи, — говорил он, —
на тебя полетят со всех сторон такие страхи, что боже упаси: долг, гордость, приличие, общее мнение, насмешка, презрение… Надо только не
смотреть, а идти прямо, — мало-помалу чудовища исчезают, и открывается пред тобой тихая и светлая поляна, среди которой цветет
зеленый мирт. Зато беда, если
на первых шагах сердце дрогнет и обернешься назад!»
Иногда он останавливался перед какою-нибудь изукрашенною в
зелени дачей,
смотрел в ограду, видел вдали,
на балконах и
на террасах, разряженных женщин и бегающих в саду детей.
В саду,
на зеленой скамье, под яблоней, сидела Елизавета Спивак, упираясь руками о скамью, неподвижная, как статуя; она
смотрела прямо пред собою, глаза ее казались неестественно выпуклыми и гневными, а лицо, в мелких пятнах света и тени, как будто горело и таяло.
Сидя за столом, поддерживая голову ладонью, Самгин
смотрел, как по
зеленому сукну стелются голубые струйки дыма папиросы, если дохнуть
на них — они исчезают. Его думы ползли одна за другой так же, как этот легкий дымок, и так же быстро исчезали, когда над ними являлись мысли другого порядка.
Но тотчас почувствовал, что говорить не следует, Варвара, привстав, держась за плечо его, изумленно
смотрела вниз,
на золотую реку,
на мягкие горы, одетые густейшей
зеленой овчиной,
на стадо овец, серыми шариками катившихся по горе.
К тому времени я уже два года жег
зеленую лампу, а однажды, возвращаясь вечером (я не считал нужным, как сначала, безвыходно сидеть дома 7 часов), увидел человека в цилиндре, который
смотрел на мое
зеленое окно не то с досадой, не то с презрением. «Ив — классический дурак! — пробормотал тот человек, не замечая меня. — Он ждет обещанных чудесных вещей… да, он хоть имеет надежды, а я… я почти разорен!» Это были вы. Вы прибавили: «Глупая шутка. Не стоило бросать денег».
Бабушка с княгиней пила кофе, Райский
смотрел на комнаты,
на портреты,
на мебель и
на весело глядевшую в комнаты из сада
зелень; видел расчищенную дорожку, везде чистоту, чопорность, порядок: слушал, как во всех комнатах попеременно пробили с полдюжины столовых, стенных, бронзовых и малахитовых часов; рассматривал портрет косого князя, в красной ленте, самой княгини, с белой розой в волосах, с румянцем, живыми глазами, и сравнивал с оригиналом.
Шкуна «Восток», с своим, как стрелы, тонким и стройным рангоутом, покачивалась, стоя
на якоре, между крутыми, но
зелеными берегами Амура, а мы гуляли по прибрежному песку, чертили
на нем прутиком фигуры, лениво
посматривали на шкуну и праздно ждали, когда скажут нам трогаться в путь, сделать последний шаг огромного пройденного пути: остается всего каких-нибудь пятьсот верст до Аяна, первого пристанища
на берегах Сибири.
Не последнее наслаждение проехаться по этой дороге,
смотреть вниз
на этот кудрявый, тенистый лес,
на голубую гладь залива,
на дальние горы и
на громадный
зеленый холм над вашей головой слева.
Затверживаешь узор ближайших созвездий,
смотришь на переливы этих
зеленых, синих, кровавых огней, потом взгляд утонет в розовой пучине Млечного Пути.
В самом деле, в тюрьмах, когда нас окружали черные, пахло не совсем хорошо, так что барон, более всех нас заслуживший от
Зеленого упрек в «нежном воспитании»,
смотрел на них, стоя поодаль.
Но глаз — несмотря
на все разнообразие лиц и пестроту костюмов,
на наготу и разноцветность тел,
на стройность и грацию индийцев,
на суетливых желтоватых китайцев,
на коричневых малайцев, у которых рот, от беспрерывной жвачки бетеля, похож
на трубку, из которой лет десять курили жуковский табак,
на груды товаров, фруктов,
на богатую и яркую
зелень, несмотря
на все это, или, пожалуй,
смотря на все, глаз скоро утомляется, ищет чего-то и не находит: в этой толпе нет самой живой ее половины, ее цвета, роскоши — женщин.
Глаза разбегались у нас, и мы не знали,
на что
смотреть:
на пешеходов ли, спешивших, с маленькими лошадками и клажей
на них, из столицы и в столицу;
на дальнюю ли гору, которая мягкой
зеленой покатостью манила войти
на нее и посидеть под кедрами; солнце ярко выставляло ее напоказ, а тут же рядом пряталась в прохладной тени долина с огороженными высоким забором хижинами, почти совсем закрытыми ветвями.
Надоело нам лавировать, делая от восьми до двадцати верст в сутки, и мы спустились несколько к югу, в надежде встретить там другой ветер и, между прочим, зайти
на маленькие острова Баши, лежащие к югу от Формозы,
посмотреть, что это такое, запастись
зеленью, фруктами и тому подобным.
Нагасаки
на этот раз
смотрели как-то печально.
Зелень на холмах бледная,
на деревьях тощая, да и холодно, нужды нет, что апрель, холоднее, нежели в это время бывает даже у нас,
на севере. Мы начинаем гулять в легких пальто, а здесь еще зимний воздух, и Кичибе вчера сказал, что теплее будет не раньше как через месяц.
В ожидании товарищей, я прошелся немного по улице и рассмотрел, что город выстроен весьма правильно и чистота в нем доведена до педантизма.
На улице не увидишь ничего лишнего, брошенного. Канавки, идущие по обеим сторонам улиц, мостики содержатся как будто в каком-нибудь парке. «Скучный город!» — говорил
Зеленый с тоской, глядя
на эту чистоту. При постройке города не жалели места: улицы так широки и длинны, что в самом деле, без густого народонаселения, немного скучно
на них
смотреть.
«Что это не потчуют ничем?» — шептал
Зеленый,
посматривая на крупные фиги, выглядывавшие из-за листьев,
на бананы и
на кисти кое-где еще оставшегося винограда.
За городом дорога пошла берегом. Я
смотрел на необозримый залив,
на наши суда,
на озаряемые солнцем горы, одни, поближе, пурпуровые, подальше — лиловые; самые дальние синели в тумане небосклона. Картина впереди — еще лучше: мы мчались по большому
зеленому лугу с декорацией индийских деревень, прячущихся в тени бананов и пальм. Это одна бесконечная шпалера
зелени —
на бананах нежной, яркой до желтизны,
на пальмах темной и жесткой.
Он перешел
на другую сторону и, вдыхая влажную свежесть и хлебный запах давно ждавшей дождя земли,
смотрел на мимо бегущие сады, леса, желтеющие поля ржи,
зеленые еще полосы овса и черные борозды темно-зеленого цветущего картофеля.
Если
смотреть на вершины гор снизу (из долин), то кажется, что около гольцов
зеленеет травка.
Вам кажется, что вы
смотрите в бездонное море, что оно широко расстилается подвами, что деревья не поднимаются от земли, но, словно корни огромных растений, спускаются, отвесно падают в те стеклянно ясные волны; листья
на деревьях то сквозят изумрудами, то сгущаются в золотистую, почти черную
зелень.
Она, вероятно, никак не ожидала нас встретить, как говорится, наткнулась
на нас, и стояла неподвижно в
зеленой чаще орешника,
на тенистой лужайке, пугливо
посматривая на меня своими черными глазами.
— Э, как бы не так,
посмотрела бы ты, что там за парубок! Одна свитка больше стоит, чем твоя
зеленая кофта и красные сапоги. А как сивуху важнодует!.. Черт меня возьми вместе с тобою, если я видел
на веку своем, чтобы парубок духом вытянул полкварты не поморщившись.
Когда мы
смотрим на горные склоны, покрытые лесом, то даже средняя гора кажется огромной по сравнению с деревьями: такая бесчисленная
зеленая рать толпится по ее уступам.
Писарь сумрачно согласился. Он вообще был не в духе. Они поехали верхами. Поповский покос был сейчас за Шеинскою курьей, где шли заливные луга. Под Суслоном это было одно из самых красивых мест, и суслонские мужики
смотрели на поповские луга с завистью. С высокого правого берега, точно браною
зеленою скатертью, развертывалась широкая картина. Сейчас она была оживлена сотнями косцов, двигавшихся стройною ратью. Ермилыч невольно залюбовался и со вздохом проговорил...
Любо было
смотреть на эту
зеленую силу; река катилась, точно в
зеленой шелковой раме.
Странное было пробуждение Галактиона. Он с трудом открыл глаза. Голова была точно налита свинцом. Он с удивлением
посмотрел кругом. Комната совершенно незнакомая, слабо освещенная одною свечой под
зеленым абажуром. Он лежал
на широком кожаном диване. Над его головой
на стене было развешано всевозможное оружие.
Мне было лень спросить — что это за дело? Дом наполняла скучная тишина, какой-то шерстяной шорох, хотелось, чтобы скорее пришла ночь. Дед стоял, прижавшись спиной к печи, и
смотрел в окно прищурясь;
зеленая старуха помогала матери укладываться, ворчала, охала, а бабушку, с полудня пьяную, стыда за нее ради, спровадили
на чердак и заперли там.
Она была вся
зеленая, и платье, и шляпа, и лицо с бородавкой под глазом, даже кустик волос
на бородавке был, как трава. Опустив нижнюю губу, верхнюю она подняла и
смотрела на меня
зелеными зубами, прикрыв глаза рукою в черной кружевной перчатке без пальцев.
Бабушка, сидя под окном, быстро плела кружева, весело щелкали коклюшки, золотым ежом блестела
на вешнем солнце подушка, густо усеянная медными булавками. И сама бабушка, точно из меди лита, — неизменна! А дед еще более ссохся, сморщился, его рыжие волосы посерели, спокойная важность движений сменилась горячей суетливостью,
зеленые глаза
смотрят подозрительно. Посмеиваясь, бабушка рассказала мне о разделе имущества между ею и дедом: он отдал ей все горшки, плошки, всю посуду и сказал...
День был светлый; в два окна, сквозь ледяные стекла,
смотрели косые лучи зимнего солнца;
на столе, убранном к обеду, тускло блестела оловянная посуда, графин с рыжим квасом и другой с темно-зеленой дедовой водкой, настоянной
на буквице и зверобое.
Весело бывало
смотреть на них, проворно бегающих по начинающим
зеленеть лужайкам, сверкающих
на солнце яркостью своих перьев с их разноцветными золотистыми отливами.
Глафира Петровна, которая только что выхватила чашку бульону из рук дворецкого, остановилась,
посмотрела брату в лицо, медленно, широко перекрестилась и удалилась молча; а тут же находившийся сын тоже ничего не сказал, оперся
на перила балкона и долго глядел в сад, весь благовонный и
зеленый, весь блестевший в лучах золотого весеннего солнца.
Овсянников молча и сосредоточенно пил один стакан чая за другим, вытирал свое
зеленое лицо платком и как-то исподлобья упорно
смотрел на хозяйничавшего Груздева.
—
Посмотрите, так и поймете, что и искусство может служить не для одного искусства, — наставительно проговорила Бертольди. — Голодные дети и
зеленая жена в лохмотьях повернут ваши понятия о семейном быте. Глядя
на них, поймете, что семья есть безобразнейшая форма того, что дураки называют цивилизациею.
Мать, в самом мрачном расположении духа, сидела в углу кареты; в другом углу сидел отец; он также казался огорченным, но я заметил, что в то же время он не мог без удовольствия
смотреть на открывшиеся перед нашими глазами камышистые пруды,
зеленые рощи, деревню и дом.
Вихров велел его просить к себе. Вошел чиновник в вицмундире с
зеленым воротником, в самом деле с омерзительной физиономией: косой, рябой, с родимым пятном в ладонь величины
на щеке и с угрями
на носу. Груша стояла за ним и делала гримасы. Вихров вопросительно
посмотрел на входящего.
За три дня до своей смерти, в прелестный летний вечер, она попросила, чтоб подняли штору и отворили окно в ее спальне. Окно выходило в садик; она долго
смотрела на густую
зелень,
на заходящее солнце и вдруг попросила, чтоб нас оставили одних.
В полузакрытых глазах набоба вспыхнул чувственный огонек, и он
посмотрел долгим и пристальным взглядом
на свою собеседницу, точно стараясь припомнить что-то. Эта девчонка положительно раздражала его своим самоуверенным тоном, который делал ее такой пикантной, как те редкие растения, которые являются каким-то исключением в среде прочей
зеленой братии.
Мать оперлась спиной о стену и, закинув голову, слушала их негромкие, взвешивающие слова. Встала Татьяна, оглянулась и снова села. Ее
зеленые глаза блестели сухо, когда она недовольно и с пренебрежением
на лице
посмотрела на мужиков.
Там, внизу, пенятся, мчатся, кричат. Но это далеко, и все дальше, потому что она
смотрит на меня, она медленно втягивает меня в себя сквозь узкие золотые окна зрачков. Так — долго, молча. И почему-то вспоминается, как однажды сквозь
Зеленую Стену я тоже
смотрел в чьи-то непонятные желтые зрачки, а над Стеной вились птицы (или это было в другой раз).
— А
посмотрите, нет,
посмотрите только, как прекрасна, как обольстительна жизнь! — воскликнул Назанский, широко простирая вокруг себя руки. — О радость, о божественная красота жизни!
Смотрите: голубое небо, вечернее солнце, тихая вода — ведь дрожишь от восторга, когда
на них
смотришь, — вон там, далеко, ветряные мельницы машут крыльями,
зеленая кроткая травка, вода у берега — розовая, розовая от заката. Ах, как все чудесно, как все нежно и счастливо!
Иной раз сходил бы за город,
посмотрел бы, что такая за
зелень в лугах называется, грудь хоть бы расшатал
на вольном воздухе — и вот нет да и нет!
А всё те же звуки раздаются с бастионов, всё так же — с невольным трепетом и суеверным страхом, —
смотрят в ясный вечер французы из своего лагеря
на черную изрытую землю бастионов Севастополя,
на черные движущиеся по ним фигуры наших матросов и считают амбразуры, из которых сердито торчат чугунные пушки; всё так же в трубу рассматривает, с вышки телеграфа, штурманский унтер-офицер пестрые фигуры французов, их батареи, палатки, колонны, движущиеся по
Зеленой горе, и дымки, вспыхивающие в траншеях, и всё с тем же жаром стремятся с различных сторон света разнородные толпы людей, с еще более разнородными желаниями, к этому роковому месту.
Они стояли к нему боком. В отце он не открыл ничего особенного. Белая блуза, нанковые панталоны и низенькая шляпа с большими полями, подбитыми
зеленым плюшем. Но зато дочь! как грациозно оперлась она
на руку старика! Ветер по временам отвевал то локон от ее лица, как будто нарочно, чтобы показать Александру прекрасный профиль и белую шею, то приподнимал шелковую мантилью и выказывал стройную талию, то заигрывал с платьем и открывал маленькую ножку. Она задумчиво
смотрела на воду.
Да, это он! — говорил я сам себе, — но кто он? Тот был тщедушный, мизерный,
на лице его была написана загнанность, забитость, и фрак у него… ах, какой это был фрак!
зеленый, с потертыми локтями, с светлыми пуговицами, очевидно, перешитый из вицмундира, оставшегося после умершего от геморроя титулярного советника! А этот — вон он какой! Сыт, одет, обут — чего еще нужно! И все-таки это — он, несомненно, он, несмотря
на то, что
смотрит как только сейчас отчеканенный медный пятак!
И снова очутился Максим
на коне, среди
зеленого леса. Как прежде, Буян прыгал вокруг коня и весело
смотрел на Максима. Вдруг он залаял и побежал вперед. Максим уже схватился за саблю в ожидании недоброй встречи, как из-за поворота показался всадник в желтом кафтане с черным двоеглавым орлом
на груди.
Помню, как я с жадностью
смотрел иногда сквозь щели паль и подолгу стоял, бывало, прислонившись головой к нашему забору, упорно и ненасытимо всматриваясь, как
зеленеет трава
на нашем крепостном вале, как все гуще и гуще синеет далекое небо.
Он бросился ко мне, вытянув тонкие, крепкие руки, сверкая
зелеными глазами; я вскочил, ткнул ему головой в живот, — старик сел
на пол и несколько тяжелых секунд
смотрел на меня, изумленно мигая, открыв темный рот, потом спросил спокойно...
От множества мягкой и красивой мебели в комнате было тесно, как в птичьем гнезде; окна закрывала густая
зелень цветов, в сумраке блестели снежно-белые изразцы печи, рядом с нею лоснился черный рояль, а со стен в тусклом золоте рам
смотрели какие-то темные грамоты, криво усеянные крупными буквами славянской печати, и под каждой грамотой висела
на шнуре темная, большая печать. Все вещи
смотрели на эту женщину так же покорно и робко, как я.