— Ах, мерзавцы! — гремит Далматов и продолжает чихать на весь сад. Мы исчезаем. На другой день как ни в чем не бывало Далматов пришел на репетицию, мы тоже ему виду не подали, хотя он подозрительно посматривал на мою табакерку, на Большакова и на Давыдова. Много после я рассказал ему о проделке, да много-много лет спустя, незадолго до смерти В.Н. Давыдова,
сидя в уборной А.И. Южина в Малом театре, мы вспоминали прошлое. Давыдов напомнил...
И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик
сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
Неточные совпадения
Павел, все это время ходивший по коридору и повторявший умственно и, если можно так выразиться, нравственно свою роль, вдруг услышал плач
в женской
уборной. Он вошел туда и увидел, что на диване
сидел, развалясь, полураздетый из женского костюма Разумов, а на креслах маленький Шишмарев, совсем еще не одетый для Маруси. Последний заливался горькими слезами.
Она долго
сидела на грязном диванчике
в уборной, плохо понимая, что делается кругом, точно все это был какой-то сон, тяжелый и мучительный.
Старая графиня ***
сидела в своей
уборной перед зеркалом. Три девушки окружали ее. Одна держала банку румян, другая коробку со шпильками, третья высокий чепец с лентами огненного цвета. Графиня не имела ни малейшего притязания на красоту, давно увядшую, но сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модам семидесятых годов и одевалась так же долго, так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад. У окошка
сидела за пяльцами барышня, ее воспитанница.
…
Уборная актеров
в Пале-Рояле. И так же по-прежнему висит старая зеленая афиша, и так же у распятия горит лампадка и зеленый фонарь у Лагранжа. Но за занавесами слышны гул и свистки.
В кресле
сидит Мольер,
в халате и колпаке,
в гриме с карикатурным носом. Мольер возбужден,
в странном состоянии, как будто пьян. Возле него —
в черных костюмах врачей, но без грима, Лагранж и дю Круази. Валяются карикатурные маски врачей.
Карл Миллер, брат хозяина зверинца, стоял
в крошечной дощатой
уборной, перед зеркалом, уже одетый
в розовое трико с малиновым бархатным перехватом ниже живота. Старший брат, Иоганн,
сидел рядом и зоркими глазами следил за туалетом Карла, подавая ему нужные предметы. Сам Иоганн был сильно хром (ему ручной лев исковеркал правую ногу) и никогда не выходил
в качестве укротителя, а только подавал брату
в клетку обручи, бенгальский огонь и пистолеты.
Был бенефис моего друга Антонио, музыкального клоуна.
В тот день мы очень много пили.
В этот сезон работала
в цирке Зенида с ее львами. Вечер был необыкновенно удачный: смешной и веселый, и весь точно импровизация. Потом, когда публика уже разошлась, мы
сидели с Антонио
в моей
уборной и пили какой-то очень жестокий коньяк по его рекомендации. Огни
в цирке были уже потушены.
Во время этого разговора
в одной из множества комнаток, на которые разделено закулисное пространство,
сидела Илька. Комната, пропитанная запахами духов, пудры и светильного газа, носила сразу три названия:
уборной, приемной и комнаты m-lle такой-то…У Ильки была самая лучшая комната. Она
сидела на диване, обитом свежим пунцовым, режущим глаза, бархатом. Под ее ногами был разостлан прекрасный цветистый ковер. Вся комната была залита розовым светом, исходившим от лампы с розовым абажуром…
Всё время, пока я
сидел у приятеля и ехал потом на вокзал, меня мучило беспокойство. Мне казалось, что я боюсь встречи с Кисочкой и скандала. На вокзале я нарочно просидел
в уборной до второго звонка, а когда пробирался к своему вагону, меня давило такое чувство, как будто весь я от головы до ног был обложен крадеными вещами. С каким нетерпением и страхом я ждал третьего звонка!
Тут двадцать человек
сидит!» Поезд пошел, пассажиры толкаются
в уборную, — заперто.
Я покорно иду
в скромную
уборную, настоящую
уборную маленького провинциального театра. Там уже почти готовые
сидят Наташа, Маня, панна Ванда и Людмила Дашковская
в костюме горничной.
В уборной холодно, пахнет копотью и духами. Щелкая зубами и размахивая закоченевшими руками, как это делают извозчики на морозе, Маня Кондырева прыгает на одной ноге, приговаривая...
Отдельных курилок на заводе нашем нет. Курят
в уборных.
Сидят на стульчаках и беседуют. Тут услышишь то, чего не услышишь на торжественных заседаниях и конвейерных митингах. Тут душа нараспашку. Примолкают только тогда, когда входит коммунист или комсомолец.
Виктор Павлович как-то вдруг вырос
в глазах Зинаиды Владимировны, окруженный ореолом похвалы ее величества. Потому-то Похвиснева и вспыхнула при этом замечании.
Сидя на кресле
в комнате, соседней с
уборной ее величества, молодая девушка пережила все нами рассказанное.
Он вернулся
в шестом часу утра и прошел по привычке
в уборную, но, вместо того чтобы раздеваться, сел — упал
в кресло, уронив руки на колени, и
сидел так неподвижно минут пять, или десять, или час, — он не помнил.