Неточные совпадения
Но он чувствовал, что его знания не сгруппированы в стройную
систему, не стиснуты какой-то единой
идеей.
— Если вы знакомы с историей религий, сект, философских
систем, политических и государственных устройств, то можете заметить, что эти прирожденные человечеству великие
идеи только изменяются в своих сочетаниях, но число их остается одинаким, и ни единого нового камешка не прибавляется, и эти камешки являются то в фигурах мрачных и таинственных, — какова религия индийская, — то в ясных и красивых, — как вера греков, — то в нескладных и исковерканных представлениях разных наших иноверцев.
Нам казалось, что уже с колыбели Петр замыслил преобразование России, что потешными начал он играть для того, чтобы приготовить в России победоносное регулярное войско; что ботик велел починить, проникнутый
идеею о сооружении флота; что он дружился с Лефортом и ездил в Немецкую слободу затем, что с ранних лет замыслил «вдвинуть Россию в
систему европейских государств».
[По гегелевской
системе] чистое единство
идеи и образа есть то, что называется собственно прекрасным; но не всегда бывает равновесие между образом и
идеею; иногда
идея берет перевес над образом и, являясь нам в своей всеобщности, бесконечности, переносит нас в область абсолютной
идеи, в область бесконечного — это называется возвышенным (das Erhabene); иногда образ подавляет, искажает
идею — это называется комическим (das Komische).
Как следствие [основной
идеи гегелевской
системы] и часть метафизической
системы, изложенное выше понятие о прекрасном падает вместе с нею.
Что касается существенного различия прежнего и предлагаемого нами понятия о прекрасном, оно обнаруживается, как мы сказали, на каждом шагу; первое доказательство этого представляется нам в понятиях об отношении к прекрасному возвышенного и комического, которые в господствующей эстетической
системе признаются соподчиненными видоизменениями прекрасного, проистекающими от различного отношения между двумя его факторами,
идеею и образом.
В сущности эти два определения совершенно различны, как существенно различными найдены были нами и два определения прекрасного, представляемые господствующею
системою; в самом деле, перевес
идеи над формою производит не собственно понятие возвышенного, а понятие «туманного, неопределенного» и понятие «безобразного» (das Hässliche) [как это прекрасно развивается у одного из новейших эстетиков, Фишера, в трактате о возвышенном и во введении к трактату о комическом]; между тем как формула «возвышенное есть то, что пробуждает в нас (или, [выражаясь терминами гегелевской школы], — что проявляет в себе)
идею бесконечного» остается определением собственно возвышенного.
Я не буду говорить о том, что основные понятия, из которых выводится у Гегеля определение прекрасного], теперь уже признаны не выдерживающими критики; не буду говорить и о том, что прекрасное [у Гегеля] является только «призраком», проистекающим от непроницательности взгляда, не просветленного философским мышлением, перед которым исчезает кажущаяся полнота проявления
идеи в отдельном предмете, так что [по
системе Гегеля] чем выше развито мышление, тем более исчезает перед ним прекрасное, и, наконец, для вполне развитого мышления есть только истинное, а прекрасного нет; не буду опровергать этого фактом, что на самом деле развитие мышления в человеке нисколько не разрушает в нем эстетического чувства: все это уже было высказано много раз.
Стараясь соединить эти две
идеи, Владимир и принял
систему уделов (том I, стр. 73).
Ясно, почему бедствия удельной
системы произвел г. Жеребцов не из родовых отношений, а из феодальных
идей.
Поэтому, оставляя до более удобного времени подробное изложение и разбор теорий Овэна, мы на этот раз ограничиваемся очерком его личной деятельности и указанием на главнейшие
идеи, служащие основанием всей его
системы.
Он сам создавал себе
систему; она выживалась в нем годами, и в душе его уже мало-помалу восставал еще темный, неясный, но как-то дивно-отрадный образ
идеи, воплощенной в новую, просветленную форму, и эта форма просилась из души его, терзая эту душу; он еще робко чувствовал оригинальность, истину и самобытность ее: творчество уже сказывалось силам его; оно формировалось и крепло.
Поэтому у Беме, строго говоря, отсутствует
идея творения и тварности, и хотя у него и постоянно встречается выражение «тварь и тварность» (Creatur und Creatürlichkeit), но это понятие вовсе не имеет принципиального метафизического и онтологического смысла, а означает только определенную ступень в раскрытии природы Бога (как есть это понятие и в
системе Плотина, отрицающей тем не менее
идею творения).
«Доказательства» бытия Божия, каковы бы они ни были, все от философии и лишь по недоразумению попадают в догматическое богословие, для которого Бог дан и находится выше или вне доказательств; в философии же, для которой Бог задан как вывод или порождение
системы,
идея о Нем приводится в связь со всеми
идеями учения, существует лишь этой связью.
У него как бы отсутствует умопостигаемый мир
идей (София), помещающийся между Богом и миром в
системе платонизма, поэтому для Аристотеля возникает опасность полного религиозного имманентизма, растворения Бога в мире, миробожия.
Не есть ли эта
идея лишь ненужное удвоение нравственного закона, и не является ли поэтому недоразумением вообще отличать Бога от этического сознания, установляющего
систему нравственных целей, постулирующего нравственный миропорядок?
Идеи отрицательного богословия насквозь проникают спекулятивную
систему (ибо здесь можно говорить о
системе) великого германского мистика.
Философская
идея Бога (какова бы она ни была) есть во всяком случае вывод, порождение
системы и esprit de Systeme [Дух
системы (фр.)], существует лишь как момент
системы, ее часть.
В учении этого гениального мыслителя XV века, еще ждущего надлежащего изучения,
идея трансцендентности Бога, составляющая сущность отрицательного богословия, положена в основу его
системы, и даже положительное его учение о Боге понятно только в свете этой центральной
идеи.
Руководящие
идеи этого философствования объединяются не в «
системе», но в некоторой сизигии [«Сизигия» в переводе с древнегреч. буквально означает «соединение», «сопряжение».], органической сочлененности, симфонической связанности.
Конечно, также и по чисто спекулятивным основаниям следует отвергнуть
идею доказательства бытия Божия [Имеются в виду следующие
системы доказательств бытия Божия: 1) космологическая (Аристотель); 2) телеологическая (Платон); 3) онтологическая (Ансельм Кентерберийский); 4) историческая или психологическая (Декарт); 5) нравственная (И. Кант).
Основные
идеи философии не измышляются, но родятся в сознании, как семена, как зародыши будущих философских
систем.
В
системе Шеллинга (я разумею, конечно, его последнюю, наиболее совершенную и договоренную
систему «Philosophie der Offenbarung») с ее учением о самораскрытии троичного Божества через мировой процесс
идея отрицательного богословия о трансцендентности Божества соответствует лишь определенному моменту бо-. жественной и космической диалектики.
Правда лишь в персоналистической, драматической мистике и философии, и на своей вершине она должна быть символикой жизни и духовного пути, а не
системой понятий и
идей, восходящих до верховной
идеи бытия.
Нельзя сравнивать какой бы то ни было
системы остывших и осевших
идей с гениальностью, озаренностью и пламенностью их первых провозвестников.
Его
идея — оградить от хищничества лесные богатства Волги, держаться строго рациональных приемов хозяйства, учредить „заказники“, заняться в других, уже обезлесенных местах
системой правильного лесонасаждения.
Книга Джентиле «Esprit acte pur», [Сокровенность (нем.).] которая продолжает Фихте и Гегеля, не столько исследует проблему духа, сколько строит философскую
систему, основанную на
идее активности духа.
Как кошмар давила и преследовала Достоевского
идея о том, что человечество, изменившее Истине Христовой, в своем бунте и своеволии должно прийти к
системе «безграничного деспотизма» Шигалева, П. Верховенского, Великого Инквизитора.
Печальное происшествие 14 декабря, которое он своим зорким взглядом провидел в течение десятка лет и старался предупредить, уничтожив в корне «военное вольнодумство», как он называл укоренявшиеся в среду русского войска «
идеи запада», но находя постоянный отпор в своем государе-друге, ученике Лагарпа, сделало то, что люди, резко осуждавшие
систему строгостей «графа-солдата», прозрели и открыто перешли на его сторону. Звезда его, таким образом, перед своим, как мы знаем, случайным закатом, блестела еще ярче.