Неточные совпадения
Он скептик и матерьялист, как все почти
медики, а вместе с этим поэт, и не на шутку, — поэт на деле всегда и часто на
словах, хотя в жизнь свою не написал двух стихов.
А один из здешних
медиков составил тунгусско-русский словарь из нескольких тысяч
слов.
Потом вдруг круто поворотила разговор на самого учителя и стала расспрашивать, кто он, что он, какие у него родственники, имеют ли состояние, как он живет, как думает жить; учитель отвечал коротко и неопределенно, что родственники есть, живут в провинции, люди небогатые, он сам живет уроками, останется
медиком в Петербурге;
словом сказать, из всего этого не выходило ничего.
Против горсти ученых, натуралистов,
медиков, двух-трех мыслителей, поэтов — весь мир, от Пия IX «с незапятнанным зачатием» до Маццини с «республиканским iddio»; [богом (ит.).] от московских православных кликуш славянизма до генерал-лейтенанта Радовица, который, умирая, завещал профессору физиологии Вагнеру то, чего еще никому не приходило в голову завещать, — бессмертие души и ее защиту; от американских заклинателей, вызывающих покойников, до английских полковников-миссионеров, проповедующих верхом перед фронтом
слово божие индийцам.
В «дворянских» отделениях был кейф, отдых, стрижка, бритье, срезание мозолей, ставка банок и даже дерганье зубов, а «простонародные» бани являлись, можно безошибочно сказать, «поликлиникой», где лечились всякие болезни.
Медиками были фельдшера, цирюльники, бабки-костоправки, а парильщики и там и тут заменяли массажисток еще в те времена, когда и
слова этого не слыхали.
Его маленькая сестренка наблюдала словесные битвы тоже из уголка; детское лицо ее смешно надувалось напряжением внимания, глаза широко открывались, а когда звучали особенно резкие
слова, — она шумно вздыхала, точно на нее брызнули ледяной водой. Около нее солидным петухом расхаживал рыжеватый
медик, он говорил с нею таинственным полушепотом и внушительно хмурил брови. Все это было удивительно интересно.
Павел, получивший от
медика приказание не беспокоить мать в подобном состоянии, позвал сестру, и оба они уселись в гостиной. Долго не вязался между ними разговор: они так давно не видались, у них было так много горя, что
слово как бы не давалось им для выражения того, что совершалось в эти минуты в их сердцах; они только молча менялись ласковыми взглядами.
Я позвал горничных женщин и с помощью их вынес бесчувственную Марью Виссарионовну; Пионову тоже вывели в двои руки. Пришел священник, Леонид очень долго исповедовался, причастился и ни
слова уже потом не говорил. Приехали
медики, но было бесполезно: он умер.
Шредер ее не очень осматривал (эти
медики бывают иногда свысока небрежны), а только сказал мне в другой комнате, что это осталось после болезни и что с весной недурно куда-нибудь съездить к морю или, если нельзя, то просто переселиться на дачу. Одним
словом, ничего не сказал, кроме того, что есть слабость или там что-то. Когда Шредер вышел, она вдруг сказала мне опять, ужасно серьезно смотря на меня...
— Егор… Ну, Егор… — начал умолять
медик. — Даю тебе честное
слово, уж больше никогда не пойду с тобой в другой раз. Честное
слово!
— Последний поупрямее и тяжел на подъем, — сказал кто-то из толпы. Генерал, казалось, не слыхал этих
слов: обратившись к
медику Блументросту, ударил большою перчаткою по руке его и произнес ласково...
О покойной своей матери он сказал лишь несколько
слов по поводу ее продолжительной и тяжкой болезни, не поддавшейся лечению лейб-медиков, присылавшихся императрицей.