Неточные совпадения
Пробираясь берегом к своей хате, я невольно всматривался в ту сторону, где накануне слепой дожидался ночного пловца; луна уже катилась по небу, и мне показалось, что кто-то в белом
сидел на берегу; я подкрался, подстрекаемый любопытством, и прилег в траве над
обрывом берега; высунув немного голову, я мог хорошо видеть с утеса все, что внизу делалось, и не очень удивился, а почти обрадовался, узнав мою русалку.
С невысокого, изрытого корнями
обрыва Ассоль увидела, что у ручья,
на плоском большом камне, спиной к ней,
сидит человек, держа в руках сбежавшую яхту, и всесторонне рассматривает ее с любопытством слона, поймавшего бабочку.
В светлом, о двух окнах, кабинете было по-домашнему уютно, стоял запах хорошего табака;
на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний, между окнами висел в золоченой раме желто-зеленый пейзаж, из тех, которые прозваны «яичницей с луком»: сосны
на песчаном
обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр Попов
сидел в углу за столом, поставленным наискось от окна, курил папиросу, вставленную в пенковый мундштук,
на мундштуке — палец лайковой перчатки.
Когда Самгин выбежал
на двор, там уже суетились люди, — дворник Панфил и полицейский тащили тяжелую лестницу, верхом
на крыше
сидел, около трубы, Безбедов и рубил тес. Он был в одних носках, в черных брюках, в рубашке с накрахмаленной грудью и с незастегнутыми обшлагами; обшлага мешали ему, ерзая по рукам от кисти к локтям; он вонзил топор в крышу и,
обрывая обшлага, заревел...
Самгин уже ни о чем не думал, даже как бы не чувствовал себя, но у него было ощущение, что он
сидит на краю
обрыва и его тянет броситься вниз.
Он ходил за ней по горам, смотрел
на обрывы,
на водопады, и во всякой рамке она была
на первом плане. Он идет за ней по какой-нибудь узкой тропинке, пока тетка
сидит в коляске внизу; он следит втайне зорко, как она остановится, взойдя
на гору, переведет дыхание и какой взгляд остановит
на нем, непременно и прежде всего
на нем: он уже приобрел это убеждение.
Райский
сидел целый час как убитый над
обрывом,
на траве, положив подбородок
на колени и закрыв голову руками. Все стонало в нем. Он страшной мукой платил за свой великодушный порыв, страдая, сначала за Веру, потом за себя, кляня себя за великодушие.
Райский сунул письмо в ящик, а сам, взяв фуражку, пошел в сад, внутренне сознаваясь, что он идет взглянуть
на места, где вчера ходила,
сидела, скользила, может быть, как змея, с
обрыва вниз, сверкая красотой, как ночь, — Вера, все она, его мучительница и идол, которому он еще лихорадочно дочитывал про себя — и молитвы, как идеалу, и шептал проклятия, как живой красавице, кидая мысленно в нее каменья.
— В городе заметили, что у меня в доме неладно; видели, что вы ходили с Верой в саду, уходили к
обрыву,
сидели там
на скамье, горячо говорили и уехали, а мы с ней были больны, никого не принимали… вот откуда вышла сплетня!
Шум все ближе, ближе, наконец из кустов выскочил
на площадку перед
обрывом Райский, но более исступленный и дикий, чем раненый зверь. Он бросился
на скамью, выпрямился и
сидел минуты две неподвижно, потом всплеснул руками и закрыл ими глаза.
Он
сидел на скамье у
обрыва, ходил по аллеям, и только к полуночи у него прекращалось напряженное, томительное ожидание выстрела. Он почти желал его, надеясь, что своею помощью сразу навсегда отведет Веру от какой-то беды.
И старческое бессилие пропадало, она шла опять. Проходила до вечера, просидела ночь у себя в кресле, томясь страшной дремотой с бредом и стоном, потом просыпалась, жалея, что проснулась, встала с зарей и шла опять с
обрыва, к беседке, долго
сидела там
на развалившемся пороге, положив голову
на голые доски пола, потом уходила в поля, терялась среди кустов у Приволжья.
В стороне звонко куковала кукушка. Осторожная и пугливая, она не
сидела на месте, то и дело шныряла с ветки
на ветку и в такт кивала головой, подымая хвост кверху. Не замечая опасности, кукушка бесшумно пролетела совсем близко от меня, села
на дерево и начала было опять куковать, но вдруг испугалась,
оборвала на половине свое кукование и торопливо полетела обратно.
Мать твоя все пуговицы
на кофте
оборвала,
сидит растрепана, как после драки, рычит: «Уедем, Максим!
И все, кто мирно лежал и
сидел на земле, испуганно вскочили
на ноги и рванулись к противоположному краю рва, где над
обрывом белели будки, крыши которых я только и видел за мельтешащимися головами.
Ямщик невольно оглянулся. Седок уже не встряхивался, а
сидел «своей волей», нахмурив брови, и
на лбу его ямщику только теперь резко кинулась в глаза кокарда. «Должно — начальство новое», — подумал Силуян,
обрывая песню, и обиженно задергал вожжами.
Жаркий июльский день. Листок осины не шевельнется. Я
сижу с тетрадкой и карандашом
на моей любимой скамеечке в самом глухом углу «джунглей», над
обрывом извилистого берега Москвы-реки.
А когда очнулся, то увидал, что
сидит в овраге и
на груди у него болтаются оборванные подтяжки, брюки лопнули, сквозь материю жалобно смотрят до крови исцарапанные колени. Всё тело полно боли, особенно болела шея, и холод точно кожу с него сдирал. Запрокинувшись назад, Евсей посмотрел
на обрыв, — там, под белым сучком берёзы, в воздухе качался ремень тонкой змеёй и манил к себе.
Он
сидел против меня, облокотившись
на перилы, и, притянув к себе ветку сирени,
обрывал с нее листья.
Сидя на краю
обрыва, Николай и Ольга видели, как заходило солнце, как небо, золотое и багровое, отражалось в реке, в окнах храма и во всем воздухе, нежном, покойном, невыразимо чистом, какого никогда не бывает в Москве. А когда солнце село, с блеяньем и ревом прошло стадо, прилетели с той стороны гуси, — и все смолкло, тихий свет погас в воздухе, и стала быстро надвигаться вечерняя темнота.
На Успенье, в одиннадцатом часу вечера, девушки и парни, гулявшие внизу
на лугу, вдруг подняли крик и визг и побежали по направлению к деревне; и те, которые
сидели наверху,
на краю
обрыва, в первую минуту никак не могли понять, отчего это.
«Стану я, раб божий (имя рек), благословясь и пойду перекрестясь во сине море;
на синем море лежит бел горюч камень,
на этом камне стоит божий престол,
на этом престоле
сидит пресвятая матерь, в белых рученьках держит белого лебедя,
обрывает, общипывает у лебедя белое перо; как отскакнуло, отпрыгнуло белое перо, так отскокните, отпрыгните, отпряните от раба божия (имя рек), родимые огневицы и родимые горячки, с буйной головушки, с ясных очей, с черных бровей, с белого тельца, с ретивого сердца, с черной с печени, с белого легкого, с рученек, с ноженек.
— Юлико! — сказала я ему как-то,
сидя на том же неизменном
обрыве и не сводя глаз с таинственно мерцающего огонька, — ты меня очень любишь?
Больше ничего не может сказать Саша. Он выходит из кабинета и опять садится
на стул у двери. Сейчас он охотно бы ушел совсем, но его душит ненависть и ему ужасно хочется остаться, чтобы
оборвать полковника, сказать ему какую-нибудь дерзость. Он
сидит и придумывает, что бы такое сильное и веское сказать ненавистному дяде, а в это время в дверях гостиной, окутанная сумерками, показывается женская фигура. Это жена полковника. Она манит к себе Сашу и, ломая руки, плача, говорит...
Вправо от того места, где он стоял, у самого
обрыва на скамейке
сидел кто-то.
На площадке перед рестораном Откоса, за столиками,
сидела вечерняя публика, наехавшая снизу, с ярмарки, — почти все купцы. Виднелось и несколько шляпок. Из ресторана слышно было пение женского хора. По верхней дорожке, над крутым
обрывом, двигались в густых уже сумерках темные фигуры гуляющих, больше мужские.
Центральную сцену в"
Обрыве"я читал,
сидя также над
обрывом, да и весь роман прочел
на воздухе,
на разных альпийских вышках. Не столько лица двух героев. Райского и Волохова, сколько женщины: Вера, Марфенька, бабушка, а из второстепенных — няни, учителя гимназии Козлова — до сих пор мечутся предо мною, как живые, а я с тех пор не перечитывал романа и пишу эти строки как раз 41 год спустя в конце лета 1910 года.
Солнце садилось за бор. Тележка, звякая бубенчиками, медленно двигалась по глинистому гребню. Я
сидел и сомнительно поглядывал
на моего возницу. Направо, прямо из-под колес тележки, бежал вниз
обрыв, а под ним весело струилась темноводная Шелонь; налево, также от самых колес, шел овраг,
на дне его тянулась размытая весенними дождями глинистая дорога. Тележка переваливалась с боку
на бок, наклонялась то над рекою, то над оврагом. В какую сторону предстояло нам свалиться?
— В таком случае я отказываюсь объяснить ваше более чем странное поведение относительно меня. Вы
сидите у меня, чуть не признаетесь мне в любви,
обрываете это признанье
на половине, что объясняете внезапным приступом головной боли, уезжаете, не кажете глаз около месяца и, наконец, просите снова свиданья запиской, очень странной по форме. Согласитесь, что я вправе удивляться.
Борька сел над
обрывом на сухую и блестящую траву под молодыми березками. Сзади огромный дуб шумел под ветром черною вершиною. Кругом шевелились и изгибались высокие кусты донника, от его цветов носился над
обрывом тихий полевой аромат. Борька узнал место: год назад он тут долго
сидел ночью накануне отъезда, и тот же тогда стоял кругом невинный и чистый запах донника.