Неточные совпадения
При взгляде на тендер и на рельсы, под влиянием разговора с знакомым, с которым он не встречался после своего несчастия, ему вдруг
вспомнилась она, то есть то, что оставалось еще от нее, когда он, как сумасшедший, вбежал в казарму железнодорожной станции: на столе казармы бесстыдно растянутое посреди чужих окровавленное тело, еще полное недавней жизни; закинутая назад уцелевшая голова с своими тяжелыми косами и вьющимися волосами на висках, и на прелестном лице, с полуоткрытым румяным ртом, застывшее странное, жалкое в губках и ужасное в остановившихся незакрытых глазах, выражение, как бы
словами выговаривавшее то страшное
слово — о том, что он раскается, — которое она во время ссоры сказала ему.
«Зачем я не умерла?»
вспомнились ей тогдашние ее
слова и тогдашнее ее чувство.
Загублена вся жизнь!» Ей опять
вспомнилось то, что сказала молодайка, и опять ей гадко было вспомнить про это; но она не могла не согласиться, что в этих
словах была и доля грубой правды.
Смутно поняв, что начал он слишком задорным тоном и что
слова, давно облюбованные им, туго
вспоминаются, недостаточно легко идут с языка, Самгин на минуту замолчал, осматривая всех. Спивак, стоя у окна, растекалась по тусклым стеклам голубым пятном. Брат стоял у стола, держа пред глазами лист газеты, и через нее мутно смотрел на Кутузова, который, усмехаясь, говорил ему что-то.
Ужас, испытанный Климом в те минуты, когда красные, цепкие руки, высовываясь из воды, подвигались к нему, Клим прочно забыл; сцена гибели Бориса
вспоминалась ему все более редко и лишь как неприятное сновидение. Но в
словах скептического человека было что-то назойливое, как будто они хотели утвердиться забавной, подмигивающей поговоркой...
Вспомнилось, как назойливо возился с ним, как его отягощала любовь отца, как равнодушно и отец и мать относились к Дмитрию. Он даже вообразил мягкую, не тяжелую руку отца на голове своей, на шее и встряхнул головой.
Вспомнилось, как отец и брат плакали в саду якобы о «Русских женщинах» Некрасова. Возникали в памяти бессмысленные, серые, как пепел, холодные
слова...
Вспомнилась бешеная старушка с ее странными
словами.
Тут Самгину
вспомнилось произнесенное на собрании
слово — отечество.
Вспомнились слова Марины: «Мир ограничивает человека, если человек не имеет опоры в духе». Нечто подобное же утверждал Томилин, когда говорил о познании как инстинкте.
Вспомнились слова Лютова...
Затем он неожиданно подумал, что каждый из людей в вагоне, в поезде, в мире замкнут в клетку хозяйственных, в сущности — животных интересов; каждому из них сквозь прутья клетки мир виден правильно разлинованным, и, когда какая-нибудь сила извне погнет линии прутьев, — мир воспринимается искаженным. И отсюда драма. Но это была чужая мысль: «Чижи в клетках», —
вспомнились слова Марины, стало неприятно, что о клетках выдумал не сам он.
На дворе, на улице шумели, таскали тяжести. Это — не мешало. Самгин, усмехаясь, подумал, что, наверное, тысячи Варвар с ужасом слушают такой шум, — тысячи, на разных улицах Москвы, в больших и маленьких уютных гнездах.
Вспомнились слова Макарова о не тяжелом, но пагубном владычестве женщин.
Клим улыбнулся, внимательно следя за мягким блеском бархатных глаз; было в этих глазах нечто испытующее, а в тоне Прейса он слышал и раньше знакомое ему сознание превосходства учителя над учеником.
Вспомнились слова какого-то антисемита из «Нового времени»: «Аристократизм древней расы выродился у евреев в хамство».
Вспоминались слова Макарова о «не тяжелом, но губительном владычестве женщины» и вычитанная у князя Щербатова в книге «О повреждении нравов» фраза: «Жены имеют более склонности к самовластию, нежели мужчины».
Эти
слова прозвучали очень тепло, дружески. Самгин поднял голову и недоверчиво посмотрел на высоколобое лицо, обрамленное двуцветными вихрами и темной, но уже очень заметно поседевшей, клинообразной бородой. Было неприятно признать, что красота Макарова становится все внушительней. Хороши были глаза, прикрытые густыми ресницами, но неприятен их прямой, строгий взгляд.
Вспомнилась странная и, пожалуй, двусмысленная фраза Алины: «Костя честно красив, — для себя, а не для баб».
«Демократия, — соображал Клим Иванович Самгин, проходя мимо фантастически толстых фигур дворников у ворот каменных домов. — Заслуживают ли эти люди, чтоб я встал во главе их?» Речь Розы Грейман, Поярков, поведение Таисьи — все это само собою слагалось в нечто единое и нежелаемое.
Вспомнились слова кадета, которые Самгин мимоходом поймал в вестибюле Государственной думы: «Признаки новой мобилизации сил, враждебных здравому смыслу».
Его особенно занимали споры на тему: вожди владеют волей масс или масса, создав вождя, делает его орудием своим, своей жертвой? Мысль, что он, Самгин, может быть орудием чужой воли, пугала и возмущала его.
Вспоминалось толкование отцом библейской легенды о жертвоприношении Авраама и раздраженные
слова Нехаевой...
Вспоминались ее несомненно честные ласки, незатейливые и часто смешные, но искренние
слова, те глупые, нежные
слова любви, которые принудили одного из героев Мопассана отказаться от своей возлюбленной.
И тотчас же ему
вспомнились глаза Лидии, затем — немой взгляд Спивак. Он смутно понимал, что учится любить у настоящей любви, и понимал, что это важно для него. Незаметно для себя он в этот вечер почувствовал, что девушка полезна для него: наедине с нею он испытывает смену разнообразных, незнакомых ему ощущений и становится интересней сам себе. Он не притворяется пред нею, не украшает себя чужими
словами, а Нехаева говорит ему...
Ему
вспомнились его же собственные
слова у старца: «Мне все так и кажется, когда я вхожу куда-нибудь, что я подлее всех и что меня все за шута принимают, — так вот давай же я и в самом деле сыграю шута, потому что вы все до единого глупее и подлее меня».
«Люби Ивана!» —
вспомнились ему вдруг сейчашние
слова Мити.
«Не душа, а пар», —
вспомнились мне
слова старовера. Хотелось мне отговорить Дерсу ходить на охоту для этого «истинного христианина по церкви апостольской», но этим я доставил бы ему только огорчение — и воздержался.
Эти последние
слова Касьян произнес скороговоркой, почти невнятно; потом он еще что-то сказал, чего я даже расслышать не мог, а лицо его такое странное приняло выражение, что мне невольно
вспомнилось название «юродивца», данное ему Ерофеем. Он потупился, откашлянулся и как будто пришел в себя.
Но ничего этого не
вспомнилось и не подумалось ему, потому что надобно было нахмурить лоб и, нахмурив его, думать час и три четверти над
словами: «кто повенчает?» — и все был один ответ: «никто не повенчает!» И вдруг вместо «никто не повенчает» — явилась у него в голове фамилия «Мерцалов»; тогда он ударил себя по лбу и выбранил справедливо: как было с самого же начала не вспомнить о Мецалове? А отчасти и несправедливо: ведь не привычно было думать о Мерцалове, как о человеке венчающем.
В этой гостиной, на этом диване я ждал ее, прислушиваясь к стону больного и к брани пьяного слуги. Теперь все было так черно… Мрачно и смутно
вспоминались мне, в похоронной обстановке, в запахе ладана —
слова, минуты, на которых я все же не мог нe останавливаться без нежности.
И действительно, не прошло недели, как Федор Васильич получил официальное приглашение пожаловать в губернию.
Вспомнились ему в ту пору его же вещие
слова, которыми он некогда напутствовал станового пристава: за хорошими делами вызывать не будут.
В связи с описанной сценой мне
вспоминается вечер, когда я сидел на нашем крыльце, глядел на небо и «думал без
слов» обо всем происходящем… Мыслей
словами, обобщений, ясных выводов не было… «Щось буде» развертывалось в душе вереницей образов… Разбитая «фигура»… мужики Коляновской, мужики Дешерта… его бессильное бешенство… спокойная уверенность отца. Все это в конце концов по странной логике образов слилось в одно сильное ощущение, до того определенное и ясное, что и до сих пор еще оно стоит в моей памяти.
Когда я увидел его впервые, мне вдруг
вспомнилось, как однажды, давно, еще во время жизни на Новой улице, за воротами гулко и тревожно били барабаны, по улице, от острога на площадь, ехала, окруженная солдатами и народом, черная высокая телега, и на ней — на скамье — сидел небольшой человек в суконной круглой шапке, в цепях; на грудь ему повешена черная доска с крупной надписью белыми
словами, — человек свесил голову, словно читая надпись, и качался весь, позванивая цепями.
И опять ему
вспомнилось детство, тихий плеск реки, первое знакомство с Эвелиной и ее горькие слезы при
слове «слепой»… Инстинктивно почувствовал он, что теперь опять причиняет ей такую же рану, и остановился. Несколько секунд стояла тишина, только вода тихо и ласково звенела в шлюзах. Эвелины совсем не было слышно, как будто она исчезла. По ее лицу действительно пробежала судорога, но девушка овладела собой, и, когда она заговорила, голос ее звучал беспечно и шутливо.
Тамара вслушивалась в давно знакомые, но давно уже слышанные
слова и горько улыбалась.
Вспомнились ей страстные, безумные
слова Женьки, полные такого безысходного отчаяния и неверия… Простит ей или не простит всемилостивый, всеблагий господь се грязную, угарную, озлобленную, поганую жизнь? Всезнающий, неужели отринешь ты ее — жалкую бунтовщицу, невольную развратницу, ребенка, произносившего хулы на светлое, святое имя твое? Ты — доброта, ты — утешение наше!
Не знаю почему, но мне невольно
вспомнились при этом
слова Погудина:"А Набрюшникову — балыки!"
Да, думал я, вот это — любовь, это — страсть, это — преданность… и
вспоминались мне
слова Лушина: жертвовать собою сладко для иных.
Ей
вспоминались слова забытых молитв, зажигая новой верой, она бросала их из своего сердца, точно искры.
И невольно
вспоминались ей
слова Рыбина: «И богом обманули нас!»
Вспомнился Рыбин, его кровь, лицо, горячие глаза,
слова его, — сердце сжалось в горьком чувстве бессилия перед зверями.
— И не любил никогда. Как и вы меня, впрочем. Мы оба играли какую-то гадкую, лживую и грязную игру, какой-то пошлый любительский фарс. Я прекрасно, отлично понял вас, Раиса Александровна. Вам не нужно было ни нежности, ни любви, ни простой привязанности. Вы слишком мелки и ничтожны для этого. Потому что, — Ромашову вдруг
вспомнились слова Назанского, — потому что любить могут только избранные, только утонченные натуры!
Нередко по этому поводу
вспоминались ему чьи-то давным-давно слышанные или читанные им смешные
слова, что человеческая жизнь разделяется на какие-то «люстры» — в каждом люстре по семи лет — и что в течение одного люстра совершенно меняется у человека состав его крови и тела, его мысли, чувства и характер.
Опять Ромашову
вспомнились ужасные
слова денщика Степана, и лицо его страдальчески сморщилось.
Все ругательные
слова отца, особенно его злое лицо,
вспоминались ему, точно он сейчас слышал и видел его. «Шалопай.
В первый раз стал думать об ответственности, которая лежала на нем, и все
слова старичка
вспомнились ему…
При этих
словах Калиновичу невольно
вспомнилась Настенька, обреченная жить в глуши и во всю жизнь, может быть, не увидающая ни балов, ни театров. Ему стало невыносимо жаль бедной девушки, так что он задумался и замолчал.
Пройдя через несколько визитных испытаний, я обыкновенно приобретал самоуверенность и теперь подъезжал было к князю с довольно спокойным духом, как вдруг мне
вспомнились слова княгини Корнаковой, что я наследник; кроме того, я увидел у крыльца два экипажа и почувствовал прежнюю робость.
Слова молитвы перед исповедью
вспомнились мне и не переставая звучали у меня в ушах.
«Почем знать, может быть, твой жизненный путь пересекла настоящая, самоотверженная, истинная любовь», —
вспомнились ей
слова Аносова.
Мы пошли на Сенатскую площадь и в немом благоговении остановились перед памятником Петра Великого.
Вспомнился „Медный всадник“ Пушкина, и тут же кстати пришли на ум и
слова профессора Морошкина о Петре...
Ей уже
вспомнился мотив и серьезное длинное лицо Аркадия, произносившего говорком дурацкие
слова.
Это печальное пение и мысль о Максиме тяжело подействовали на Серебряного, но ему
вспомнились успокоительные
слова Годунова и скоро изгладили грустное впечатление панихиды. На изгибе дороги, входящей в темный лес, он оглянулся на Александрову слободу, и когда скрылись от него золоченые главы дворца Иоаннова, он почувствовал облегчение, как будто тяжесть свалилась с его сердца.
При этих
словах Аннинька и еще поплакала. Ей
вспомнилось: где стол был яств — там гроб стоит, и слезы так и лились. Потом она пошла к батюшке в хату, напилась чаю, побеседовала с матушкой, опять вспомнила: и бледна смерть на всех глядит — и опять много и долго плакала.
Я не могу уйти, окаменев от изумления и горького, тоскливого чувства, — мне
вспоминаются слова бабушкиной сестры...
Вспоминался «умбракул, распещренный звездами», «Гервасий» и торжественные, насмешливые
слова...