Неточные совпадения
Сидел в мое время один смиреннейший арестант целый год в остроге,
на печи по ночам все Библию читал, ну и зачитался, да зачитался, знаете, совсем, да так, что ни с того ни с сего сгреб кирпич и кинул в начальника, безо всякой обиды с его стороны.
— Конечно, — отвечал Хлопуша, — и я грешен, и эта рука (тут он сжал свой костливый кулак и, засуча рукава, открыл косматую руку), и эта рука повинна в пролитой христианской крови. Но я губил супротивника, а не гостя;
на вольном перепутье да в темном лесу, не дома,
сидя за
печью; кистенем и обухом, а не бабьим наговором.
В пекарне колебался приглушенный шумок, часть плотников укладывалась спать
на полу, Григорий Иванович влез
на печь, в приямке подогревали самовар, несколько человек
сидело за столом, слушая сверлящий голос.
Самгин пошел домой, — хотелось есть до колик в желудке. В кухне
на столе горела дешевая, жестяная лампа, у стола
сидел медник, против него — повар,
на полу у
печи кто-то спал, в комнате Анфимьевны звучали сдержанно два или три голоса. Медник говорил быстрой скороговоркой, сердито, двигая руками по столу...
Клим посмотрел
на людей, все они
сидели молча; его сосед, нагнувшись, свертывал папиросу. Диомидов исчез. Закипала, булькая, вода в котлах; усатая женщина полоскала в корыте «сычуги», коровьи желудки, шипели сырые дрова в
печи. Дрожал и подпрыгивал огонь в лампе, коптило надбитое стекло. В сумраке люди казались бесформенными, неестественно громоздкими.
Но их было десятка два, пятеро играли в карты,
сидя за большим рабочим столом, человек семь окружали игроков, две растрепанных головы торчали
на краю приземистой
печи, невидимый, в углу, тихонько, тенорком напевал заунывную песню, ему подыгрывала гармоника,
на ларе для теста лежал, закинув руки под затылок, большой кудрявый человек, подсвистывая песне.
Ночь была хотя и темная, но благодаря выпавшему снегу можно было кое-что рассмотреть. Во всех избах топились
печи. Беловатый дым струйками выходил из труб и спокойно подымался кверху. Вся деревня курилась. Из окон домов свет выходил
на улицу и освещал сугробы. В другой стороне, «
на задах», около ручья, виднелся огонь. Я догадался, что это бивак Дерсу, и направился прямо туда. Гольд
сидел у костра и о чем-то думал.
Он
сидел на полу, растопырив ноги, и плевал перед собою, шлепая ладонями по полу.
На печи стало нестерпимо жарко, я слез, но, когда поравнялся с дядей, он поймал меня за ногу, дернул, и я упал, ударившись затылком.
Она
сидела на краю
печи, опираясь ногами о приступок, наклонясь к людям, освещенным огнем маленькой жестяной лампы; уж это всегда, если она была в ударе, она забиралась
на печь, объясняя...
В субботу, перед всенощной, кто-то привел меня в кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые двери в сени и в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя. Перед черным челом
печи на широкой скамье
сидел сердитый, непохожий
на себя Цыганок; дедушка, стоя в углу у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими по воздуху. Бабушка, стоя где-то в темноте, громко нюхала табак и ворчала...
Он
сидел на краю
печи, свесив ноги, глядя вниз,
на бедный огонь свечи; ухо и щека его были измазаны сажей, рубаха
на боку изорвана, я видел его ребра, широкие, как обручи. Одно стекло очков было разбито, почти половинка стекла вывалилась из ободка, и в дыру смотрел красный глаз, мокрый, точно рана. Набивая трубку листовым табаком, он прислушивался к стонам роженицы и бормотал бессвязно, напоминая пьяного...
Или входишь в избу, и намека нет
на мебель,
печь голая, а
на полу у стен рядышком
сидят черкесы, одни в шапках, другие с непокрытыми стрижеными и, по-видимому, очень жесткими головами, и смотрят
на меня не мигая.
У Кожина захолонуло
на душе: он не ожидал, что все обойдется так просто. Пока баушка Лукерья ходила в заднюю избу за Феней, прошла целая вечность. Петр Васильич стоял неподвижно у
печи, а Кожин
сидел на лавке, низко опустив голову. Когда скрипнула дверь, он весь вздрогнул. Феня остановилась в дверях и не шла дальше.
Родион Потапыч
сидел в передней избе, которая делилась капитальной стеной
на две комнаты — в первой была русская
печь, а вторая оставалась чистой горницей.
Направо в земле шла под глазом канавка с порогом, а налево у самой арки стояла деревянная скамеечка,
на которой обыкновенно
сидел Никитич, наблюдая свою «хозяйку», как он называл доменную
печь.
На фабрике работа шла своим чередом. Попрежнему дымились трубы, попрежнему доменная
печь выкидывала по ночам огненные снопы и тучи искр, по-прежнему
на плотине в караулке
сидел старый коморник Слепень и отдавал часы. Впрочем, он теперь не звонил в свой колокол
на поденщину или с поденщины, а за него четыре раза в день гудел свисток паровой машины.
Так оно и доподлинно скажешь, что казна-матушка всем нам кормилица… Это точно-с. По той причине, что если б не казна, куда же бы нам с торговлей-то деваться? Это все единственно, что деньги в ланбарт положить, да и
сидеть самому
на печи сложа руки.
Аграфена Кондратьевна. Да, найдешь,
на печи-то
сидя; ты уж и забыл, кажется, что у тебя дочь-то есть.
И лошаденка, точно поняв его мысль, начинает бежать рысцой. Спустя часа полтора Иона
сидит уже около большой, грязной
печи.
На печи,
на полу,
на скамьях храпит народ. В воздухе «спираль» и духота… Иона глядит
на спящих, почесывается и жалеет, что так рано вернулся домой…
Казак
сидел около стойки, в углу, между
печью и стеной; с ним была дородная женщина, почтя вдвое больше его телом, ее круглое лицо лоснилось, как сафьян, она смотрела
на него ласковыми глазами матери, немножко тревожно; он был пьян, шаркал вытянутыми ногами по полу и, должно быть, больно задевал ноги женщины, — она, вздрагивая, морщилась, просила его тихонько...
Каратаев вел жизнь самобытную: большую часть лета проводил он, разъезжая в гости по башкирским кочевьям и каждый день напиваясь допьяна кумысом; по-башкирски говорил, как башкирец;
сидел верхом
на лошади и не слезал с нее по целым дням, как башкирец, даже ноги у него были колесом, как у башкирца; стрелял из лука, разбивая стрелой яйцо
на дальнем расстоянии, как истинный башкирец; остальное время года жил он в каком-то чулане с
печью, прямо из сеней, целый день глядел, высунувшись, в поднятое окошко, даже зимой в жестокие морозы, прикрытый ергаком, [Ергак (обл.) — тулуп из короткошерстных шкур (жеребячьих, сурочьих и т. п.), сшитый шерстью наружу.] насвистывая башкирские песни и попивая, от времени до времени целительный травник или ставленый башкирский мед.
Я застал обеих женщин дома. Старуха возилась около ярко пылавшей
печи, а Олеся пряла лен,
сидя на очень высокой скамейке; когда я, входя, стукнул дверью, она обернулась, нитка оборвалась под ее руками, и веретено покатилось по полу.
Написав это письмо, Оленин поздно вечером пошел к хозяевам. Старуха
сидела на лавке за
печью и сучила коконы. Марьяна с непокрытыми волосами шила у свечи. Увидав Оленина, она вскочила, взяла платок и подошла к
печи.
— Матушка, — отвечал, выгибаясь, Петр Иваныч, — у меня сию минуту индюк в
печи сидит, —
на станцию для ремонтеров жарил, да если твоей милости угодно, мы тебе его подадим, а они подождут.
Солнце
пекло смертно. Пылища какая-то белая, мелкая, как мука, слепит глаза по пустым немощеным улицам, где
на заборах и крышах
сидят вороны. Никогошеньки. Окна от жары завешены. Кое-где в тени возле стен отлеживаются в пыли оборванцы.
— Вот то-то же! И зачем тебя нелегкая понесла!
Сидела бы дома
на печи…
Обстановка первого акта. Но комнаты Пепла — нет, переборки сломаны. И
на месте, где
сидел Клещ, нет наковальни. В углу, где была комната Пепла, лежит Татарин, возится и стонет изредка. За столом
сидит Клещ; он чинит гармонию, порою пробуя лады.
На другом конце стола — Сатин, Барон и Настя. Пред ними бутылка водки, три бутылки пива, большой ломоть черного хлеба.
На печи возится и кашляет Актер. Ночь. Сцена освещена лам — пой, стоящей посреди стола.
На дворе — ветер.
Актер(слезая с
печи). Мне вредно дышать пылью. (С гордостью.) Мой организм отравлен алкоголем… (Задумывается,
сидя на нарах.)
Вечер.
На нарах около
печи Сатин, Барон, Кривой Зоб и Татарин играют в карты. Клещ и Актер наблюдают за игрой. Бубнов
на своих нарах играет в шашки с Медведевым. Лука
сидит на табурете у постели Анны. Ночлежка освещена двумя лампами: одна висит
на стене около играющих в карты, другая —
на нарах Бубнова.
Сидя на стуле прямо, Илья смотрел
на облезлую, коренастую
печь пред ним, тяжёлые думы наваливались
на него одна за другой.
И так однажды разозлясь,
что в страхе все поблекло,
в упор я крикнул солнцу:
«Слазь!
довольно шляться в
пекло!»
Я крикнул солнцу:
«Дармоед!
занежен в облака ты,
а тут — не знай ни зим, ни лет,
сиди, рисуй плакаты!»
Я крикнул солнцу:
«Погоди!
послушай, златолобо,
чем так,
без дела заходить,
ко мне
на чай зашло бы!»
Что я наделал!
Одна надёжа
на нашего заступника Прокопия, иже о Христе юродивого: все за ним
сидим, как тараканы за
печью.
Рассказывали разные истории. Между прочим, говорили о том, что жена старосты, Мавра, женщина здоровая и неглупая, во всю свою жизнь нигде не была дальше своего родного села, никогда не видела ни города, ни железной дороги, а в последние десять лет все
сидела за
печью и только по ночам выходила
на улицу.
Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал… Ему снилась печка.
На печи сидит дед, свесив босые ноги, и читает письмо кухаркам… Около
печи ходит Вьюн и вертит хвостом…
Артамонов знал, что служащие фабрики называют прислонившуюся к стене конюшни хижину Серафима «Капкан», а Зинаиде дали прозвище Насос. Сам плотник называл жилище своё «Монастырём».
Сидя на скамье, около
печи, всегда с гуслями
на расшитом полотенце, перекинутом через плечо, за шею, он, бойко вскидывая кудрявую головку, играя розовым личиком, подмигивал, покрикивал...
На кожаной подушке тележки, ближе ко мне,
сидел мужчина лет тридцати, замечательно красивой и благообразной наружности, в опрятном черном армяке и низко
на лоб надетом черном картузе; он степенно правил откормленным, как
печь широким конем; а рядом с мужчиной, по ту сторону тележки,
сидела женщина высокого роста, прямая как стрела.
Дети уже лежали: двое
на печи, двое
на кровати, один в люльке, у которой
сидела Акулина за пряжей.
Жарко пылают дрова в
печи, я
сижу пред нею рядом с хозяином, его толстый живот обвис и лежит
на коленях, по скучному лицу мелькают розовые отблески пламени, серый глаз — точно бляха
на сбруе лошади, он неподвижен и слезится, как у дряхлого нищего, а зеленый зрачок все время бодро играет, точно у кошки, живет особенной, подстерегающей жизнью. Странный голос, то — высокий по-женски и ласковый, то — сиплый, сердито присвистывающий, сеет спокойно-наглые слова...
Я начал говорить ему, что посягательство Капитолины
на него совсем уж не так серьезно, как он его себе представляет, и что надо посмотреть и подождать. И даже, как оказалось, ждать-то было недолго. Мы беседовали,
сидя на полу перед
печью спинами к окнам. Время было близко к полночи, и с той поры, как Коновалов пришел, прошло часа полтора-два. Вдруг сзади нас раздался дребезг стекол, и
на пол шумно грохнулся довольно увесистый булыжник. Мы оба в испуге вскочили и бросились к окну.
Со своим стариком она обращалась не ласково, обзывала его то лежебокой, то холерой. Это был неосновательный, ненадежный мужик, и, быть может, если бы она не понукала его постоянно, то он не работал бы вовсе, а только
сидел бы
на печи да разговаривал. Он подолгу рассказывал сыну про каких-то своих врагов, жаловался
на обиды, которые он будто бы терпел каждый день от соседей, и было скучно его слушать.
Девочки,
сидя и лежа
на печи, глядели вниз не мигая; казалось, что их было очень много — точно херувимы в облаках. Рассказы им нравились; они вздыхали, вздрагивали и бледнели то от восторга, то от страха, а бабку, которая рассказывала интереснее всех, они слушали не дыша, боясь пошевельнуться.
На печи сидела девочка лет восьми, белоголовая, немытая, равнодушная; она даже не взглянула
на вошедших.
Аким (
сидит с краю
на печи, достает онучи, лапти и обувается). Пролезай, пролезай в угол-то.
Изба Петра. Зима. После второго действия прошло девять месяцев. Анисья ненарядная
сидит за станом, ткет. Анютка
на печи. Mитрич, старик работник.
Матвей
сидел в кухне перед чашкой с картофелем и ел. Тут же около
печи сидели друг против друга Аглая и Дашутка и мотали нитки. Между
печью и столом, за которым
сидел Матвей, была протянута гладильная доска;
на ней стоял холодный утюг.
В рыбачьей хижине
сидит у огня Жанна, жена рыбака, и чинит старый парус.
На дворе свистит и воет ветер и, плескаясь и разбиваясь о берег, гудят волны…
На дворе темно и холодно,
на море буря, но в рыбачьей хижине тепло и уютно. Земляной пол чисто выметен; в
печи не потух еще огонь;
на полке блестит посуда.
На кровати с опущенным белым пологом спят пятеро детей под завывание бурного моря. Муж-рыбак с утра вышел
на своей лодке в море и не возвращался еще. Слышит рыбачка гул волн и рев ветра. Жутко Жанне.
— А вон он, — сказал хозяин, указывая
на печь, где, потирая мохнатые костлявые ноги,
сидел Корней.
Когда
на Валерииной кровати
сидел Черт, казалось, что в комнате вторая чугунная
печь, а когда не
сидел — чугунная
печь в углу выглядела им.
В Осиповке еще огней не вздували. По всей деревне мужички, лежа
на полатях, сумерничали; бабы,
сидя по лавкам, возле гребней дремали; ребятишки смолкли, гурьбой забившись
на печи.
На улицах ни души.
— По нонешним временам человеку с достатком и стыд и грех
на печи сложа руки
сидеть…