Неточные совпадения
Оставалось покориться судьбе и
сидеть в
коше, пока Зося гарцевала
на своем иноходце.
В своей полувосточной обстановке Зося сегодня была необыкновенно эффектна. Одетая в простенькое летнее платье, она походила
на дорогую картину, вставленную в пеструю раму бухарских ковров. Эта смесь европейского с среднеазиатским была оригинальна, и Привалов все время, пока
сидел в
коше, чувствовал себя не в Европе, а в Азии, в этой чудной стране поэтических грез, волшебных сказок, опьяняющих фантазий и чудных красавиц. Даже эта пестрая смесь выцветших красок
на коврах настраивала мысль поэтическим образом.
Странную картину представлял теперь
кош Зоси, где
на мягком бухарском ковре, поджав ноги,
сидел поп Савел, а Зося учила его играть в домино.
Зося была немного больна и приняла Привалова внутри
коша, где можно было
сидеть только
на низеньких диванчиках, поджав ноги. Хозяйка была занята приручением степного сокола, который
сидел перед ней
на низенькой деревянной подставке и каждый раз широко раскрывал рот, когда она хотела погладить его по дымчатой спине.
Он долго
сидел на своем месте, крепко подперев обеими руками голову и все-таки
кося глазами
на прежнюю точку,
на стоявший у противоположной стены диван.
— Что ж так-то
сидеть! Я всю дорогу шел, работал. День или два идешь, а потом остановишься, спросишь, нет ли работы где. Где попашешь, где
покосишь, пожнешь. С недельку
на одном месте поработаешь, меня в это время кормят и
на дорогу хлебца дадут, а иной раз и гривенничек. И опять в два-три дня я свободно верст пятьдесят уйду. Да я, тетенька, и другую работу делать могу: и лапоть сплету, и игрушку для детей из дерева вырежу, и
на охоту схожу, дичинки добуду.
Я ехал
на роспусках в первый раз в моей жизни, и мне очень понравилась эта езда;
сидя в сложенной вчетверо белой
кошме, я покачивался точно как в колыбели, висящей
на гибком древесном сучке.
Разные — и штатские, и военные, и помещики, которые приехали
на ярмарку, все стоят, трубки курят, а посереди их
на пестрой
кошме сидит тонкий, как жердь, длинный степенный татарин в штучном халате и в золотой тюбетейке.
Мне показали
на одну юрту, я и пошел туда, куда показали. Прихожу и вижу: там собрались много ших-задов и мало-задов, и мамов и дербышей, и все, поджав ноги,
на кошмах сидят, а посреди их два человека незнакомые, одеты хотя и по-дорожному, а видно, что духовного звания; стоят оба посреди этого сброда и слову божьему татар учат.
Вскоре отец захворал, недели две он валялся по полу своей комнаты
на широкой серой
кошме, весь в синих пятнах, и целые дни,
сидя около него, мальчик слушал хриплый голос, часто прерываемый влажным, глухим кашлем.
Прошло три дня; Настя не видала Степана и была этому словно рада. Он
косил где-то
на дальнем загоне. Настя пошла вечером опять стряпаться, а Степан опять
сидел на рубеже. Хотела Настя, завидя его, свернуть, да некуда. А он ей уж навстречу идет.
Сидим мы раз с тетушкой,
на святках, после обеда у окошечка, толкуем что-то от Божества и едим в поспе моченые яблоки, и вдруг замечаем — у наших ворот
на улице,
на снегу, стоит тройка ямских коней. Смотрим — из-под кибитки из-за
кошмы вылезает высокий человек в калмыцком тулупе, темным сукном крыт, алым кушаком подпоясан, зеленым гарусным шарфом во весь поднятый воротник обверчен, и длинные концы
на груди жгутом свиты и за пазуху сунуты,
на голове яломок, а
на ногах телячьи сапоги мехом вверх.
В один знойный летний день, когда душно было
сидеть и в избе, и в палатке, и в калмыцкой кибитке, несмотря
на то, что боковые
кошмы были подняты и воздух свободно проходил сквозь решетчатые стенки войлочного шатра, семейство Болдухиных
сидело с несколькими посетителями в тени своей избы и, не смущаясь, жаром, готовилось пить чай, тогда еще не запрещенный докторами, потому что их не было.