Неточные совпадения
— Тогда еще вечер был, и солнце на вас обоих так светило, а я сидел в углу и трубку курил да на вас смотрел… Я, Сережа, каждый месяц к ней на могилу, в город, езжу, — прибавил он пониженным голосом, в котором слышались дрожание и подавляемые слезы. — Я об этом сейчас
Насте говорил: она
сказала, что мы оба вместе будем к ней ездить…
— То-то! — значительно
сказала сваха и, заставив молодого выпить стакан водки, повела его к
Насте. В пуньке она опять налила водки и поднесла
Насте, но Настя отпросилась от угощенья, а Григорий, совсем уже опьяневший, еще выпил. Сваха тоже выпила и, взяв штоф под мышку, вышла с фонарем вон и затворила за собою пуньку.
— Милая! —
сказала девочка
Насте, обняла ее ручонкой, прижала к себе и поцеловала.
— Вот как ты до своего мужа, — смеясь,
сказала солдатка
Насте.
Рассказали тут
Насте, как этот Степан в приемышах у гостомльского мужика Лябихова вырос, как его били, колотили, помыкали им в детстве, а потом женили на хозяйской дочери, которая из себя хоть и ничего баба, а нравная такая, что и боже спаси. Слова с мужем в согласие не
скажет, да все на него жалуется и чужим и домашним. Срамит его да урекает.
Часто с Настею стали повторяться с этого раза такие припадки. Толковали сначала, что «это брюхом», что она беременна; позвали бабку, бабка
сказала, что неправда, не беременна Настя. Стали все в один голос говорить, что Настя испорчена, что в ней бес сидит. Привезли из Аплечеева отставного солдата знахаря. Тот приехал, расспросил обо всем домашних и в особенности Домну, посмотрел
Насте в лицо; посмотрел на воду и объявил, что Настя действительно испорчена.
В
Насте этакой порчи никакой никто не замечал из семейных, кроме невестки Домны. И потому Исай Матвеич Прокудин,
сказавши раз невестке: «Эй, Домка, не бреши!», запрег лошадь и поехал к Костику, а на другой вечер, перед самым ужином, приехал к Прокудиным Костик.
— Вот тебе рукавички, —
сказал он шутливо, глядя в глаза
Насте, — а Митриха даст тебе серп, поди-ка в сад да обожни крапиву около моей малины.
«Вы, говорю,
Насте сказали бы, чту вам худого делают».
Еще ступил Алексей, приближаясь к
Насте… Она протянула руку и, указывая на дверь, твердо, холодно, какими-то медными звуками
сказала ему...
Ден через пять огляделся Алексей в городе и маленько привык к тамошней жизни. До смерти надоел ему охочий до чужих обедов дядя Елистрат, но Алексей скоро отделался от его наянливости.
Сказал земляку, что едет домой, а сам с постоялого двора перебрался в самую ту гостиницу, где обедал в день приезда и где впервые отроду услыхал чудные звуки органа, вызвавшие слезовую память о
Насте и беззаветной любви ее, — звуки, заставившие его помимо воли заглянуть в глубину души своей и устыдиться черноты ее и грязи.
Сама Аксинья Захаровна, видя, что
Насте хочется побывать в скиту,
сказала мужу, отчего бы и не отпустить их.
Алексей долго ждать себя не заставил. Только зашабашили работники, он
сказал, что ему, по хозяйскому приказу, надо пересмотреть остальные короба с посудой и засветло отослать их на пристань, и отправился в подклет. Фленушка его караулила и дала знать
Насте. Настя спустилась в подклет.
—
Сказали, видно,
Насте про жениха-то?
— Чурчило более не жених моей дочери! Слышишь ли? Теперь об нем более ни слова.
Скажи это
Насте, чтобы и она не смела более помышлять о нем.
— Бери, бери, не смущай, я знаю, что смерть недалеко, и уж приготовился не даром — вчера исповедывался и причащался, сподобился, близких у меня никого нет, а ты мне полюбился, только исполни, что я
сказал: двести в лавру — сто о здравии рабы Натальи, а сто за упокой души рабы
Наста…
— Чурчила более не жених моей дочери! Слышишь ли? Теперь о нем более ни слова.
Скажи это
Насте, чтобы и она не смела более помышлять о нем.