Неточные совпадения
Отца мы застали живым. Когда мы здоровались с ним, он не мог говорить и только смотрел глазами, в которых виднелись страдание и нежность. Мне хотелось чем-нибудь выразить ему, как глубоко я люблю его за всю его жизнь и как чувствую его горе. Поэтому, когда все вышли, я подошел к его постели, взял его руку и
прильнул к ней губами, глядя в его лицо. Губы его зашевелились, он что-то хотел сказать. Я наклонился к нему и услышал два
слова...
— Эк тебе далась эта Фотьянка, — ворчала Устинья Марковна, отмахиваясь рукой от пустых
слов. — Набежала дикая копейка — вот и радуются. Только к дому легкие-то деньги не больно
льнут, Марьюшка, а еще уведут за собой и старые, у кого велись.
За Кишкиным уже следили. Матюшка первый заподозрил, что дело нечистое, когда Кишкин прикинулся больным и бросил шурфовку. Потом он припомнил, что Кишкин выплеснул пробу в шурф и не велел бить следующих шурфов по порядку. Вообще все поведение Кишкина показалось ему самым подозрительным. Встретившись в кабаке Фролки с Петром Васильичем, Матюшка спросил про Кишкина, где он ночует сегодня.
Слово за
слово — разговорились. Петр Васильич носом чуял, где неладно, и
прильнул к Матюшке, как пластырь.
Лена очень обрадовалась, узнав, что теперь подошла новая реформа и ее отца зовут опять туда, где родилась, где жила, где любила ее мать, где она лежит в могиле…
Лена думала, что она тоже будет жить там и после долгих лет, в которых, как в синей мреющей дали, мелькало что-то таинственное, как облако, яркое, как зарница, — ляжет рядом с матерью. Она дала
слово умиравшей на Песках няне, что непременно привезет горсточку родной земли на ее могилу на Волковом кладбище.
У
Лены на глазах показались слезы. Вот то, чего она ждала, прозвучало наконец в
словах простого, доброго человека! У нее на мгновение захватило горло, и только через минуту, справившись с волнением, она спросила застенчиво и тихо, чтобы не разбудить отца...
Семену Афанасьевичу не понравилось что-то в
словах ямщика, и он сказал с непонятным
Лене раздражением...
Христианин поступает по
слову пророчества, приложенного к его учителю: «Не воспрекословит, не возопиет и никто не слышит на улицах голоса его. Трости надломленной не переломит и
льна курящегося не угасит, доколе не доставит суду победы» (Мф. XII, 19—20).
Но как-то раз, когда он задумчиво шагал мимо палисадника Маклаковых, к решётке
прильнуло девичье лицо с чёрными глазами, и прямо в ухо прожужжали два
слова...
Ее губы опять долго и мучительно-сладко
прильнули к моим, и я не услышал, а скорее угадал ее
слова...
Сама Алена Евстратьевна и виду не показывала, что замечает что-нибудь, и только все
льнула к Нюше и так обошла своими ласковыми речами девку, что та поверила и ее горю по братце, и слезам, и жалобным
словам, какие умела говорить модница.
Мышлаевский.
Лена, прикажи ему! Все из-за твоих
слов. Возьми у него револьвер!
Нина Александровна. Слушайся более голоса сердца,
Лена! Совесть, долг — не пустые
слова. Кто думает их заглушить в себе, тот ни покоен, ни счастлив быть не может.
Нина Александровна. Ах, разве вы не знаете, как всякой женщине трудно сознаться перед мужчиной в своей вине? А тем более моей
Лене, потому что она не знает, не уверена, как будут ее
слова приняты вами: достаточно вы деликатны, чтобы не вышло какой-нибудь сцены, унизительной для нее?
Тихой радостью вспыхнула Дуня, нежный румянец по снежным ланитам потоком разлился. Дóроги были ей похвалы Аграфены Петровны. С детства любила ее, как родную сестру, в возраст придя, стала ее всей душой уважать и каждое
слово ее высоко ценила. Не сказала ни
слова в ответ, но, быстро с места поднявшись, живо, стремительно бросилась к Груне и, крепко руками обвив ее шею, молча
прильнула к устам ее маленьким аленьким ротиком.
Эта безмолвная признательность больше всяких
слов тронула девочку, и она еще теснее
прильнула к худенькой груди калеки. Последняя глубоко задумалась, глядя на серебристую полосу реки, сквозившей сквозь решетку сада.
Произнеся
слово «сего», пастор засунул правую руку в левый боковой карман своего кафтана и, не найдя в нем бумаги, которую туда положил, вдруг остановился среди речи своей и среди дороги, как будто язык его
прильнул к нёбу, а ноги приросли к земле.