Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Без наук люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало,
сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть. Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа
на сундуке с
деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! каково это?
Вот, некогда,
на берегу морском,
При стаде он своём
В день ясный
сидяИ видя,
Что
на Море едва колышется вода
(Так Море присмирело),
И плавно с пристани бегут по ней суда:
«Мой друг!» сказал: «опять ты
денег захотело,
Но ежели моих — пустое дело!
Паратов. Нет, со мной, господа, нельзя, я строг
на этот счет.
Денег у него нет, без моего разрешения давать не велено, а у меня как попросит, так я ему в руки французские разговоры,
на счастье нашлись у меня; изволь прежде страницу выучить, без того не дам… Ну и учит
сидит. Как старается!
Но по отношению к нему она не скупилась
на деньги. Как-то
сидя у него и увидав пакеты книг, принесенные с почты, она сказала...
К тому времени я уже два года жег зеленую лампу, а однажды, возвращаясь вечером (я не считал нужным, как сначала, безвыходно
сидеть дома 7 часов), увидел человека в цилиндре, который смотрел
на мое зеленое окно не то с досадой, не то с презрением. «Ив — классический дурак! — пробормотал тот человек, не замечая меня. — Он ждет обещанных чудесных вещей… да, он хоть имеет надежды, а я… я почти разорен!» Это были вы. Вы прибавили: «Глупая шутка. Не стоило бросать
денег».
— Да ну Бог с тобой, какой ты беспокойный:
сидел бы смирно! — с досадой сказала бабушка. — Марфенька, вели сходить к Ватрухину, да постой,
на вот еще
денег, вели взять две бутылки: одной, я думаю, мало будет…
Меж тем, признаться вам должна, так как мы
на долгое-то время не рассчитывали, то давно уж без
денег сидим.
— Но как могли вы, — вскричал я, весь вспыхнув, — как могли вы, подозревая даже хоть
на каплю, что я знаю о связи Лизы с князем, и видя, что я в то же время беру у князя
деньги, — как могли вы говорить со мной,
сидеть со мной, протягивать мне руку, — мне, которого вы же должны были считать за подлеца, потому что, бьюсь об заклад, вы наверно подозревали, что я знаю все и беру у князя за сестру
деньги зазнамо!
— Мы будем
сидеть с Версиловым в другой комнате (Ламберт, надо достать другую комнату!) — и, когда вдруг она согласится
на все — и
на выкуп
деньгами, и
на другой выкуп, потому что они все — подлые, тогда мы с Версиловым выйдем и уличим ее в том, какая она подлая, а Версилов, увидав, какая она мерзкая, разом вылечится, а ее выгонит пинками.
На арене ничего еще не было. Там ходил какой-то распорядитель из тагалов, в розовой кисейной рубашке, и собирал
деньги на ставку и за пари. Я удивился, с какой небрежностью индийцы бросали пригоршни долларов, между которыми были и золотые дублоны. Распорядитель раскладывал
деньги по кучкам
на полу,
на песке арены.
На ней, в одном углу,
на корточках
сидели тагалы с петухами, которым предстояло драться.
— Шикарный немец, — говорил поживший в городе и читавший романы извозчик. Он
сидел, повернувшись вполуоборот к седоку, то снизу, то сверху перехватывая длинное кнутовище, и, очевидно, щеголял своим образованием, — тройку завел соловых, выедет с своей хозяйкой — так куда годишься! — продолжал он. — Зимой,
на Рождестве, елка была в большом доме, я гостей возил тоже; с еклектрической искрой. В губернии такой не увидишь! Награбил
денег — страсть! Чего ему: вся его власть. Сказывают, хорошее имение купил.
— Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, — не
сидел бы я, да и не думал, как добыть
деньги, если бы мое время не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто
на том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом дело бы не стало, а теперь… Не знаю вот, что еще в банке скажут: может, и поверят. А если не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
—
Деньги, господа? Извольте, понимаю, что надо. Удивляюсь даже, как раньше не полюбопытствовали. Правда, никуда бы не ушел,
на виду
сижу. Ну, вот они, мои
деньги, вот считайте, берите, все, кажется.
Сколько есть
на свете барышень, добрых и чувствительных, готовых плакать о зябнущем щенке, отдать нищему последние
деньги, готовых ехать в трескучий мороз
на томболу [лотерею (от ит. tombola).] в пользу разоренных в Сибири,
на концерт, дающийся для погорелых в Абиссинии, и которые, прося маменьку еще остаться
на кадриль, ни разу не подумали о том, как малютка-форейтор мерзнет
на ночном морозе,
сидя верхом с застывающей кровью в жилах.
— За пакостные дела — больше не за что. За хорошие дела не вызовут, потому незачем. Вот, например, я:
сижу смирно, свое дело делаю — зачем меня вызывать! Курица мне в суп понадобилась, молока горшок, яйца — я за все
деньги плачу. Об чем со мной разговаривать! чего
на меня смотреть! Лицо у меня чистое, без отметин — ничего
на нем не прочтешь. А у тебя
на лице узоры написаны.
«Мы
сидели тогда по углам, понурив унылые головы, со скверным выражением
на озлобленных лицах…» «Развив наши мозги
на деньги народа, вскормленные хлебом, забранным с его поля, — станем ли мы в ряды его гонителей?..» В прокламации развивалась мысль, что интересы учащейся молодежи и народа одни.
— Нет, не сошел и имею документ, что вы знали все и знали, какие
деньги брали от Натальи Осиповны, чтобы сделать закупку дешевого сибирского хлеба. Ведь знали… У меня есть ваше письмо к Наталье Осиповне. И теперь, представьте себе, являюсь я, например, к прокурору, и все как
на ладони. Вместе и в остроге будем
сидеть, а Харитина будет по два калачика приносить, — один мужу, другой любовнику.
— Э,
деньги одинаковы! Только бы нажить. Ведь много ли мне нужно, Галактион Михеич? Я да жена — и все тут. А без дела обидно
сидеть, потому как чувствую призвание. А
деньги будут, можно и
на церковь пожертвовать и слепую богадельню устроить, мало ли что!
По субботам к вотчиму десятками являлись рабочие продавать записки
на провизию, которую они должны были брать в заводской лавке, этими записками им платили вместо
денег, а вотчим скупал их за полцены. Он принимал рабочих в кухне,
сидя за столом, важный, хмурый, брал записку и говорил...
Я стал объяснять им, что окружной начальник хотя и большой человек, но
сидит на одном месте и потому получает только двести, а я хотя только пиши-пиши, но зато приехал издалека, сделал больше десяти тысяч верст, расходов у меня больше, чем у Бутакова, потому и
денег мне нужно больше. Это успокоило гиляков. Они переглянулись, поговорили между собой по-гиляцки и перестали мучиться. По их лицам видно было, что они уже верили мне.
Его силом не удерживали: напитали,
деньгами наградили, подарили ему
на память золотые часы с трепетиром, а для морской прохлады
на поздний осенний путь дали байковое пальто с ветряной нахлобучкою
на голову. Очень тепло одели и отвезли Левшу
на корабль, который в Россию шел. Тут поместили Левшу в лучшем виде, как настоящего барина, но он с другими господами в закрытии
сидеть не любил и совестился, а уйдет
на палубу, под презент сядет и спросит: «Где наша Россия?»
Раз вечером, когда Матюшка
сидел таким образом у огонька и разговаривал
на излюбленную тему о
деньгах, случилось маленькое обстоятельство, смутившее всю компанию, а Матюшку в особенности.
— Уж это ты верно… — уныло соглашался Турка,
сидя на корточках перед огнем. — Люди родом, а
деньги водом. Кому счастки… Вон Ермошку взять, да ему наплевать
на триста-то рублей!
Родион Потапыч
сидел на своей Рублихе и ничего не хотел знать. Благодаря штольне углубление дошло уже до сорок шестой сажени. Шахта стоила громадных
денег, но за нее поэтому так и держались все. Смертельная болезнь только может подтачивать организм с такой последовательностью, как эта шахта. Но Родион Потапыч один не терял веры в свое детище и боялся только одного: что компания не даст дальнейших ассигновок.
Эта старушечья злость забавляла Кишкина: очень уж смешно баушка Лукерья сердилась. Но, глядя
на старуху, Кишкину пришла неожиданно мысль, что он ищет
денег, а
деньги перед ним
сидят… Да лучше и не надо. Не теряя времени, он приступил к делу сейчас же. Дверь была заперта, и Кишкин рассказал во всех подробностях историю своего богатства. Старушка выслушала его с жадным вниманием, а когда он кончил, широко перекрестилась.
— Нет… Я про одного человека, который не знает, куда ему с
деньгами деваться, а пришел старый приятель, попросил
денег на дело, так нет. Ведь не дал… А школьниками вместе учились,
на одной парте
сидели. А дельце-то какое: повернее в десять раз, чем жилка у Тараса. Одним словом, богачество… Уж я это самое дело вот как знаю, потому как еще за казной набил руку
на промыслах. Сотню тысяч можно зашибить, ежели с умом…
М-r Леон кроме того и обирал мать; все
деньги ее он прогуливал где-то и с кем-то, так что мы недели по две
сидели на одном хлебе и колбасе; мать заставляла меня самое гладить себе платьи, замывать юбки — для того, чтобы быть всегда, по обыкновению, нарядно одетою.
Но когда он толкал меня, я ему сказала, что я
на лестнице буду
сидеть и до тех пор не уйду, покамест он
денег не даст.
Домашняя птица дохла от повальных болезней, комнаты пустовали, нахлебники ругались из-за плохого стола и не платили
денег, и периодически, раза четыре в год, можно было видеть, как худой, длинный, бородатый Зегржт с растерянным потным лицом носился по городу в чаянии перехватить где-нибудь
денег, причем его блинообразная фуражка
сидела козырьком
на боку, а древняя николаевская шинель, сшитая еще до войны, трепетала и развевалась у него за плечами наподобие крыльев.
Так оно и доподлинно скажешь, что казна-матушка всем нам кормилица… Это точно-с. По той причине, что если б не казна, куда же бы нам с торговлей-то деваться? Это все единственно, что
деньги в ланбарт положить, да и
сидеть самому
на печи сложа руки.
— Верю вам, что без предметов удобнее, да нельзя этого, любезный. Во-первых, как я уже сказал, казне
деньги нужны; а во-вторых, наука такая есть, которая только тем и занимается, что предметы отыскивает. Сначала по наружности человека осмотрит — одни предметы отыщет, потом и во внутренности заглянет, а там тоже предметы
сидят. Разыщет наука, что следует, а чиновники
на ус между тем мотают, да, как наступит пора, и начнут по городам разъезжать. И как только заприметят полезный предмет — сейчас протокол!
— Да, и домой.
Сидят почтенные родители у окна и водку пьют:"Проваливай! чтоб ноги твоей у нас не было!"А квартира, между прочим, — моя, вывеска
на доме — моя; за все я собственные
деньги платил. Могут ли они теперича в чужой квартире дебоширствовать?
Еще молодой губастый доктор и артиллерист с немецкой физиономией
сидели почти
на ногах молодого офицера, спящего
на диване, и считали
деньги.
— Нужды нет. Вот я нашел себе место и буду
сидеть на нем век. Нашел простых, незатейливых людей, нужды нет, что ограниченных умом, играю с ними в шашки и ужу рыбу — и прекрасно! Пусть я, по-вашему, буду наказан за это, пусть лишусь наград,
денег, почета, значения — всего, что так льстит вам. Я навсегда отказываюсь…
С квартиры выгнали, в другую не пускают:
Все говорят, что малый я пустой,
Срок паспорта прошел, в полицию таскают.
Отсрочки не дают без
денег никакой…
Теперь
сижу один я
на бульваре
И думаю, где мне ночлег сыскать.
Одной копейки нет в моем кармане,
Пришлось последнее продать…
Около стен залы
сидели нетанцующие дамы с открытыми шеями и разряженные, насколько только хватило у каждой
денег и вкусу, а также стояло множество мужчин, между коими виднелись чиновники в вицмундирах, дворяне в своих отставных военных мундирах, а другие просто в черных фраках и белых галстуках и, наконец, купцы в длиннополых, чуть не до земли, сюртуках и все почти с огромными, неуклюжими медалями
на кавалерских лентах.
— Как ничего! — произнесла, усмехнувшись, Танюша. — У них ни копейки нет
денег; издержали все
на платье, а теперь и
сидим на бобах.
— Да так вот, — объяснил Молодкин, — приехал я, а он
сидит во фраке, в перчатках и в белом галстухе — хоть сейчас под венец!"
Деньги!"Отдал я ему двести рублей, он пересчитал, положил в ящик, щелкнул замком:"остальные восемьсот!"Я туда-сюда — слышать не хочет! И галстух снял, а ежели, говорит, через полчаса остальные
деньги не будут
на столе, так и совсем разденусь, в баню уеду.
Седьмой час вечера. Порфирий Владимирыч успел уже выспаться после обеда и
сидит у себя в кабинете, исписывая цифирными выкладками листы бумаги.
На этот раз его занимает вопрос: сколько было бы у него теперь
денег, если б маменька Арина Петровна подаренные ему при рождении дедушкой Петром Иванычем,
на зубок, сто рублей ассигнациями не присвоила себе, а положила бы вкладом в ломбард
на имя малолетнего Порфирия? Выходит, однако, немного: всего восемьсот рублей ассигнациями.
Иудушка так-таки и не дал Петеньке
денег, хотя, как добрый отец, приказал в минуту отъезда положить ему в повозку и курочки, и телятинки, и пирожок. Затем он, несмотря
на стужу и ветер, самолично вышел
на крыльцо проводить сына, справился, ловко ли ему
сидеть, хорошо ли он закутал себе ноги, и, возвратившись в дом, долго крестил окно в столовой, посылая заочное напутствие повозке, увозившей Петеньку. Словом, весь обряд выполнил как следует, по-родственному.
С костылями или без костылей, в капоре или в драдедамовом платке, в старом беличьем салопе или в ватном поношенном пальто, она всегда тут,
сидит на площадке, твердою рукою держит ридикюль, терпеливо выжидает выслуженную и выстраданную зелененькую кредитку и слезящимися глазами следит за проходящими франтами, уносящими уймы
денег в виде аренд, вспомоществований и более или менее значительных пенсий.
На другое утро Ерошка
сидел у себя в клети весь в крови и отпускал по фунтам свежину — кому за
деньги, кому за вино.
Счастливцев. Лучше, не ограбят-с. Да раз не все равно без денег-то, что
на месте
сидеть, что по дороге идти?
Дела вы сдали фельдшеру и прочей сволочи, а сами
сидели в тепле да в тишине, копили
деньги, книжки почитывали, услаждали себя размышлениями о разной возвышенной чепухе и (Иван Дмитрич посмотрел
на красный нос доктора) выпивахом.
Она тоже имела несколько десятков тысяч десятин, много овец, конский завод и много
денег, но не «кружилась», а жила у себя в богатой усадьбе, про которую знакомые и Иван Иваныч, не раз бывавший у графини по делам, рассказывали много чудесного; так, говорили, что в графининой гостиной, где висят портреты всех польских королей, находились большие столовые часы, имевшие форму утеса,
на утесе стоял дыбом золотой конь с брильянтовыми глазами, а
на коне
сидел золотой всадник, который всякий раз, когда часы били, взмахивал шашкой направо и налево.
Бывало, при какой-нибудь уже слишком унизительной сцене: лавочник ли придет и станет кричать
на весь двор, что ему уж надоело таскаться за своими же
деньгами, собственные ли люди примутся в глаза бранить своих господ, что вы, мол, за князья, коли сами с голоду в кулак свищете, — Ирина даже бровью не пошевельнет и
сидит неподвижно, со злою улыбкою
на сумрачном лице; а родителям ее одна эта улыбка горше всяких упреков, и чувствуют они себя виноватыми, без вины виноватыми перед этим существом, которому как будто с самого рождения дано было право
на богатство,
на роскошь,
на поклонение.
— Ну, рассказывай нам, как ездил? Много ли
денег прокутил? — гудел Игнат, толкая сына в то кресло, в котором только что
сидела Медынская. Фома покосился
на него и сел в другое.
Вспомнил он, как его не пустили в церковь, как он пошел в трактир, напился пьян, неделю без просыпу пил, как его выгнали со службы за пьянство и как он, спустив с себя приличное платье, стал завсегдатаем погребка… Вот уж с лишком год, как он день
сидит в нем, а
на ночь выходит
на угол улицы и протягивает руку за пятаком
на ночлег, если не получает его от загулявшего в погребке гостя или если товарищи по «клоповнику» не раздобудутся
деньгами.
Кассиров
на свете много, и никогда эта профессия не казалась мне особенно интересной. Просто выдает билеты и получает
деньги. Но теперь, когда я представлял себе в этой роли высокую девушку в темном платье с спокойным вдумчивым взглядом, с длинной косой и кружевным воротничком вокруг шеи, то эта прозаическая профессия представлялась мне в особом свете. Быть может, думал я, в это самое время пароход несется по Волге, и она
сидит на палубе с книгой
на коленях. А мимо мелькают волжские горы.
— Сейчас я читал в газетах, — начал он совершенно развязно и свободно, между тем как друг его Офонькин делал над собой страшное усилие, чтобы занять все кресло, а не
сидеть на краешке его, — читал в газетах, — продолжал Хмурин, — что, положим, там жена убила мужа и затем сама призналась в том, суд ее оправдал, а публика еще
денег ей дала за то.