Неточные совпадения
— Я не знаю этого, — сухо ответила Дуня, — я слышала только какую-то очень странную историю, что этот Филипп был какой-то ипохондрик, какой-то домашний
философ, люди говорили, «зачитался», и что удавился он более от насмешек, а не от побой господина Свидригайлова. А он при мне хорошо обходился с людьми, и люди его даже любили, хотя и действительно тоже винили его в
смерти Филиппа.
— Сила-то, сила, — промолвил он, — вся еще тут, а надо умирать!.. Старик, тот, по крайней мере, успел отвыкнуть от жизни, а я… Да, поди попробуй отрицать
смерть. Она тебя отрицает, и баста! Кто там плачет? — прибавил он погодя немного. — Мать? Бедная! Кого-то она будет кормить теперь своим удивительным борщом? А ты, Василий Иваныч, тоже, кажется, нюнишь? Ну, коли христианство не помогает, будь
философом, стоиком, что ли! Ведь ты хвастался, что ты
философ?
Не нужно вам повторять, что мы здесь читаем все, что можно иметь о современных событиях, участвуя сердечно во всем, что вас волнует. Почта это время опаздывает, и нетерпение возрастает. Когда узнал о
смерти Корнилова, подумал об его брате и об Николае, товарище покойного. Совершенно согласен с нашим
философом, что при такой
смерти можно только скорбеть об оставшихся.
Я читаю эту телеграмму и пугаюсь ненадолго. Пугает меня не поступок Лизы и Гнеккера, а мое равнодушие, с каким я встречаю известие об их свадьбе. Говорят, что
философы и истинные мудрецы равнодушны. Неправда, равнодушие — это паралич души, преждевременная
смерть.
Наступает молчание. Катя поправляет прическу, надевает шляпу, потом комкает письма и сует их в сумочку — и все это молча и не спеша. Лицо, грудь и перчатки у нее мокры от слез, но выражение лица уже сухо, сурово… Я гляжу на нее, и мне стыдно, что я счастливее ее. Отсутствие того, что товарищи-философы называют общей идеей, я заметил в себе только незадолго перед
смертью, на закате своих дней, а ведь душа этой бедняжки не знала и не будет знать приюта всю жизнь, всю жизнь!
И если бы собрались к ней в камеру со всего света ученые,
философы и палачи, разложили перед нею книги, скальпели, топоры и петли и стали доказывать, что
смерть существует, что человек умирает и убивается, что бессмертия нет, — они только удивили бы ее. Как бессмертия нет, когда уже сейчас она бессмертна? О каком же еще бессмертии, о какой еще
смерти можно говорить, когда уже сейчас она мертва и бессмертна, жива в
смерти, как была жива в жизни?
В противность брату, которого он даже после его
смерти величал французским
философом, а иногда просто чудаком, Семен Матвеич почти постоянно говорил по-русски, громко, речисто, и то и дело хохотал, причем совершенно закрывал глаза и неприятно трясся всем телом, точно злость его колотила.
Что было написано во всей этой громаднейшей рукописи полицейского
философа — осталось сокрытым, потому что со
смертью Александра Афанасьевича его «Однодум» пропал, да и по памяти о нем много никто рассказать не может.
Философу чрезвычайно хотелось узнать обстоятельнее: кто таков был этот сотник, каков его нрав, что слышно о его дочке, которая таким необыкновенным образом возвратилась домой и находилась при
смерти и которой история связалась теперь с его собственною, как у них и что делается в доме?
Царьградский
философ и мних тому рад,
Что хочет Владимир креститься;
«Смотри ж, — говорит, — для небесных наград,
Чтоб в райский, по
смерти, войти вертоград,
Ты должен душою смириться...
И
философ Гераклит Ефесский учит: «Мы живем
смертью наших душ, а души наши живут нашею
смертью».
— Да вот как. Во многих местах десятки тысяч людей, которые непременно должны умереть в силу обстоятельств с голоду, всякий день сыты. Петербург кормит таких двадцать тысяч и все «по сущности христианства». А уберите вы эту «сущность» на три дня из этой сторонушки, вот вам и голодная
смерть, а ваши
философы этого не видали и не разъяснили.
Она стала полагаться лишь на себя и не доверяться людям. Она во всем доискивалась причин, так что посланники прозвали ее «
философом». Цесаревна научилась притворяться. То лежала больной при
смерти, то танцевала до упаду, болтала, наряжалась, разыгрывала смиренницу, угождала императрице и ее фаворитам, подавляя отвращение к мужу.