Неточные совпадения
Мысль, что шагание бессрочно, что в идиоте таится какая-то
сила, которая цепенит умы, сделалась невыносимою.
Но на шестой день, когда кучер вернулся без него, она почувствовала, что уже не в
силах ничем заглушать
мысль о нем и о том, что он там делает.
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и
мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка —
сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо было к жене да еще в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается. Поехал в Париж — опять справился.
― То-то и есть, ты взял чужую
мысль, отрезал от нее всё, что составляет ее
силу, и хочешь уверить, что это что-то новое, ― сказал Николай, сердито дергаясь в своем галстуке.
— Каждый член общества призван делать свойственное ему дело, — сказал он. — И люди
мысли исполняют свое дело, выражая общественное мнение. И единодушие и полное выражение общественного мнения есть заслуга прессы и вместе с тем радостное явление. Двадцать лет тому назад мы бы молчали, а теперь слышен голос русского народа, который готов встать, как один человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг и задаток
силы.
Но это спокойствие часто признак великой, хотя скрытой
силы; полнота и глубина чувств и
мыслей не допускает бешеных порывов: душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно; она знает, что без гроз постоянный зной солнца ее иссушит; она проникается своей собственной жизнью, — лелеет и наказывает себя, как любимого ребенка.
Ни перед кем не побоялась бы она обнаружить своих
мыслей, и никакая
сила не могла бы ее заставить молчать, когда ей хотелось говорить.
Запустить так имение, которое могло бы приносить по малой мере пятьдесят тысяч годового доходу!» И, не будучи в
силах удержать справедливого негодования, повторял он: «Решительно скотина!» Не раз посреди таких прогулок приходило ему на
мысль сделаться когда-нибудь самому, — то есть, разумеется, не теперь, но после, когда обделается главное дело и будут средства в руках, — сделаться самому мирным владельцем подобного поместья.
И вновь задумчивый, унылый
Пред милой Ольгою своей,
Владимир не имеет
силыВчерашний день напомнить ей;
Он
мыслит: «Буду ей спаситель.
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнем и вздохов и похвал
Младое сердце искушал;
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи стебелек;
Чтобы двухутренний цветок
Увял еще полураскрытый».
Всё это значило, друзья:
С приятелем стреляюсь я.
Эта простая
мысль отрадно поразила меня, и я ближе придвинулся к Наталье Савишне. Она сложила руки на груди и взглянула кверху; впалые влажные глаза ее выражали великую, но спокойную печаль. Она твердо надеялась, что бог ненадолго разлучил ее с тою, на которой столько лет была сосредоточена вся
сила ее любви.
— Но напротив же, напротив! Если б у них была эта безмозглая
мысль, так они бы всеми
силами постарались ее припрятать и скрыть свои карты, чтобы потом поймать… А теперь — это нагло и неосторожно!
Мучительная, темная
мысль поднималась в нем —
мысль, что он сумасшествует и что в эту минуту не в
силах ни рассудить, ни себя защитить, что вовсе, может быть, не то надо делать, что он теперь делает…
Он страдал тоже от
мысли: зачем он тогда себя не убил? Зачем он стоял тогда над рекой и предпочел явку с повинною? Неужели такая
сила в этом желании жить и так трудно одолеть его? Одолел же Свидригайлов, боявшийся смерти?
Счастлив, кто на чреде трудится знаменитой:
Ему и то уж
силы придаёт,
Что подвигов его свидетель целый свет.
Но сколь и тот почтен, кто, в низости сокрытый,
За все труды, за весь потерянный покой,
Ни славою, ни почестьми не льстится,
И
мыслью оживлён одной:
Что к пользе общей он трудится.
Одинцова ему нравилась: распространенные слухи о ней, свобода и независимость ее
мыслей, ее несомненное расположение к нему — все, казалось, говорило в его пользу; но он скоро понял, что с ней «не добьешься толку», а отвернуться от нее он, к изумлению своему, не имел
сил.
— Не знаком. Ну, так вот… Они учили, что Эон — безначален, но некоторые утверждали начало его в соборности мышления о нем, в стремлении познать его, а из этого стремления и возникла соприсущая Эону
мысль — Эннойя… Это — не разум, а
сила, двигающая разумом из глубины чистейшего духа, отрешенного от земли и плоти…
«Революция
силами дикарей. Безумие, какого никогда не знало человечество. И пред лицом врага. Казацкая мечта. Разин, Пугачев — казаки, они шли против Москвы как государственной организации, которая стесняла их анархическое своеволие. Екатерина правильно догадалась уничтожить Запорожье», — быстро думал он и чувствовал, что эти
мысли не могут утешить его.
Газеты большевиков раздражали его еще более сильно, раздражали и враждебно тревожили. В этих газетах он чувствовал явное намерение поссорить его с самим собою, ‹убедить его в безвыходности положения страны,› неправильности всех его оценок, всех навыков
мысли. Они действовали иронией, насмешкой, возмущали грубостью языка, прямолинейностью
мысли. Их материал освещался социальной философией, и это была «система фраз», которую он не в
силах был оспорить.
— Хотите познакомиться с человеком почти ваших
мыслей? Пчеловод, сектант, очень интересный, книг у него много. Поживете в деревне, наберетесь
сил.
—
Мысль, что «сознание определяется бытием», — вреднейшая
мысль, она ставит человека в позицию механического приемника впечатлений бытия и не может объяснить, какой же
силой покорный раб действительности преображает ее? А ведь действительность никогда не была — и не будет! — лучше человека, он же всегда был и будет не удовлетворен ею.
— Надо поучиться, а то вы компрометируете
мысль, ту
силу, которая отводит человека от животного, но которой вы еще не умеете владеть…
Он знал, что его личный, житейский опыт формируется чужими словами, когда он был моложе, это обижало, тревожило его, но постепенно он привык не обращать внимания на это насилие слов, которые — казалось ему — опошляют подлинные его
мысли, мешают им явиться в отличных формах, в оригинальной
силе, своеобразном блеске.
«Возраст охлаждает чувство. Я слишком много истратил
сил на борьбу против чужих
мыслей, против шаблонов», — думал он, зажигая спичку, чтоб закурить новую папиросу. Последнее время он все чаще замечал, что почти каждая его
мысль имеет свою тень, свое эхо, но и та и другое как будто враждебны ему. Так случилось и в этот раз.
Затем он неожиданно подумал, что каждый из людей в вагоне, в поезде, в мире замкнут в клетку хозяйственных, в сущности — животных интересов; каждому из них сквозь прутья клетки мир виден правильно разлинованным, и, когда какая-нибудь
сила извне погнет линии прутьев, — мир воспринимается искаженным. И отсюда драма. Но это была чужая
мысль: «Чижи в клетках», — вспомнились слова Марины, стало неприятно, что о клетках выдумал не сам он.
В том, что говорили у Гогиных, он не услышал ничего нового для себя, — обычная разноголосица среди людей, каждый из которых боится порвать свою веревочку, изменить своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя эти люди строят мнения на фактах, но для того, чтоб не считаться с фактами. В конце концов жизнь творят не бунтовщики, а те, кто в эпохи смут накопляют
силы для жизни мирной. Придя домой, он записал свои
мысли, лег спать, а утром Анфимьевна, в платье цвета ржавого железа, подавая ему кофе, сказала...
Самгин шел тихо, как бы опасаясь расплескать на ходу все то, чем он был наполнен. Большую часть сказанного Кутузовым Клим и читал и слышал из разных уст десятки раз, но в устах Кутузова эти
мысли принимали как бы густоту и тяжесть первоисточника. Самгин видел пред собой Кутузова в тесном окружении раздраженных, враждебных ему людей вызывающе спокойным, уверенным в своей
силе, — как всегда, это будило и зависть и симпатию.
Этот труд и эта щедрость внушали
мысль, что должен явиться человек необыкновенный, не только потому, что он — царь, а по предчувствию Москвой каких-то особенных
сил и качеств в нем.
— Вы очень много посвящаете
сил и времени абстракциям, — говорил Крэйтон и чистил ногти затейливой щеточкой. — Все, что мы знаем, покоится на том, чего мы никогда не будем знать. Нужно остановиться на одной абстракции. Допустите, что это — бог, и предоставьте цветным расам, дикарям тратить воображение на различные, более или менее наивные толкования его внешности, качеств и намерений. Нам пора привыкнуть к
мысли, что мы — христиане, и мы действительно христиане, даже тогда, когда атеисты.
Шляпы, зонтики, ночные колпаки, очки и клизмы — вот что изготовляется из чистой
мысли силою нашего тяготения к покою, порядку и равновесию.
Но он устал стоять, сел в кресло, и эта свободная всеразрешающая
мысль — не явилась, а раздражение осталось во всей
силе и вынудило его поехать к Варваре.
Самгин торопился изгнать их из памяти, и ему очень не хотелось ехать к себе, в гостиницу, опасался, что там эти холодные
мысли нападут на него с новой
силой.
Он мог бы одинаково свободно и с равной
силой повторить любую
мысль, каждую фразу, сказанную любым человеком, но он чувствовал, что весь поток этих
мыслей требует ограничения в единую норму, включения в берега, в русло.
Мысли были новые, чужие и очень тревожили, а отбросить их — не было
силы. Звон посуды, смех, голоса наполняли Самгина гулом, как пустую комнату, гул этот плавал сверху его размышлений и не мешал им, а хотелось, чтобы что-то погасило их. Сближались и угнетали воспоминания, все более неприязненные людям. Вот — Варавка, для которого все люди — только рабочая
сила, вот гладенький, чистенький Радеев говорит ласково...
— Моя
мысль проста: все имена злому даны
силою ненависти Адама к Еве, а источник ненависти — сознание, что подчиниться женщине — неизбежно.
«Он делает не то, что все, а против всех. Ты делаешь, не веруя. Едва ли даже ты ищешь самозабвения. Под всею путаницей твоих размышлений скрыто живет страх пред жизнью, детский страх темноты, которую ты не можешь, не в
силах осветить. Да и
мысли твои — не твои. Найди, назови хоть одну, которая была бы твоя, никем до тебя не выражена?»
Он в самом деле смотрел на нее как будто не глазами, а
мыслью, всей своей волей, как магнетизер, но смотрел невольно, не имея
силы не смотреть.
Случается и то, что он исполнится презрения к людскому пороку, ко лжи, к клевете, к разлитому в мире злу и разгорится желанием указать человеку на его язвы, и вдруг загораются в нем
мысли, ходят и гуляют в голове, как волны в море, потом вырастают в намерения, зажгут всю кровь в нем, задвигаются мускулы его, напрягутся жилы, намерения преображаются в стремления: он, движимый нравственною
силою, в одну минуту быстро изменит две-три позы, с блистающими глазами привстанет до половины на постели, протянет руку и вдохновенно озирается кругом…
Как теперь вдруг все отнять?.. Да притом в этом столько… столько занятия… удовольствия, разнообразия… жизни… Что она вдруг станет делать, если не будет этого? И когда ей приходила
мысль бежать — было уже поздно, она была не в
силах.
Он благоговейно ужасался, чувствуя, как приходят в равновесие его
силы и как лучшие движения
мысли и воли уходят туда, в это здание, как ему легче и свободнее, когда он слышит эту тайную работу и когда сам сделает усилие, движение, подаст камень, огня и воды.
И потом убиваться неотступною
мыслью, что вы сделаете с ними, когда упадут
силы!..
Но ужас охватил Веру от этой снисходительности. Ей казалось, как всегда, когда совесть тревожит, что бабушка уже угадала все и ее исповедь опоздает. Еще минута, одно слово — и она кинулась бы на грудь ей и сказала все! И только
силы изменили ей и удержали, да еще
мысль — сделать весь дом свидетелем своей и бабушкиной драмы.
Утром он чувствовал себя всегда бодрее и мужественнее для всякой борьбы: утро приносит с собою
силу, целый запас надежд,
мыслей и намерений на весь день: человек упорнее налегает на труд, мужественнее несет тяжесть жизни.
Но при этом все ему хотелось вдруг принести ей множество каких-нибудь неудобоисполнимых жертв, сделаться ей необходимым, стать исповедником ее
мыслей, желаний, совести, показать ей всю свою
силу, душу, ум.
Или, как огонь, осветит путь, вызовет
силы, закалит их энергией и бросит трепет, жар, негу и страсть в каждый момент, в каждую
мысль… направит жизнь, поможет угадать ее смысл, задачу и совершить ее.
Красота, про которую я говорю, не материя: она не палит только зноем страстных желаний: она прежде всего будит в человеке человека, шевелит
мысль, поднимает дух, оплодотворяет творческую
силу гения, если сама стоит на высоте своего достоинства, не тратит лучи свои на мелочь, не грязнит чистоту…
Он не преследовал, конечно, потому, что под рукой не случилось другого извозчика, и я успел скрыться из глаз его. Я же доехал лишь до Сенной, а там встал и отпустил сани. Мне ужасно захотелось пройтись пешком. Ни усталости, ни большой опьянелости я не чувствовал, а была лишь одна только бодрость; был прилив
сил, была необыкновенная способность на всякое предприятие и бесчисленные приятные
мысли в голове.
Он взял со стола и мне подал. Это тоже была фотография, несравненно меньшего размера, в тоненьком, овальном, деревянном ободочке — лицо девушки, худое и чахоточное и, при всем том, прекрасное; задумчивое и в то же время до странности лишенное
мысли. Черты правильные, выхоленного поколениями типа, но оставляющие болезненное впечатление: похоже было на то, что существом этим вдруг овладела какая-то неподвижная
мысль, мучительная именно тем, что была ему не под
силу.
Скажут, глупо так жить: зачем не иметь отеля, открытого дома, не собирать общества, не иметь влияния, не жениться? Но чем же станет тогда Ротшильд? Он станет как все. Вся прелесть «идеи» исчезнет, вся нравственная
сила ее. Я еще в детстве выучил наизусть монолог Скупого рыцаря у Пушкина; выше этого, по идее, Пушкин ничего не производил! Тех же
мыслей я и теперь.
В самом деле, могло быть, что я эту
мысль тогда почувствовал всеми
силами моей души; для чего же иначе было мне тогда так неудержимо и вдруг вскочить с места и в таком нравственном состоянии кинуться к Макару Ивановичу?
И ответы на эти вопросы в эту светлую петербургскую ночь, видневшуюся сквозь неплотно опущенную штору, были неопределенные. Всё спуталось в его голове. Он вызвал в себе прежнее настроение и вспомнил прежний ход
мыслей; но
мысли эти уже не имели прежней
силы убедительности.