Григорий Лукъянович знал со
слов гонца о содержании грамоты, и получение ее именно в тот день, когда царь ехал оказать великую милость семейству князей Прозоровских, было как раз на руку свирепому опричнику, желавшему во что бы то ни стало изменить решение царя относительно помилования жениха княжны Евпраксии, что было возможно лишь возбудив в нем его болезненную подозрительность. Он достиг этой цели.
Неточные совпадения
Князь задыхался от ярости. Перед крыльцом и на конюшне наказывали
гонцов и других людей, виновных в упуске из рук дерзкого янки, а князь, как дикий зверь, с пеною у рта и красными глазами метался по своему кабинету. Он рвал на себе волосы, швырял и ломал вещи, ругался страшными
словами.
Сами шлют
гонца другого
Вот с чем от
слова до
слова:
«Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь...
Весь мир участвовал в спорах, и
гонцы спешили по всему миру передавать мысль Августина,
слово Афанасия.
Пытают и мучат
гонца палачи,
Друг к другу приходят на смену:
«Товарищей Курбского ты уличи,
Открой их собачью измену!»
И царь вопрошает: «Ну что же
гонец?
Назвал ли он вора друзей наконец?»
«Царь,
слово его всё едино:
Он славит свого господина...
И очи царя загорелися вдруг:
«Ко мне? От злодея лихого?
Читайте же, дьяки, читайте мне вслух
Посланье от
слова до
слова!
Подай сюда грамоту, дерзкий
гонец!»
И в ногу Шибанова острый конец
Жезла своего он вонзает,
Налёг на костыль — и внимает...
День меркнет, приходит ночная пора,
Скрыпят у застенка ворота,
Заплечные входят опять мастера,
Опять зачалася работа.
«Ну, что же, назвал ли злодеев
гонец?»
«Царь, близок ему уж приходит конец,
Но
слово его всё едино,
Он славит свого господина...
О том, что князь Василий выехал из усадьбы, сообщил прискакавший ранее
гонец, привезший распоряжение приготовить и истопить хоромы,
словом, привести все в порядок в пустовавших уже несколько месяцев жилых помещениях московского княжеского дома.
Иван Васильевич, которого по всей справедливости можно было назвать медлителем, приказал через
гонца сказать свое ласковое
слово, первое Хабару, а второе всем охотникам, и известить их, что он идет.
В военном совете, после многих разногласий, едва было решено собрать шведские войска при Гуммельсгофе и дать там отпор набегу русских, когда к гельметскому двору прискакал шведский офицер, так сказать, на шпорах и шпаге, ибо измученное животное, в котором он еще возбуждал ими жизнь, пало, лишь только он успел слезть с него. Случай этот принят был за худое предвестие для шведов.
Гонец подтвердил
слова Вольдемара.
Гонец прямо со двора митрополичьего явился к нему с ласковым
словом от господина всея Руси и с большим спасибо отцу за сына.
Письмо брата далеко не утешило князя Василия, хоть он, по правде сказать, и не ожидал от него особого утешения, тем не менее он не упал духом и приказал собираться в Москву. Послав
гонца велеть приготовить хоромы, князь не оставил мысли — по приезде, уже на
словах посоветовавшись с братом, явиться к царю с челобитьем, тем более, что брат не отказался помочь ему, а только уведомлял, что, по его мнению, это будет трудно, а главное — опасно.
— Не тебе, однако, бородка, покончить это дело. А тебе вот что: отправь
гонца к воеводе Даниле Холмскому, в его отчину, с
словом моим, чтобы он немедля прибыл в Москву; да сходи к Образцу и скажи ему, что я жалую его, моего слугу: ставлю к нему лекаря-немчина, который-де на днях прибудет к нам; да накажи, принял бы его с хлебом-солью да с честью. Вот сколько я на тебя нагрузил.
Итак, слыша уверения хромоногого
гонца и видя приближающееся к закату солнце, мы уже решились идти на подкрепление и ночлег к отцу Александру; но вдруг бегущие дают знать нам, что епископ едет на плотине, и мы едва-едва успели выйти к нему навстречу. Я подошел к самой карете, и первое
слово его было: „Давно ли я приехал в Княжичи!“