О, он отлично понимал, что для
смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано».
Неточные совпадения
Он чувствовал, что, кроме благой духовной силы, руководившей его
душой, была другая, грубая, столь же или еще более властная сила, которая руководила его жизнью, и что эта сила не даст ему того
смиренного спокойствия, которого он желал.
«Онегин, я тогда моложе,
Я лучше, кажется, была,
И я любила вас; и что же?
Что в сердце вашем я нашла?
Какой ответ? одну суровость.
Не правда ль? Вам была не новость
Смиренной девочки любовь?
И нынче — Боже! — стынет кровь,
Как только вспомню взгляд холодный
И эту проповедь… Но вас
Я не виню: в тот страшный час
Вы поступили благородно,
Вы были правы предо мной.
Я благодарна всей
душой…
— Милости просим от всего сердца, — ответил игумен. — Господа! Позволю ли себе, — прибавил он вдруг, — просить вас от всей
души, оставив случайные распри ваши, сойтись в любви и родственном согласии, с молитвой ко Господу, за
смиренною трапезою нашей…
Жить, жить под тенью молитв
смиренного Симеона!» Симеон — это траппист, который потряс
душу Дюрталя своей святостью.
— А закуска будет, святая
душа? — еще
смиреннее спрашивал Кирилл. — Капустки бы али редечки с конопляным маслом… Ох, горе
душам нашим!
— Кая для тебя польза, — отвечал он мне (а говорил он все на манер древней, славянской речи), — и какой прибыток уведать звание
смиренного раба твоего, который о том только и помыслу имеет, чтоб самому о том звании позабыть и спасти в мире
душу свою?
Другое дело настоящий пожар: тут ужас и всё же как бы некоторое чувство личной опасности, при известном веселящем впечатлении ночного огня, производят в зрителе (разумеется, не в самом погоревшем обывателе) некоторое сотрясение мозга и как бы вызов к его собственным разрушительным инстинктам, которые, увы! таятся во всякой
душе, даже в
душе самого
смиренного и семейного титулярного советника…
Довольный тем, что прав
душою,
В
смиренной кротости молчу.
Хотя в 1612 году великолепная церковь святого Сергия, высочайшая в России колокольня, две башни прекрасной готической архитектуры и много других зданий не существовали еще в Троицкой лавре, но высокие стены, восемь огромных башен, соборы: Троицкий, с позлащенною кровлею, и Успенский, с пятью главами, четыре другие церкви, обширные монастырские строения, многолюдный посад, большие сады, тенистые рощи, светлые пруды, гористое живописное местоположение — все пленяло взоры путешественника, все поселяло в
душе его непреодолимое желание посвятить несколько часов уединенной молитве и поклониться
смиренному гробу основателя этой святой и знаменитой обители.
— Я, деточка, паче всего боюсь глупости, — со
смиренной ядовитостью ответил Маякин. — Я так полагаю: даст тебе дурак меду — плюнь; даст мудрец яду — пей! А тебе скажу: слаба, брат,
душа у ерша, коли у него щетинка дыбом не стоит…
Но
смиренный брат сказал наотрез, что он недостоин взяться за кисть, что она осквернена, что трудом и великими жертвами он должен прежде очистить свою
душу, чтобы удостоиться приступить к такому делу.
Хорошо. Умиление тихо пало на
душу. Вот где я побеседую с господом, разверну пред ним сокровенное
души моей и со
смиренной настойчивостью попрошу указать мне пути к знанию законов его!
Души тоскующей отрада,
Там упованье в тишине
С
смиренной верой обитает,
И сердцу все напоминает
О близкой, лучшей стороне...
Над таким положением поневоле задумаешься горько и тяжко, и мы помним, как болезненно сжалось наше сердце, когда Лаврецкий, прощаясь с Лизой, сказал ей: «Ах, Лиза, Лиза! как бы мы могли быть счастливы!» — и когда она, уже
смиренная монахиня в
душе, ответила: «Вы сами видите, что счастье зависит не от нас, а от бога», и он начал было: «Да потому что вы…», и не договорил…
Когда природа вся трепещет и сияет,
Когда её цвета ярки и горячи,
Душа бездейственно в пространстве утопает
И в неге врозь её расходятся лучи.
Но в скромный, тихий день, осеннею погодой,
Когда и воздух сер, и тесен кругозор,
Не развлекаюсь я
смиренною природой,
И немощен её на жизнь мою напор.
Мой трезвый ум открыт для сильных вдохновений,
Сосредоточен я живу в себе самом,
И сжатая мечта зовёт толпы видений,
Как зажигательным рождая их стеклом.
Нет ничего более полезного для
души, как памятование о том, что ты ничтожная и по времени и по пространству козявка и что сила твоя только в том, что ты можешь понимать свое ничтожество и потому быть
смиренным.
Может быть
смиренным только тот человек, который знает, что в
душе его живет бог. Такому человеку всё равно, как судят о нем люди.
— Только-то? — прежним голосом ласки промолвила с улыбкой Варенька. — Чем же тут смущаться?.. Не в один Успенский пост, а всю жизнь надо поститься… Но что такое пост? Не в том он, чтобы молока да яиц не есть — это дело телесное, нечего о нем заботиться.
Душой надо поститься, скорбеть, ежели совесть тебя в чем-нибудь зазирает. Сердце
смиренное, дух сокрушенный — вот настоящий пост.
Часто и любовно употребляет Гомер выражения: tlemosyne, talapenthes thymos, talasifron, polytlas. У нас их упорно переводят «христианскими» словами: долготерпение, многотерпеливый дух, многострадальный, страдалец. Но совсем другое обозначают эти слова у Гомера — не
смиренное долготерпение, а стойкость, закаленность
души, ее здоровую способность обмозоливаться против страданий. Одиссей говорит...
Жил у князя на хлебах из мелкопоместного шляхетства Кондратий Сергеич Белоусов. Деревню у него сосед оттягал, он и пошел на княжие харчи. Человек немолодой, совсем богом убитый: еле
душа в нем держалась, кроткий был и
смиренный, вина капли в рот не бирал, во Святом Писании силу знал, все, бывало, над божественными книгами сидит и ни единой службы господней не пропустит, прежде попа в церковь придет, после всех выйдет. И велела ему княгиня Марфа Петровна при себе быть, сама читать не могла, его заставляла.
«Я нашел царя в глубоком унынии. Сей двор пышный казался тогда
смиренной обителью иноков, черным цветом одежды изъявляя мрачность
души Иоанновой. Но судьбы Всевышнего неисповедимы — сама печаль царя, некогда столь необузданного, расположила его к умеренности и терпению слушать мои убеждения».
Что совершилось, что происходило в нем, чем и как мог этот
смиренный, но торжествующий и величавый в своем смирении служитель церкви вызвать всю бурю чувств, происходившую теперь в его
душе?