Неточные совпадения
Анна, думавшая, что она так хорошо знает своего мужа, была поражена его видом, когда он вошел к ней. Лоб его был нахмурен, и глаза мрачно
смотрели вперед себя, избегая ее взгляда;
рот был твердо и презрительно сжат.
В походке,
в движениях,
в звуке голоса его была решительность и твердость, каких жена никогда не видала
в нем. Он вошел
в комнату и, не поздоровавшись с нею, прямо направился к ее письменному столу и, взяв ключи, отворил ящик.
— А может,
в хозяйстве-то как-нибудь под случай понадобятся… — возразила старуха, да и не кончила речи, открыла
рот и
смотрела на него почти со страхом, желая знать, что он на это скажет.
Вытаращив глаза и разинувши
рот, как вкопанный,
смотрел Чичиков
в глаза Костанжогло. Захватило дух
в груди ему.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это не то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли,
рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем
в глаза и все вдруг заговорят
в один голос: «
Посмотрите,
посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять
в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут, то как на что-то постороннее.
Лонгрен молчал, спокойно
смотря на метавшегося
в лодке Меннерса, только его трубка задымила сильнее, и он, помедлив, вынул ее из
рта, чтобы лучше видеть происходящее.
Летика, разинув
рот,
смотрел на занятия Грэя с таким удивлением, с каким, верно,
смотрел Иона [Иона — библейский пророк, по преданию, побывавший
в чреве кита и вышедший оттуда невредимым.] на пасть своего меблированного кита.
Увидав его выбежавшего, она задрожала, как лист, мелкою дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было
рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него
в угол, пристально,
в упор,
смотря на него, но все не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть.
Сидит разиня
рот,
смотрите: сова, сова настоящая, сычиха
в новых лентах, ха-ха-ха!
— Вот Раскольников! — промямлил Зосимов, кивнув на больного, затем зевнул, причем как-то необыкновенно много раскрыл свой
рот и необыкновенно долго держал его
в таком положении. Потом медленно потащился
в свой жилетный карман, вынул огромнейшие выпуклые глухие золотые часы, раскрыл,
посмотрел и так же медленно и лениво потащился опять их укладывать.
В углу на стуле сидел Заметов, привставший при входе гостей и стоявший
в ожидании, раздвинув
в улыбку
рот, но с недоумением и даже как будто с недоверчивостью
смотря на всю сцену, а на Раскольникова даже с каким-то замешательством.
— А? Что? Чай?.. Пожалуй… — Раскольников глотнул из стакана, положил
в рот кусочек хлеба и вдруг,
посмотрев на Заметова, казалось, все припомнил и как будто встряхнулся: лицо его приняло
в ту же минуту первоначальное насмешливое выражение. Он продолжал пить чай.
Посмотрев в лицо Самгина тяжелым стесняющим взглядом мутноватых глаз неопределимого цвета, он взмахнул головой, опрокинул коньяк
в рот и, сунув за щеку кусок сахара, болезненно наморщил толстый нос. Бесцеремонность Пальцева, его небрежная речь, безучастный взгляд мутных глаз — все это очень возбуждало любопытство Самгина; слушая скучный голос, он определял...
Он встал на ноги,
посмотрел неуверенно
в пол, снова изогнул
рот серпом. Макаров подвел его к столу, усадил, а Лютов сказал, налив полстакана вина...
Его все слушали внимательно, а Дронов — жадно приоткрыв
рот и не мигая —
смотрел в неясное лицо оратора с таким напряжением, как будто ждал, что вот сейчас будет сказано нечто, навсегда решающее все вопросы.
Он приподнялся, опираясь на локоть, и
посмотрел в ее лицо с полуоткрытым
ртом, с черными тенями
в глазницах, дышала она тяжело, неровно, и было что-то очень грустное
в этом маленьком лице, днем — приятно окрашенном легким румянцем, а теперь неузнаваемо обесцвеченном.
Клим встал, надел очки,
посмотрел в маленькие, умные глазки на заржавевшем лице,
в округленный
рот, как бы готовый закричать.
Было очень неприятно наблюдать внимание Лидии к речам Маракуева. Поставив локти на стол, сжимая виски ладонями, она
смотрела в круглое лицо студента читающим взглядом, точно
в книгу. Клим опасался, что книга интересует ее более, чем следовало бы. Иногда Лидия, слушая рассказы о Софии Перовской, Вере Фигнер, даже раскрывала немножко
рот; обнажалась полоска мелких зубов, придавая лицу ее выражение, которое Климу иногда казалось хищным, иногда — неумным.
Потом он шагал
в комнату, и за его широкой, сутулой спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая, с огромными глазами. Молча поцеловав Веру Петровну, она кланялась всем людям
в комнате, точно иконам
в церкви, садилась подальше от них и сидела, как на приеме у дантиста, прикрывая
рот платком.
Смотрела она
в тот угол, где потемнее, и как будто ждала, что вот сейчас из темноты кто-то позовет ее...
От волнения он удваивал начальные слога некоторых слов. Кутузов
смотрел на него улыбаясь и вежливо пускал дым из угла
рта в сторону патрона, патрон отмахивался ладонью; лицо у него было безнадежное, он гладил подбородок карандашом и
смотрел на синий череп, качавшийся пред ним. Поярков неистово кричал...
Клим тоже
посмотрел на лицо ее, полузакрытое вуалью, на плотно сжатые губы, вот они сжались еще плотней,
рот сердито окружился морщинами, Клим нахмурился, признав
в этой женщине знакомую Лютова.
Впоследствии, рисуя себе эту сцену, Клим вспоминал, как Макаров покачивался, точно решая,
в какую сторону упасть, как, медленно открывая
рот, он испуганно
смотрел странно круглыми глазами и бормотал...
Люди слушали Маракуева подаваясь, подтягиваясь к нему; белобрысый юноша сидел открыв
рот, и
в светлых глазах его изумление сменялось страхом. Павел Одинцов смешно сползал со стула, наклоняя тело, но подняв голову, и каким-то пьяным или сонным взглядом прикованно следил за игрою лица оратора. Фомин, зажав руки
в коленях,
смотрел под ноги себе,
в лужу растаявшего снега.
— Владимир, не скандаль! — густо и тоном приказания сказала Алина, дернув его за рукав. — На тебя
смотрят… Сядь! Пей! Выпьем, Климуша, за его здоровье! Ох, как поет! — медленно проговорила она, закрыв глаза, качая головой. — Спеть бы так, один раз и… — Вздрогнув, она опрокинула рюмку
в рот.
Облокотясь о стол, запустив пальцы одной руки
в лохматую гриву свою, другой рукой он подкладывал
в рот винные ягоды, медленно жевал их, запивая глотками мадеры, и
смотрел на Турчанинова с масляной улыбкой на красном лице, а тот, наклонясь к нему, держа стакан
в руке, говорил...
Кричали ура четверым монголам, одетым
в парчу, идольски неподвижным; сидя
в ландо, они косенькими глазками
смотрели друг на друга; один из них, с вывороченными ноздрями, с незакрытым
ртом, белозубый, улыбался мертвой улыбкой, желтое лицо его казалось медным.
А барин сидит
в кресле, и лица на нем нет. Захар
посмотрел на него с разинутым
ртом.
Их, как малолетних, усадили было
в укромный уголок, и они, с юными и глупыми физиономиями,
смотрели полуразиня
рот на всех, как молодые желтоносые воронята, которые, сидя
в гнезде, беспрестанно раскрывают
рты,
в ожидании корма.
— Вы не только эгоист, но вы и деспот, брат: я лишь открыла
рот, сказала, что люблю — чтоб испытать вас, а вы —
посмотрите, что с вами сделалось: грозно сдвинули брови и приступили к допросу. Вы, развитой ум, homme blase, grand coeur, [человек многоопытный, великодушный (фр.).] рыцарь свободы — стыдитесь! Нет, я вижу, вы не годитесь и
в друзья! Ну, если я люблю, — решительно прибавила она, понижая голос и закрывая окно, — тогда что?
Позовет ли его опекун
посмотреть, как молотят рожь, или как валяют сукно на фабрике, как белят полотна, — он увертывался и забирался на бельведер
смотреть оттуда
в лес или шел на реку,
в кусты,
в чащу,
смотрел, как возятся насекомые, остро глядел, куда порхнула птичка, какая она, куда села, как почесала носик; поймает ежа и возится с ним; с мальчишками удит рыбу целый день или слушает полоумного старика, который живет
в землянке у околицы, как он рассказывает про «Пугача», — жадно слушает подробности жестоких мук, казней и
смотрит прямо ему
в рот без зубов и
в глубокие впадины потухающих глаз.
Они пробыли почти до вечера. Свита их, прислужники, бродили по палубе,
смотрели на все, полуразиня
рот. По фрегату раздавалось щелканье соломенных сандалий и беспрестанно слышался шорох шелковых юбок, так что,
в иную минуту, почудится что-то будто знакомое… взглянешь и разочаруешься! Некоторые физиономии до крайности глуповаты.
Но глаз — несмотря на все разнообразие лиц и пестроту костюмов, на наготу и разноцветность тел, на стройность и грацию индийцев, на суетливых желтоватых китайцев, на коричневых малайцев, у которых
рот, от беспрерывной жвачки бетеля, похож на трубку, из которой лет десять курили жуковский табак, на груды товаров, фруктов, на богатую и яркую зелень, несмотря на все это, или, пожалуй,
смотря на все, глаз скоро утомляется, ищет чего-то и не находит:
в этой толпе нет самой живой ее половины, ее цвета, роскоши — женщин.
С лодок набралось много простых японцев, гребцов и слуг; они с удивлением, разинув
рты,
смотрели, как двое, рулевой, с русыми, загнутыми кверху усами и строгим, неулыбающимся лицом, и другой, с черными бакенбардами, пожилой боцман, с гремушками
в руках, плясали долго и неистово, как будто работали трудную работу.
В то время, как Нехлюдов входил
в комнату, Mariette только что отпустила что-то такое смешное, и смешное неприличное — это Нехлюдов видел по характеру смеха, — что добродушная усатая графиня Катерина Ивановна, вся сотрясаясь толстым своим телом, закатывалась от смеха, а Mariette с особенным mischievous [шаловливым] выражением, перекосив немножко улыбающийся
рот и склонив на бок энергическое и веселое лицо, молча
смотрела на свою собеседницу.
Фабричный — муж, приставив ко
рту бутылку с водкой, закинув голову, тянул из нее, а жена, держа
в руке мешок, из которого вынута была бутылка, пристально
смотрела на мужа.
Шестилетний мальчик не понимал, конечно, значения этих странных слов и
смотрел на деда с широко раскрытым
ртом. Дело
в том, что, несмотря на свои миллионы, Гуляев считал себя глубоко несчастным человеком: у него не было сыновей, была только одна дочь Варвара, выданная за Привалова.
Илюша же и говорить не мог. Он
смотрел на Колю своими большими и как-то ужасно выкатившимися глазами, с раскрытым
ртом и побледнев как полотно. И если бы только знал не подозревавший ничего Красоткин, как мучительно и убийственно могла влиять такая минута на здоровье больного мальчика, то ни за что бы не решился выкинуть такую штуку, какую выкинул. Но
в комнате понимал это, может быть, лишь один Алеша. Что же до штабс-капитана, то он весь как бы обратился
в самого маленького мальчика.
Наконец я узнал,
в чем дело.
В тот момент, когда он хотел зачерпнуть воды, из реки выставилась голова рыбы. Она
смотрела на Дерсу и то открывала, то закрывала
рот.
— Привел! — воскликнул четверть часа спустя Ермолай, вваливаясь
в избу. Вслед за ним вошел рослый мужик
в белой рубахе, синих портах и лаптях, белобрысый, подслеповатый, с рыжей бородкой клинушком, длинным пухлым носом и разинутым
ртом. Он точно
смотрел «простецом».
После полудня мы с Дерсу опять пошли вперед. За рекой тропка поднялась немного на косогор. Здесь мы сели отдохнуть. Я начал переобуваться, а Дерсу стал закуривать трубку. Он уже хотел было взять ее
в рот, как вдруг остановился и стал пристально
смотреть куда-то
в лес. Через минуту он рассмеялся и сказал...
— Ну, так я и знала! То-то я вчера
смотрю, словно у него дыра во
рту… Вот и еще испытание Царь Небесный за грехи посылает! Ну, что ж! Коли
в зачет не примут, так без зачета отдам!
Мой сосед Кроль, тоже бросивший грамматику Перевлесского, долго и сосредоточенно жевал во
рту бумажную жвачку. Наконец это ему надоело. Он вынул изо
рта нажеванный комок,
посмотрел на него с некоторым недоумением и, по внезапному вдохновению, швырнул
в противоположную стену. Комок влипает и расплющивается над самой кафедрой большим серым пятном. Смех.
Едва, как отрезанный, затих последний слог последнего падежа, —
в классе, точно по волшебству, новая перемена. На кафедре опять сидит учитель, вытянутый, строгий, чуткий, и его блестящие глаза, как молнии, пробегают вдоль скамей. Ученики окаменели. И только я, застигнутый врасплох,
смотрю на все с разинутым
ртом… Крыштанович толкнул меня локтем, но было уже поздно: Лотоцкий с резкой отчетливостью назвал мою фамилию и жестом двух пальцев указал на угол.
Особенно напряженно слушал Саша Михаилов; он всё вытягивался
в сторону дяди,
смотрел на гитару, открыв
рот, и через губу у него тянулась слюна. Иногда он забывался до того, что падал со стула, тыкаясь руками
в пол, и, если это случалось, он так уж и сидел на полу, вытаращив застывшие глаза.
И снова совал
в рот Коли жвачку.
Смотреть на это кормление мне было стыдно до боли, внизу горла меня душило и тошнило.
Дверь отворил сам Парфен Семеныч; увидев князя, он до того побледнел и остолбенел на месте, что некоторое время похож был на каменного истукана,
смотря своим неподвижным и испуганным взглядом и скривив
рот в какую-то
в высшей степени недоумевающую улыбку, — точно
в посещении князя он находил что-то невозможное и почти чудесное.
В самое это мгновение, точно угадав, что я боюсь, Рогожин отклонил свою руку, на которую облокачивался, выпрямился и стал раздвигать свой
рот, точно готовясь смеяться; он
смотрел на меня
в упор.
Устинья Марковна стояла посреди избы, когда вошел Кожин. Она
в изумлении раскрыла
рот, замахала руками и бессильно опустилась на ближайшую лавку, точно перед ней появилось привидение. От охватившего ее ужаса старуха не могла произнести ни одного слова, а Кожин стоял у порога и
смотрел на нее ничего не видевшим взглядом. Эта немая сцена была прервана только появлением Марьи и Мыльникова.
Кержанки-богомолки облепили могилку, как пчелы, и с изумлением
смотрели прямо
в рот новой головщице.
Держа ложку
в руке, я превратился сам
в статую и
смотрел, разиня
рот и выпуча глаза, на эту кучу людей, то есть на оркестр, где все проворно двигали руками взад и вперед, дули
ртами и откуда вылетали чудные, восхитительные волшебные звуки, то как будто замиравшие, то превращавшиеся
в рев бури и даже громовые удары…
—
В Москве, сударь!
в яме за долги года с два высидел, а теперь у нотариуса
в писцах,
в самых, знаете, маленьких… десять рублей
в месяц жалованья получает. Да и какое уж его писанье! и перо-то он не
в чернильницу, а больше
в рот себе сует. Из-за того только и держат, что предводителем был, так купцы на него
смотреть ходят. Ну, иной смотрит-смотрит, а между прочим — и актец совершит.