Неточные совпадения
Стремит Онегин? Вы заране
Уж угадали; точно так:
Примчался к ней, к своей Татьяне,
Мой неисправленный чудак.
Идет, на мертвеца похожий.
Нет ни одной души в прихожей.
Он в залу; дальше: никого.
Дверь отворил он. Что ж его
С такою силой поражает?
Княгиня
перед ним, одна,
Сидит, не убрана, бледна,
Письмо какое-то читает
И тихо слезы льет рекой,
Опершись на руку щекой.
Обломов после ужина торопливо стал прощаться с теткой: она пригласила его на другой день обедать и Штольцу просила
передать приглашение. Илья Ильич поклонился и, не поднимая глаз, прошел всю залу. Вот сейчас за роялем ширмы и
дверь. Он взглянул — за роялем
сидела Ольга и смотрела на него с большим любопытством. Ему показалось, что она улыбалась.
Он попал будто в клетку тигрицы, которая,
сидя в углу, следит за своей жертвой: и только он брался за ручку
двери, она уже стояла
перед ним, прижавшись спиной к замку и глядя на него своим смеющимся взглядом, без улыбки.
Отворив
дверь из коридора, мать-Шустова ввела Нехлюдова в маленькую комнатку, где
перед столом на диванчике
сидела невысокая полная девушка в полосатой ситцевой кофточке и с вьющимися белокурыми волосами, окаймлявшими ее круглое и очень бледное, похожее на мать, лицо. Против нее
сидел, согнувшись вдвое на кресле, в русской, с вышитым воротом рубашке молодой человек с черными усиками и бородкой. Они оба, очевидно, были так увлечены разговором, что оглянулись только тогда, когда Нехлюдов уже вошел в
дверь.
Когда у него нет посещения, он обыкновенно
сидит, как мешок, на земле
перед дверью своей избы, подвернув под себя свои тонкие ножки, и перекидывается ласковыми словцами со всеми прохожими.
Дача, занимаемая В., была превосходна. Кабинет, в котором я дожидался, был обширен, высок и au rez-de-chaussee, [в нижнем этаже (фр.).] огромная
дверь вела на террасу и в сад. День был жаркий, из сада пахло деревьями и цветами, дети играли
перед домом, звонко смеясь. Богатство, довольство, простор, солнце и тень, цветы и зелень… а в тюрьме-то узко, душно, темно. Не знаю, долго ли я
сидел, погруженный в горькие мысли, как вдруг камердинер с каким-то странным одушевлением позвал меня с террасы.
На другой день утром он зашел за Рейхелем, им обоим надобно было идти к Jardin des Plantes; [Ботаническому саду (фр.).] его удивил, несмотря на ранний час, разговор в кабинете Бакунина; он приотворил
дверь — Прудон и Бакунин
сидели на тех же местах,
перед потухшим камином, и оканчивали в кратких словах начатый вчера спор.
…Грустно
сидели мы вечером того дня, в который я был в III Отделении, за небольшим столом — малютка играл на нем своими игрушками, мы говорили мало; вдруг кто-то так рванул звонок, что мы поневоле вздрогнули. Матвей бросился отворять
дверь, и через секунду влетел в комнату жандармский офицер, гремя саблей, гремя шпорами, и начал отборными словами извиняться
перед моей женой: «Он не мог думать, не подозревал, не предполагал, что дама, что дети, чрезвычайно неприятно…»
Я поднялся на своей постели, тихо оделся и, отворив
дверь в переднюю, прошел оттуда в гостиную… Сумерки прошли, или глаза мои привыкли к полутьме, но только я сразу разглядел в гостиной все до последней мелочи. Вчера не убирали, теперь прислуга еще не встала, и все оставалось так, как было вчера вечером. Я остановился
перед креслом, на котором Лена
сидела вчера рядом со мной, а рядом на столике лежал апельсин, который она держала в руках.
В субботу,
перед всенощной, кто-то привел меня в кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые
двери в сени и в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя.
Перед черным челом печи на широкой скамье
сидел сердитый, непохожий на себя Цыганок; дедушка, стоя в углу у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими по воздуху. Бабушка, стоя где-то в темноте, громко нюхала табак и ворчала...
Эта старушечья злость забавляла Кишкина: очень уж смешно баушка Лукерья сердилась. Но, глядя на старуху, Кишкину пришла неожиданно мысль, что он ищет денег, а деньги
перед ним
сидят… Да лучше и не надо. Не теряя времени, он приступил к делу сейчас же.
Дверь была заперта, и Кишкин рассказал во всех подробностях историю своего богатства. Старушка выслушала его с жадным вниманием, а когда он кончил, широко перекрестилась.
В такого рода размышлениях Павел, сам того не замечая, дошел с Дмитровки на Тверскую и, порядком устав, запыхавшись, подошел к своему номеру, но когда отворил
дверь, то поражен был: у него
перед письменным столом
сидела, глубоко задумавшись, m-me Фатеева в дорожном платье. При его приходе она вздрогнула и обернулась.
Канцелярские чиновники
сидят по местам и скребут перьями; среднее чиновничество, вроде столоначальников и их помощников, расселось где попало верхом на стульях, курит папиросы, рассказывает ходящие в городе слухи и вообще занимается празднословием; начальники отделений — читают газеты или поглядывают то на
дверь, то на лежащие
перед ними папки с бумагами, в ожидании Петра Николаича.
Он растолкал Евсея, показал ему на
дверь, на свечку и погрозил тростью. В третьей комнате за столом
сидел Александр, положив руки на стол, а на руки голову, и тоже спал.
Перед ним лежала бумага. Петр Иваныч взглянул — стихи.
Все благоприятствовало ему. Кареты у подъезда не было. Тихо прошел он залу и на минуту остановился
перед дверями гостиной, чтобы перевести дух. Там Наденька играла на фортепиано. Дальше через комнату сама Любецкая
сидела на диване и вязала шарф. Наденька, услыхавши шаги в зале, продолжала играть тише и вытянула головку вперед. Она с улыбкой ожидала появления гостя. Гость появился, и улыбка мгновенно исчезла; место ее заменил испуг. Она немного изменилась в лице и встала со стула. Не этого гостя ожидала она.
В зале Передонов присел на корточки
перед печкою, свалил книги на железный лист, — и Володин сделал то же, — и принялся с усилием запихивать книгу за книгою в неширокое отверстие. Володин
сидел на корточках рядом с ним, немного позади, и подавал ему книги, сохраняя глубокомысленное и понимающее выражение на своем бараньем лице с выпяченными из важности губами и склоненным от избытка понимания крутым лбом. Варвара заглядывала на них через
дверь. Со смехом сказала она...
— Топор-то у меня стащил… И заперто было…
Сидим это…
перед Рождеством дело… Поужинали… Вдруг стучит. Если бы знали, что бродяга, в жисть не отперли бы. «Кто это?» — спрашиваю. А он из-за двери-то: «Нет ли продажного холста?»
"Зачем я это ей сказал?" — думал на следующее утро Литвинов,
сидя у себя в комнате,
перед окном. Он с досадой пожал плечами: он именно для того и сказал это Татьяне, чтоб отрезать себе всякое отступление. На окне лежала записка от Ирины; она звала его к себе к двенадцати часам. Слова Потугина беспрестанно приходили ему на память; они проносились зловещим, хотя слабым, как бы подземным гулом; он сердился и никак не мог отделаться от них. Кто-то постучался в
дверь.
Он был владельцем канатного завода, имел в городе у пристаней лавочку. В этой лавочке, до потолка заваленной канатом, веревкой, пенькой и паклей, у него была маленькая каморка со стеклянной скрипучей
дверью. В каморке стоял большой, старый, уродливый стол,
перед ним — глубокое кресло, и в нем Маякин
сидел целыми днями, попивая чай, читая «Московские ведомости». Среди купечества он пользовался уважением, славой «мозгового» человека и очень любил ставить на вид древность своей породы, говоря сиплым голосом...
Неизвестно, как именно она выражала ему свои извинения, но слова ее подействовали, и Патрикей после этого разговора просиял и утешился. Но, однако, он был за свою слабость наказан: сына его с этих пор за стол не сажали, но зато сам Патрикей, подавая бабушке ее утренний кофе, всегда получал из ее рук налитую чашку и выпивал ее
сидя на стуле
перед самою княгинею. В этом случае он мог доставлять себе только одно облегчение, что садился у самой
двери.
Посреди большого села, на обширном лугу, или площади, на которой разгуливали овцы и резвились ребятишки, стояла ветхая деревянная церковь с высокой колокольнею. У
дверей ее, на одной из ступеней поросшей травою лестницы,
сидел старик лет восьмидесяти, в зеленом сюртуке с красным воротником, обшитым позументом; с полдюжины медалей, различных форм и величины, покрывали грудь его. Он разговаривал с молодым человеком, который стоял
перед ним и по наряду своему, казалось, принадлежал к духовному званию.
Тем, кто знаком с предчувствиями, я могу сказать, что у меня были самые гадкие предчувствия, и они усилились еще более, когда
перед нами отворилась
дверь в залу и от стены, у которой стояло бабушкино кресло и
сидело несколько родных и сторонних особ, отделилась навстречу нам фигура Мани, беленькая и легонькая, как морская пена.
И когда все было готово, то пригласил Соломон свою царственную гостью на свидание. Окруженная пышной свитой, она идет по комнатам Ливанского дома и доходит до коварного бассейна. На другом конце его
сидит царь, сияющий золотом и драгоценными камнями и приветливым взглядом черных глаз.
Дверь отворяется
перед царицей, и она делает шаг вперед, но вскрикивает и…
Вся эта передряга могла бы остаться в семейном кругу, так как никто сторонний не читал моих писем. Но однажды Крюммер, стоя у самой
двери классной, тогда как я
сидел на противоположном ее конце, сказавши: «Шеншин, это тебе», —
передал письмо близстоящему для передачи мне. При этом никому не известная фамилия Фет на конверте возбудила по уходе директора недоумение и шум.
Я добежал в свой этаж и быстро растворил
дверь. Полина была тут и
сидела на моем диване,
перед зажженною свечою, скрестя руки. С изумлением она на меня посмотрела, и, уж конечно, в эту минуту я был довольно странен на вид. Я остановился пред нею и стал выбрасывать на стол всю мою груду денег.
Пришли в полицию, а Цыганок
сидит уже в присутствии
перед зерцалом, а у его
дверей стоит молодой квартальный, князь Солнцев-Засекин. Роду был знаменитого, а талану неважного.
Образа жизни своей и отношений к людям Рыжов тоже не менял, — даже не садился на городнический стул
перед зерцало, а подписывался «за городничего»,
сидя за своим изъеденным чернилами столиком у входной
двери.
Лицо умершей было заслонено от него неутешным отцом, который
сидел перед нею, обращенный спиною к
дверям.
Почти год назад, с двадцать пятого августа, как уже было сказано выше, я провел несколько дней в той же тобольской тюрьме, только в другом ее отделении. Однажды к моей
двери подошел арестант, по фамилии, кажется, Ефремов, и
передал мне записку, написанную на обрывке серой бумаги. Из нее я узнал, что в тобольской тюрьме, в военно-каторжном ее отделении,
сидит уже третий год в строжайшем одиночном заключении политический осужденный, «именующий себя Фоминым».
Итак, назавтра я стоял в этой комнате за
дверями и слушал, как решалась судьба моя, а в кармане моем был револьвер. Она была приодета,
сидела за столом, а Ефимович
перед нею ломался. И что ж: вышло точь-в-точь то, что я предчувствовал и предполагал, хоть и не сознавая, что я предчувствую и предполагаю это. Не знаю, понятно ли выражаюсь.
Подмостки были сооружены; стулья расставлены в двенадцать рядов; в назначенный день, с семи часов вечера, зала была освещена, у
дверей перед столиком для продажи и приема билетов
сидела старая долгоносая женщина в серой шляпе с надломленными перьями, и с перстнями на всех пальцах.
Ад. На главном мосте
сидит старшой черт. Писарь чертов
сидит внизу, за столом с письменными принадлежностями. Стражи стоят по сторонам. Направо — пять чертенят разных видов; налево у
дверей — привратник; один франтоватый чертенок стоит прямо
перед старшим.
«Так вот ты какая, шельма!» — подумал он и отправился в конюшню. В конюшне в это время Степан
сидел на скамье и лениво,
сидя, чистил бок стоящей
перед ним лошади. Максим не вошел в конюшню, а стал у
двери.
В таком положении были дела их до самой той минуты, когда Глафира Васильевна попросила Жозефа подождать ее за ее
дверью, и он,
сидя на лестничном окне, перепустил
перед своими мысленными очами ленту своих невеселых воспоминаний. Но вот сердце Жозефа встрепенулось; он услыхал сзади себя бодрый голос Глафиры, которой он приготовил сегодня эффектнейший, по его соображениям, сюрприз, вовсе не ожидая, что и она тоже, в свою очередь, не без готовности удивить его.
Сначала мне показалось, что это горит лампада, но, привстав и поглядев в
дверь, я увидал, что то горела под абажуром свеча,
перед которою матушка
сидела за столиком, как была одетая днем, и писала.
Токарев, увлеченный трудным разыгрыванием большого шлема с Елкиным, случайно поднял глаза. За соседним столом, лицом к нему,
сидел Василий Васильевич, глядя в карты. Свечи освещали его лицо — серьезное и строгое, со сдвинутыми тонкими бровями… У Токарева прошло по душе странное чувство. Что такое? Где он недавно видел такое же лицо? Ах, да!.. Совсем с таким лицом Варвара Васильевна стояла недавно
перед решеткою в ожидании, когда служитель откроет
дверь к бешеному…
Палтусов незаметно приосанился,
передал низкую поярковую шляпу из правой руки в левую и пошел к стеклянным
дверям кабинета, где
сидят обыкновенно директора.
Наутро мне пришлось быть в воинском присутствии, — нужно было дать свой деревенский адрес на случай призыва меня из запаса. На большом дворе присутствия, у заборов, стояли телеги с лошадьми, на телегах и на земле
сидели бабы, ребята, старики. Вокруг крыльца присутствия теснилась большая толпа мужиков. Солдат стоял
перед дверью крыльца и гнал мужиков прочь. Он сердито кричал...
Никита
сидел на лавке
перед лучиной и чинил дратвой кожаный мешок, служивший ему ягдташем. Он, видимо, ничуть не удивился появлению Татьяны Берестовой, спокойно поднял голову при шуме отворенной
двери, окинул ее проницательным взглядом.
Собеседницы продолжали говорить о современных происшествиях, как в комнату, где они
сидели, отворилась
дверь, и явилась
перед ними Тони, бледная, дрожащая; грудь ее сильно колебалась.
Швейцар Петр Павлович, по фамилии Троекуров,
сидел перед своей конуркой, у перил площадки первого этажа, откуда он мог, потянувши шнурок, отворять и затворять
дверь парадного подъезда.
Александра Яковлевна
сидела спиной к
двери,
перед громадным овальным зеркалом, одетая в то же самое легкое летнее платье, в котором была на сцене, и поправляла гримировку. Шестов подошел и поздоровался с нею.
Левая часть нижнего этажа была совершенно скрыта от постороннего глаза, шторы на окнах были всегда спущены, а
перед дверью, ведшею из громадных сеней с шестью колоннами в эту половину, всегда в кресле
сидел седой швейцар, встававший при входе посетителя и неизменно повторявший одну и ту же фразу...
Долго еще бедная мать
сидела перед ним, не спуская глаз с безжизненного, вытянувшегося тельца, как бы все ожидая, что оно пошевелится, и лишь когда убедилась в роковой истине, она осторожно оделась, будто боясь потревожить ее вечный сон, тихо отворила
дверь и вышла.