Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что
будет, то
будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов
служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков. Нет, не хочу! Я знаю, что значит на другую квартиру: то
есть — в тюрьму. Да какое вы имеете право? Да как вы смеете?.. Да вот я… Я
служу в Петербурге. (Бодрится.)Я, я, я…
А князь опять больнехонек…
Чтоб только время выиграть,
Придумать: как тут
быть,
Которая-то барыня
(Должно
быть, белокурая:
Она ему, сердечному,
Слыхал я, терла щеткою
В то время левый бок)
Возьми и брякни барину,
Что мужиков помещикам
Велели воротить!
Поверил! Проще малого
Ребенка стал старинушка,
Как паралич расшиб!
Заплакал! пред иконами
Со всей семьею молится,
Велит
служить молебствие,
Звонить в колокола!
Дворянин, например, считал бы за первое бесчестие не делать ничего, когда
есть ему столько дела:
есть люди, которым помогать;
есть отечество, которому
служить.
Стародум. Ему многие смеются. Я это знаю.
Быть так. Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я не нашел и нужды себя перевоспитывать.
Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а не вы. Тогда не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий считал себя за многих. Зато нонче многие не стоят одного. Отец мой у двора Петра Великого…
Но сие же самое соответствие, с другой стороны,
служит и не малым, для летописателя, облегчением. Ибо в чем состоит, собственно, задача его? В том ли, чтобы критиковать или порицать? Нет, не в том. В том ли, чтобы рассуждать? Нет, и не в этом. В чем же? А в том, легкодумный вольнодумец, чтобы
быть лишь изобразителем означенного соответствия и об оном предать потомству в надлежащее назидание.
Никто не станет отрицать, что это картина не лестная, но иною она не может и
быть, потому что материалом для нее
служит человек, которому с изумительным постоянством долбят голову и который, разумеется, не может прийти к другому результату, кроме ошеломления.
Сверх того, издателем руководила и та мысль, что фантастичность рассказов нимало не устраняет их административно-воспитательного значения и что опрометчивая самонадеянность летающего градоначальника может даже и теперь
послужить спасительным предостережением для тех из современных администраторов, которые не желают
быть преждевременно уволенными от должности.
Впрочем, для нас это вопрос второстепенный; важно же то, что глуповцы и во времена Иванова продолжали
быть благополучными и что, следовательно, изъян, которым он обладал,
послужил обывателям не во вред, а на пользу.
Напротив того, бывали другие, хотя и не то чтобы очень глупые — таких не бывало, — а такие, которые делали дела средние, то
есть секли и взыскивали недоимки, но так как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их не только
были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых, по библейскому преданию,
были написаны заповеди Моисея.] но даже
послужили предметом самых разнообразных устных легенд.
Он считал Россию погибшею страной, в роде Турции, и правительство России столь дурным, что никогда не позволял себе даже серьезно критиковать действия правительства, и вместе с тем
служил и
был образцовым дворянским предводителем и в дорогу всегда надевал с кокардой и с красным околышем фуражку.
То ли ему
было неловко, что он, потомок Рюрика, князь Облонский, ждал два часа в приемной у Жида, или то, что в первый раз в жизни он не следовал примеру предков,
служа правительству, а выступал на новое поприще, но ему
было очень неловко.
«Какой же он неверующий? С его сердцем, с этим страхом огорчить кого-нибудь, даже ребенка! Всё для других, ничего для себя. Сергей Иванович так и думает, что это обязанность Кости —
быть его приказчиком. Тоже и сестра. Теперь Долли с детьми на его опеке. Все эти мужики, которые каждый день приходят к нему, как будто он обязан им
служить».
Теперь же он рад
был уехать и от соседства Щербацких и, главное, от хозяйства, именно на охоту, которая во всех горестях
служила ему лучшим утешением.
Я вполне уверен, что вы раскаялись и раскаиваетесь в том, что
служит поводом настоящего письма, и что вы
будете содействовать мне в том, чтобы вырвать с корнем причину нашего раздора и забыть прошедшее.
Действительно, это
был Голенищев, товарищ Вронского по Пажескому Корпусу. Голенищев в корпусе принадлежал к либеральной партии, из корпуса вышел гражданским чином и нигде не
служил. Товарищи совсем разошлись по выходе из корпуса и встретились после только один раз.
Окончив курсы в гимназии и университете с медалями, Алексей Александрович с помощью дяди тотчас стал на видную служебную дорогу и с той поры исключительно отдался служебному честолюбию. Ни в гимназии, ни в университете, ни после на службе Алексей Александрович не завязал ни с кем дружеских отношений. Брат
был самый близкий ему по душе человек, но он
служил по министерству иностранных дел, жил всегда за границей, где он и умер скоро после женитьбы Алексея Александровича.
Он видел, что Славянский вопрос сделался одним из тех модных увлечений, которые всегда, сменяя одно другое,
служат обществу предметом занятия; видел и то, что много
было людей с корыстными, тщеславными целями, занимавшихся этим делом.
Степан Аркадьич покраснел при упоминании о Болгаринове, потому что он в этот же день утром
был у Еврея Болгаринова, и визит этот оставил в нем неприятное воспоминание. Степан Аркадьич твердо знал, что дело, которому он хотел
служить,
было новое, живое и честное дело; но нынче утром, когда Болгаринов, очевидно, нарочно заставил его два часа дожидаться с другими просителями в приемной, ему вдруг стало неловко.
— Если ты хочешь
служить у меня, — сказал он вошедшему камердинеру, — то ты помни свое дело. Чтоб этого не
было. Ты должен убрать.
— А один голос может решить всё дело, и надо
быть серьезным и последовательным, если хочешь
служить общественному делу, — заключил Сергей Иванович.
— Едва ли, — испуганно оглянувшись, сказал предводитель. — Я устал, уж стар.
Есть достойнее и моложе меня, пусть
послужат.
Несколько раз он повторял слова: «
служил сколько
было сил, верой и правдой, ценю и благодарю», и вдруг остановился от душивших его слез и вышел из залы.
Во всякой книге предисловие
есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или
служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики.
— Благородный молодой человек! — сказал он, с слезами на глазах. — Я все слышал. Экой мерзавец! неблагодарный!.. Принимай их после этого в порядочный дом! Слава Богу, у меня нет дочерей! Но вас наградит та, для которой вы рискуете жизнью.
Будьте уверены в моей скромности до поры до времени, — продолжал он. — Я сам
был молод и
служил в военной службе: знаю, что в эти дела не должно вмешиваться. Прощайте.
— Да, я уж здесь
служил при Алексее Петровиче, [Ермолове. (Прим. М. Ю. Лермонтова)] — отвечал он, приосанившись. — Когда он приехал на Линию, я
был подпоручиком, — прибавил он, — и при нем получил два чина за дела против горцев.
— А зачем же так вы не рассуждаете и в делах света? Ведь и в свете мы должны
служить Богу, а не кому иному. Если и другому кому
служим, мы потому только
служим,
будучи уверены, что так Бог велит, а без того мы бы и не
служили. Что ж другое все способности и дары, которые розные у всякого? Ведь это орудия моленья нашего: то — словами, а это делом. Ведь вам же в монастырь нельзя идти: вы прикреплены к миру, у вас семейство.
— Другие тоже не
будут в обиде, я сам
служил, дело знаю…
Хотя, точно,
есть одно такое обстоятельство, которое бы
послужило в его пользу, да он сам не согласится, потому <что> через это пострадал бы другой.
Полицеймейстер, который
служил в кампанию двенадцатого года и лично видел Наполеона, не мог тоже не сознаться, что ростом он никак не
будет выше Чичикова и что складом своей фигуры Наполеон тоже нельзя сказать чтобы слишком толст, однако ж и не так чтобы тонок.
— Стало
быть, вы молитесь затем, чтобы угодить тому, которому молитесь, чтобы спасти свою душу, и это дает вам силы и заставляет вас подыматься рано с постели. Поверьте, что если <бы> вы взялись за должность свою таким образом, как бы в уверенности, что
служите тому, кому вы молитесь, у вас бы появилась деятельность, и вас никто из людей не в силах <
был бы> охладить.
У него уж набралось бы опять, да он говорит: «Нет, Афанасий Иванович, [То
есть Васильевич.]
служу я теперь уж не себе и <не> для себя, а потому, что Бог так <судил>.
Услыша, что даже издержки по купчей он принимает на себя, Плюшкин заключил, что гость должен
быть совершенно глуп и только прикидывается, будто
служил по статской, а, верно,
был в офицерах и волочился за актерками.
Сначала они
было береглись и переступали осторожно, но потом, увидя, что это ни к чему не
служит, брели прямо, не разбирая, где большая, а где меньшая грязь.
— А Пробка Степан, плотник? я голову прозакладую, если вы где сыщете такого мужика. Ведь что за силища
была!
Служи он в гвардии, ему бы бог знает что дали, трех аршин с вершком ростом!
Видно
было, что он недаром
служил по особым порученьям.
Служив отлично-благородно,
Долгами жил его отец,
Давал три бала ежегодно
И промотался наконец.
Судьба Евгения хранила:
Сперва Madame за ним ходила,
Потом Monsieur ее сменил;
Ребенок
был резов, но мил.
Monsieur l’Abbé, француз убогой,
Чтоб не измучилось дитя,
Учил его всему шутя,
Не докучал моралью строгой,
Слегка за шалости бранил
И в Летний сад гулять водил.
Когда maman вышла замуж, желая чем-нибудь отблагодарить Наталью Савишну за ее двадцатилетние труды и привязанность, она позвала ее к себе и, выразив в самых лестных словах всю свою к ней признательность и любовь, вручила ей лист гербовой бумаги, на котором
была написана вольная Наталье Савишне, и сказала, что, несмотря на то,
будет ли она или нет продолжать
служить в нашем доме, она всегда
будет получать ежегодную пенсию в триста рублей.
Он продолжал
служить, и очень скоро честолюбие его
было так удовлетворено, что ему больше нечего
было желать в этом отношении.
Он
был на такой ноге в городе, что пригласительный билет от него мог
служить паспортом во все гостиные, что многие молоденькие и хорошенькие дамы охотно подставляли ему свои розовенькие щечки, которые он целовал как будто с отеческим чувством, и что иные, по-видимому, очень важные и порядочные, люди
были в неописанной радости, когда допускались к партии князя.
Делать
было нечего: дрожащей рукой подал я измятый роковой сверток; но голос совершенно отказался
служить мне, и я молча остановился перед бабушкой.
— Да, Петр Александрыч, — сказал он сквозь слезы (этого места совсем не
было в приготовленной речи), — я так привык к детям, что не знаю, что
буду делать без них. Лучше я без жалованья
буду служить вам, — прибавил он, одной рукой утирая слезы, а другой подавая счет.
И пробились
было уже козаки, и, может
быть, еще раз
послужили бы им верно быстрые кони, как вдруг среди самого бегу остановился Тарас и вскрикнул: «Стой! выпала люлька с табаком; не хочу, чтобы и люлька досталась вражьим ляхам!» И нагнулся старый атаман и стал отыскивать в траве свою люльку с табаком, неотлучную сопутницу на морях, и на суше, и в походах, и дома.
Мы не годимся
быть твоими рабами, только небесные ангелы могут
служить тебе.
— Нет! — Лонгрен припечатал это слово ударом ладони по вздрогнувшему столу. — Пока я жив, ты
служить не
будешь. Впрочем,
есть время подумать.
— Раз нам не везет, надо искать. Я, может
быть, снова поступлю
служить — на «Фицроя» или «Палермо». Конечно, они правы, — задумчиво продолжал он, думая об игрушках. — Теперь дети не играют, а учатся. Они все учатся, учатся и никогда не начнут жить. Все это так, а жаль, право, жаль. Сумеешь ли ты прожить без меня время одного рейса? Немыслимо оставить тебя одну.
Похвальный лист этот, очевидно, должен
был теперь
послужить свидетельством о праве Катерины Ивановны самой завести пансион; но главное,
был припасен с тою целью, чтобы окончательно срезать «обеих расфуфыренных шлепохвостниц», на случай если б они пришли на поминки, и ясно доказать им, что Катерина Ивановна из самого благородного, «можно даже сказать, аристократического дома, полковничья дочь и уж наверно получше иных искательниц приключений, которых так много расплодилось в последнее время».
Я имею значительное основание предполагать, что Марфа Петровна, имевшая несчастие столь полюбить его и выкупить из долгов, восемь лет назад,
послужила ему еще и в другом отношении: единственно ее старанием и жертвами затушено
было, в самом начале, уголовное дело, с примесью зверского и, так сказать, фантастического душегубства, за которое он весьма и весьма мог бы прогуляться в Сибирь.
Это
был один из того бесчисленного и разноличного легиона пошляков, дохленьких недоносков и всему недоучившихся самодуров, которые мигом пристают непременно к самой модной ходячей идее, чтобы тотчас же опошлить ее, чтобы мигом окарикатурить все, чему они же иногда самым искренним образом
служат.
— Пойду. Я и на прошлой неделе
была… панихиду
служила.