Неточные совпадения
Крестьяне, как заметили,
Что не обидны барину
Якимовы
слова,
И сами согласилися
С Якимом: —
Слово верное:
Нам подобает пить!
Пьем — значит,
силу чувствуем!
Придет печаль великая,
Как перестанем пить!..
Работа не свалила бы,
Беда не одолела бы,
Нас хмель не одолит!
Не так ли?
«Да, бог милостив!»
— Ну, выпей с нами чарочку!
Сила Терентьев Пузанов при этих
словах тоскливо замотал головой, так что если б атаманы-молодцы были крошечку побойчее, то они, конечно, разнесли бы съезжую избу по бревнышку.
Анна говорила, что приходило ей на язык, и сама удивлялась, слушая себя, своей способности лжи. Как просты, естественны были ее
слова и как похоже было, что ей просто хочется спать! Она чувствовала себя одетою в непроницаемую броню лжи. Она чувствовала, что какая-то невидимая
сила помогала ей и поддерживала ее.
Организм, разрушение его, неистребимость материи, закон сохранения
силы, развитие — были те
слова, которые заменили ему прежнюю веру.
Он не верил ни одному
слову Степана Аркадьича, на каждое
слово его имел тысячи опровержений, но он слушал его, чувствуя, что его
словами выражается та могущественная грубая
сила, которая руководит его жизнью и которой он должен будет покориться.
Несколько раз он повторял
слова: «служил сколько было
сил, верой и правдой, ценю и благодарю», и вдруг остановился от душивших его слез и вышел из залы.
Странное дело! оттого ли, что честолюбие уже так сильно было в них возбуждено; оттого ли, что в самых глазах необыкновенного наставника было что-то говорящее юноше: вперед! — это
слово, производящее такие чудеса над русским человеком, — то ли, другое ли, но юноша с самого начала искал только трудностей, алча действовать только там, где трудно, где нужно было показать бóльшую
силу души.
Где же тот, кто бы на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее
слово: вперед? кто, зная все
силы, и свойства, и всю глубину нашей природы, одним чародейным мановеньем мог бы устремить на высокую жизнь русского человека? Какими
словами, какой любовью заплатил бы ему благодарный русский человек. Но веки проходят за веками; полмиллиона сидней, увальней и байбаков дремлют непробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произносить его, это всемогущее
слово.
В непродолжительном времени была принесена на стол рябиновка, имевшая, по
словам Ноздрева, совершенный вкус сливок, но в которой, к изумлению, слышна была сивушища во всей своей
силе.
И всякий народ, носящий в себе залог
сил, полный творящих способностей души, своей яркой особенности и других даров бога, своеобразно отличился каждый своим собственным
словом, которым, выражая какой ни есть предмет, отражает в выраженье его часть собственного своего характера.
Словом, не мог равнодушно выстоять на балконе никакой гость и посетитель, и после какого-нибудь двухчасового созерцания издавал он то же самое восклицание, как и в первую минуту: «
Силы небес, как здесь просторно!»
Мужчины почтенных лет, между которыми сидел Чичиков, спорили громко, заедая дельное
слово рыбой или говядиной, обмакнутой нещадным образом в горчицу, и спорили о тех предметах, в которых он даже всегда принимал участие; но он был похож на какого-то человека, уставшего или разбитого дальней дорогой, которому ничто не лезет на ум и который не в
силах войти ни во что.
Чичиков открыл рот, с тем чтобы заметить, что Михеева, однако же, давно нет на свете; но Собакевич вошел, как говорится, в самую
силу речи, откуда взялась рысь и дар
слова...
Обнаруживала ли ими болеющая душа скорбную тайну своей болезни, что не успел образоваться и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний человек; что, не испытанный измлада в борьбе с неудачами, не достигнул он до высокого состоянья возвышаться и крепнуть от преград и препятствий; что, растопившись, подобно разогретому металлу, богатый запас великих ощущений не принял последней закалки, и теперь, без упругости, бессильна его воля; что слишком для него рано умер необыкновенный наставник и нет теперь никого во всем свете, кто бы был в
силах воздвигнуть и поднять шатаемые вечными колебаньями
силы и лишенную упругости немощную волю, — кто бы крикнул живым, пробуждающим голосом, — крикнул душе пробуждающее
слово: вперед! — которого жаждет повсюду, на всех ступенях стоящий, всех сословий, званий и промыслов, русский человек?
Слова хозяйки были прерваны странным шипением, так что гость было испугался; шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями; но, взглянувши вверх, он успокоился, ибо смекнул, что стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же последовало хрипенье, и, наконец, понатужась всеми
силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошел опять покойно щелкать направо и налево.
Но ей нельзя. Нельзя? Но что же?
Да Ольга
слово уж дала
Онегину. О Боже, Боже!
Что слышит он? Она могла…
Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Не в
силах Ленский снесть удара;
Проказы женские кляня,
Выходит, требует коня
И скачет. Пистолетов пара,
Две пули — больше ничего —
Вдруг разрешат судьбу его.
Неправильный, небрежный лепет,
Неточный выговор речей
По-прежнему сердечный трепет
Произведут в груди моей;
Раскаяться во мне нет
силы,
Мне галлицизмы будут милы,
Как прошлой юности грехи,
Как Богдановича стихи.
Но полно. Мне пора заняться
Письмом красавицы моей;
Я
слово дал, и что ж? ей-ей,
Теперь готов уж отказаться.
Я знаю: нежного Парни
Перо не в моде в наши дни.
Ей нужно было обвинять кого-нибудь в своем несчастии, и она говорила страшные
слова, грозила кому-то с необыкновенной
силой, вскакивала с кресел, скорыми, большими шагами ходила по комнате и потом падала без чувств.
Долго еще находился Гриша в этом положении религиозного восторга и импровизировал молитвы. То твердил он несколько раз сряду: «Господи помилуй», но каждый раз с новой
силой и выражением; то говорил он: «Прости мя, господи, научи мя, что творить… научи мя, что творити, господи!» — с таким выражением, как будто ожидал сейчас же ответа на свои
слова; то слышны были одни жалобные рыдания… Он приподнялся на колени, сложил руки на груди и замолк.
Помяните же прощальное мое
слово (при сем
слове голос его вырос, подымался выше, принял неведомую
силу, — и смутились все от пророческих
слов): перед смертным часом своим вы вспомните меня!
С возрастающим изумлением, вся превратившись в слух, не проронив ни одного
слова, слушала дева открытую сердечную речь, в которой, как в зеркале, отражалась молодая, полная
сил душа.
— Стой, стой! — прервал кошевой, дотоле стоявший, потупив глаза в землю, как и все запорожцы, которые в важных делах никогда не отдавались первому порыву, но молчали и между тем в тишине совокупляли грозную
силу негодования. — Стой! и я скажу
слово. А что ж вы — так бы и этак поколотил черт вашего батька! — что ж вы делали сами? Разве у вас сабель не было, что ли? Как же вы попустили такому беззаконию?
Но когда подвели его к последним смертным мукам, — казалось, как будто стала подаваться его
сила. И повел он очами вокруг себя: боже, всё неведомые, всё чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при его смерти! Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушения слабой матери или безумных воплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые груди; хотел бы он теперь увидеть твердого мужа, который бы разумным
словом освежил его и утешил при кончине. И упал он
силою и воскликнул в душевной немощи...
Знал Тарас, что как ни сильно само по себе старое доброе вино и как ни способно оно укрепить дух человека, но если к нему да присоединится еще приличное
слово, то вдвое крепче будет
сила и вина и духа.
И каждое простое
слово сей речи, выговоренное голосом, летевшим прямо с сердечного дна, было облечено в
силу.
Такие
слова перелетали по всем концам. Зашумели запорожцы и почуяли свои
силы. Тут уже не было волнений легкомысленного народа: волновались всё характеры тяжелые и крепкие, которые не скоро накалялись, но, накалившись, упорно и долго хранили в себе внутренний жар.
Скоро в городских магазинах появились его игрушки — искусно сделанные маленькие модели лодок, катеров, однопалубных и двухпалубных парусников, крейсеров, пароходов —
словом, того, что он близко знал, что, в
силу характера работы, отчасти заменяло ему грохот портовой жизни и живописный труд плаваний.
— Жалостно и обидно смотреть. Я видела по его лицу, что он груб и сердит. Я с радостью убежала бы, но, честное
слово,
сил не было от стыда. И он стал говорить: «Мне, милая, это больше невыгодно. Теперь в моде заграничный товар, все лавки полны им, а эти изделия не берут». Так он сказал. Он говорил еще много чего, но я все перепутала и забыла. Должно быть, он сжалился надо мною, так как посоветовал сходить в «Детский базар» и «Аладдинову лампу».
Роясь в легком сопротивлении шелка, он различал цвета: красный, бледный розовый и розовый темный; густые закипи вишневых, оранжевых и мрачно-рыжих тонов; здесь были оттенки всех
сил и значений, различные в своем мнимом родстве, подобно
словам: «очаровательно» — «прекрасно» — «великолепно» — «совершенно»; в складках таились намеки, недоступные языку зрения, но истинный алый цвет долго не представлялся глазам нашего капитана; что приносил лавочник, было хорошо, но не вызывало ясного и твердого «да».
Вы просто, значит, подчинились обстоятельствам, ну
силе, наконец, если уж без этого
слова нельзя.
— Лихорадка, — отвечал он отрывисто. — Поневоле станешь бледный… коли есть нечего, — прибавил он, едва выговаривая
слова.
Силы опять покидали его. Но ответ показался правдоподобным; старуха взяла заклад.
На яблоню Мальчишка лезть не смеет,
Её тряхнуть он
силы не имеет
И,
словом, яблоко достать не знает как.
Вот Мишенька, не говоря ни
слова,
Увесистый булыжник в лапы сгрёб,
Присел на корточки, не переводит духу,
Сам думает: «Молчи ж, уж я тебя, воструху!»
И, у друга на лбу подкарауля муху,
Что
силы есть — хвать друга камнем в лоб!
Николай Петрович попал в мировые посредники и трудится изо всех
сил; он беспрестанно разъезжает по своему участку; произносит длинные речи (он придерживается того мнения, что мужичков надо «вразумлять», то есть частым повторением одних и тех же
слов доводить их до истомы) и все-таки, говоря правду, не удовлетворяет вполне ни дворян образованных, говорящих то с шиком, то с меланхолией о манципации (произнося ан в нос), ни необразованных дворян, бесцеремонно бранящих «евту мунципацию».
Самгин вдруг вспомнил
слова историка Козлова о том, что царь должен будет жестоко показать всю
силу своей власти.
Томилин «беспощадно, едко высмеивал тонко организованную личность, кристалл, якобы способный отразить спектры всех огней жизни и совершенно лишенный
силы огня веры в простейшую и единую мудрость мира, заключенную в таинственном
слове — бог».
Если каждый человек действует по воле класса, группы, то, как бы ловко ни скрывал он за фигурными хитросплетениями
слов свои подлинные желания и цели, всегда можно разоблачить истинную суть его —
силу групповых и классовых повелений.
Он знал, что его личный, житейский опыт формируется чужими
словами, когда он был моложе, это обижало, тревожило его, но постепенно он привык не обращать внимания на это насилие
слов, которые — казалось ему — опошляют подлинные его мысли, мешают им явиться в отличных формах, в оригинальной
силе, своеобразном блеске.
Она задохнулась, видимо, не в
силах выговорить какое-то
слово, ее смуглое лицо покраснело и даже вспухло, на глазах показались слезы; перекинув легкое тело свое на колени, она шептала...
Помимо добротной красоты
слов было в этом голосе что-то нечеловечески ласковое и мудрое, магическая
сила, заставившая Самгина оцепенеть с часами в руке.
Тяжелый, бесцветный голос его звучал напряженно, и казалось, что глава города надеется не на смысл
слов, а только на
силу голоса.
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не в
силах спорить с ним, но хотел оставить последнее
слово за собою. Глядя в окно, он сказал...
Все это текло мимо Самгина, но было неловко, неудобно стоять в стороне, и раза два-три он посетил митинги местных политиков. Все, что слышал он, все речи ораторов были знакомы ему; он отметил, что левые говорят громко, но
слова их стали тусклыми, и чувствовалось, что говорят ораторы слишком напряженно, как бы из последних
сил. Он признал, что самое дельное было сказано в городской думе, на собрании кадетской партии, членом ее местного комитета — бывшим поверенным по делам Марины.
Он старался говорить не очень громко, памятуя, что с годами суховатый голос его звучит на высоких нотах все более резко и неприятно. Он избегал пафоса, не позволял себе горячиться, а когда говорил то, что казалось ему особенно значительным, — понижал голос, заметив, что этим приемом усиливает напряжение внимания слушателей. Говорил он сняв очки, полагая, что блеск и выражение близоруких глаз весьма выгодно подчеркивает
силу слов.
Затем он неожиданно подумал, что каждый из людей в вагоне, в поезде, в мире замкнут в клетку хозяйственных, в сущности — животных интересов; каждому из них сквозь прутья клетки мир виден правильно разлинованным, и, когда какая-нибудь
сила извне погнет линии прутьев, — мир воспринимается искаженным. И отсюда драма. Но это была чужая мысль: «Чижи в клетках», — вспомнились
слова Марины, стало неприятно, что о клетках выдумал не сам он.
«Русь наша — страна
силы неистощимой»… «Нет, не мы, книжники, мечтатели, пленники красивого
слова, не мы вершим судьбы родины — есть иная, незримая
сила, —
сила простых сердцем и умом…»
— Ничтожный человек, министры толкали и тащили его куда им было нужно, как подростка, — сказал он и несколько удивился
силе мстительного, личного чувства, которое вложил в эти
слова.
Самгин отметил, что нижняя пуговица брюк Стратонова расстегнута, но это не было ни смешным, ни неприличным, а только подчеркивало напряжение, в котором чувствовалось что-то как бы эротическое, что согласовалось с его крепким голосом и грубой
силой слов.
Она задохнулась, замолчала, двигая стул, постукивая ножками его по полу, глаза ее фосфорически блестели, раза два она открывала рот, но, видимо, не в
силах сказать
слова, дергала головою, закидывая ее так высоко, точно невидимая рука наносила удары в подбородок ей. Потом, оправясь, она продолжала осипшим голосом, со свистом, точно сквозь зубы...
— Не надо сердиться, господа! Народная поговорка «Долой самодержавие!» сегодня сдана в архив, а «Боже, царя храни», по
силе свободы
слова, приобрело такое же право на бытие, как, например, «Во лузях»…