Неточные совпадения
Это
случилось в начале 48-го
года,
в то самое время, когда Николай Петрович, лишившись жены, приезжал
в Петербург.
С
начала лета в доме стали поговаривать о двух больших предстоящих праздниках: Иванове дне, именинах братца, и об Ильине дне — именинах Обломова: это были две важные эпохи
в виду. И когда хозяйке
случалось купить или видеть на рынке отличную четверть телятины или удавался особенно хорошо пирог, она приговаривала: «Ах, если б этакая телятина попалась или этакий пирог удался
в Иванов или
в Ильин день!»
Вот это и
начал эксплуатировать Федор Павлович, то есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и
в конце концов так
случилось, что когда, уже
года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился
в наш городок
в другой раз, чтобы совсем уж покончить дела с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может быть еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам,
в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч.
Записки эти не первый опыт. Мне было
лет двадцать пять, когда я
начинал писать что-то вроде воспоминаний.
Случилось это так: переведенный из Вятки во Владимир — я ужасно скучал. Остановка перед Москвой дразнила меня, оскорбляла; я был
в положении человека, сидящего на последней станции без лошадей!
Селезень, напротив, разорив гнездо своей утки, получает ее опять
в полное владение, и она не расстается с ним ни на одну минуту до тех пор, покуда вновь не затеет гнезда, вновь не скроется от селезня и не сядет на яйца. даже предположить, что иной утке совсем не удастся вывесть детей
в продолжение целого
лета, потому-то каждому охотнику и
случается встречать
в июне, даже
в начале июля, до самой линевки, уток парами.
В начале лета в Петербурге
случаются иногда прелестные дни — светлые, жаркие, тихие.
Помню, что
в одном из прочитанных мною
в это
лето сотни романов был один чрезвычайно страстный герой с густыми бровями, и мне так захотелось быть похожим на него наружностью (морально я чувствовал себя точно таким, как он), что я, рассматривая свои брови перед зеркалом, вздумал простричь их слегка, чтоб они выросли гуще, но раз,
начав стричь,
случилось так, что я выстриг
в одном месте больше, — надо было подравнивать, и кончилось тем, что я, к ужасу своему, увидел себя
в зеркало безбровым и вследствие этого очень некрасивым.
Туда
в конце тридцатых и
начале сороковых
годов заезжал иногда Герцен, который всякий раз собирал около себя кружок и
начинал обыкновенно расточать целые фейерверки своих оригинальных, по тогдашнему времени, воззрений на науку и политику, сопровождая все это пикантными захлестками; просиживал
в этой кофейной вечера также и Белинский, горячо объясняя актерам и разным театральным любителям, что театр — не пустая забава, а место поучения, а потому каждый драматический писатель, каждый актер, приступая к своему делу, должен помнить, что он идет священнодействовать; доказывал нечто вроде того же и Михайла Семенович Щепкин, говоря, что искусство должно быть добросовестно исполняемо, на что Ленский [Ленский Дмитрий Тимофеевич, настоящая фамилия Воробьев (1805—1860), — актер и драматург-водевилист.], тогдашний переводчик и актер, раз возразил ему: «Михайла Семеныч, добросовестность скорей нужна сапожникам, чтобы они не шили сапог из гнилого товара, а художникам необходимо другое: талант!» — «Действительно, необходимо и другое, — повторил лукавый старик, — но часто
случается, что у художника ни того, ни другого не бывает!» На чей счет это было сказано, неизвестно, но только все присутствующие, за исключением самого Ленского, рассмеялись.
Не проходило
года, чтобы
в Полдневской не
случилось какой-нибудь оказии: то мертвое тело объявится, то крупное воровство, то сбыт краденого золота, то беглые
начнут пошаливать.
— Ответь мне, Александр Давидыч, на один вопрос, —
начал Лаевский, когда оба они, он и Самойленко, вошли
в воду по самые плечи. — Положим, ты полюбил женщину и сошелся с ней; прожил ты с нею, положим, больше двух
лет и потом, как это
случается, разлюбил и стал чувствовать, что она для тебя чужая. Как бы ты поступил
в таком случае?
Юношу вступившего встречают нравы и обычаи, окостенелые и наросшие поколениями; его вталкивают
в споры, бесконечные и совершенно бесполезные; бедный истощает свои силы, втягивается
в искусственную жизнь касты и забывает мало-помалу все живые интересы, расстается с людьми и с современностью; с тем вместе
начинает чувствовать высоту жизни
в области схоластики, привыкает говорить и писать напыщенным и тяжелым языком касты, считает достойными внимания только те события, которые
случились за 800
лет и были отвергаемы по-латине и признаваемы по-гречески.
Кураев, наконец, уехал
в Петербург, а Павел определился на службу.
Случилось это следующим образом: Владимир Андреич, как мы видели еще
в первой главе, советовал зятю, не рассчитывая на профессорство, определиться к должности, а потом
начал убеждать его сильнее и даже настаивать, говоря Павлу, что семейный человек не то, что холостой, — он должен трудиться каждую минуту и не имеет никакого права терять целые
годы для слишком неверных надежд, что семьянину даже неприлично сидеть, как школьнику, за учебником.
Уже он
начинал, как всегда
случается в почетные
лета, брать сильно сторону Рафаэля и старинных художников, — не потому, что убедился вполне
в их высоком достоинстве, но потому, чтобы колоть ими
в глаза молодых художников.
Эта нежная до сладострастия мысль мало-помалу овладевала им совершенно и произвела
в нем переворот даже физический, не говоря уже о нравственном: он смотрел теперь совсем другим человеком
в сравнении с тем «хомяком», которого мы описывали за два
года назад и с которым уже
начинали случаться такие неприличные истории, — смотрел весело, ясно, важно.
Степанида (усаживается у печки). А вот, девонька, видишь ты, какое дело-то вышло. Город-то наш на проезжей дороге; мещане мы. Живем-то хоть бедненько, а домишко-то у нас хоть куда. Вот и останавливаются у нас купцы и баре,
случается. Семья-то у нас небольшая была: я с мужем да дочка Дашенька; хозяин-то у меня уж старенек. Останавливался у нас проездом купец молодой,
начал он Дашу-то уговаривать да улещать. Нам и невдомек такое дело. А
в прошлом
году, около святок, и сманил ее у нас.
— Это
случилось в тысяча восемьсот шестьдесят первом
году,
начал мистер Чарли своим характерным, ломаным языком международного наездника и сальто-морталиста.
В том
году, когда я вместе с цирком знаменитого когда-то Паоли странствовал по венгерским городам, больше похожим на деревни, раскинувшиеся на десятки верст. Труппа у нас была разноплеменная, но прекрасно подобранная; всё артисты высшей пробы смелые, ловкие… настоящие художники… Публика нас принимала радушно, и представления всегда давали полные сборы.
Привязанность Гаврилы Ивановича к дочери и ее к нему была трогательна и страшна. Жутко было представить, что
случится с одним, если другой умрет. И
случилось вот что: кажется, это было
в начале девяностых
годов, — Гаврила Иванович заболел крупозным воспалением легких и умер. Зиночка сейчас же пошла к себе
в комнату и отравилась хлоралгидратом.
В «Новом времени» появилось объявление об их смерти
в одной траурной рамке, и хоронили их обоих вместе.