Неточные совпадения
Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она
в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько
в щелку,
И что же видит?.. за столом
Сидят чудовища кругом:
Один
в рогах, с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полу-журавль и полу-кот.
«Увидеть барский дом нельзя ли?» —
Спросила Таня. Поскорей
К Анисье дети побежали
У ней ключи взять от
сеней;
Анисья тотчас к ней явилась,
И дверь пред ними отворилась,
И Таня входит
в дом пустой,
Где жил недавно наш герой.
Она глядит: забытый
в зале
Кий на бильярде отдыхал,
На смятом канапе лежал
Манежный хлыстик. Таня дале;
Старушка ей: «А вот камин;
Здесь барин
сиживал один.
Мы, утомленные,
сидели на скамье, поглядывая на стеклянные двери дворца и ожидая, не выйдет ли гостеприимный хозяин, не позовет ли
в сень мраморных зал, не даст ли освежиться стаканом лимонада?
В сенях сидели на пятках те же лица, но на крыльце стоял, по уговору, младший из полномочных
в каком-то странном головном уборе.
Трифон Борисыч опасливо поглядел на Митю, но тотчас же послушно исполнил требуемое: осторожно провел его
в сени, сам вошел
в большую первую комнату, соседнюю с той,
в которой
сидели гости, и вынес из нее свечу.
— А так и въезжают. Сядет
в сенях один другому верхом на плечи да
в благородное семейство и въедет,
сидя верхом. Какой же это гость?
А Калганов забежал
в сени, сел
в углу, нагнул голову, закрыл руками лицо и заплакал, долго так
сидел и плакал, — плакал, точно был еще маленький мальчик, а не двадцатилетний уже молодой человек. О, он поверил
в виновность Мити почти вполне! «Что же это за люди, какие же после того могут быть люди!» — бессвязно восклицал он
в горьком унынии, почти
в отчаянии. Не хотелось даже и жить ему
в ту минуту на свете. «Стоит ли, стоит ли!» — восклицал огорченный юноша.
Бакай последние два дня не входил
в переднюю и не вполне одевался, а
сидел в накинутой старой ливрейной шинели, без жилета и куртки,
в сенях кухни.
В сенях сидели и лежали несколько человек скованных, окруженных солдатами с ружьями;
в передней было тоже несколько человек разных сословий, без цепей, но строго охраняемых.
Я его ни разу не видал — то есть порядочно; но однажды я
сидел один
в горнице (
в комиссии), допрос кончился, из моего окна видны были освещенные
сени; подали дрожки, я бросился инстинктивно к окну, отворил форточку и видел, как сели плац-адъютант и с ним Огарев, дрожки укатились, и ему нельзя было меня заметить.
Сидит он, скорчившись, на верстаке, а
в голове у него словно молоты стучат. Опохмелиться бы надобно, да не на что. Вспоминает Сережка, что давеча у хозяина
в комнате (через
сени) на киоте он медную гривну видел, встает с верстака и, благо хозяина дома нет, исчезает из мастерской. Но главный подмастерье пристально следит за ним, и
в то мгновенье, как он притворяет дверь
в хозяйскую комнату, вцепляется ему
в волоса.
Именно под этим впечатлением Галактион подъезжал к своему Городищу. Начинало уже темниться, а
в его комнате светился огонь. У крыльца стоял чей-то дорожный экипаж. Галактион быстро взбежал по лестнице на крылечко, прошел темные
сени, отворил дверь и остановился на пороге, —
в его комнате
сидели Михей Зотыч и Харитина за самоваром.
В субботу, перед всенощной, кто-то привел меня
в кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые двери
в сени и
в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя. Перед черным челом печи на широкой скамье
сидел сердитый, непохожий на себя Цыганок; дедушка, стоя
в углу у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими по воздуху. Бабушка, стоя где-то
в темноте, громко нюхала табак и ворчала...
Между прочим, на этот раз я тут заметил грузина, который бродил, как тень, около входов
в карцеры; он уже пять месяцев
сидит здесь,
в темных
сенях, как подозреваемый
в отравлении, и ждет расследования, которое до сих пор еще не началось.
Бывает и так, что, кроме хозяина, застаешь
в избе еще целую толпу жильцов и работников; на пороге
сидит жилец-каторжный с ремешком на волосах и шьет чирки; пахнет кожей и сапожным варом;
в сенях на лохмотьях лежат его дети, и тут же
в темном я тесном углу его жена, пришедшая за ним добровольно, делает на маленьком столике вареники с голубикой; это недавно прибывшая из России семья.
В Андрее-Ивановском я видел чрезвычайно красивую татарку 15 лет, которую муж купил у ее отца за 100 рублей; когда мужа нет дома, она
сидит на кровати, а
в дверь из
сеней смотрят на нее поселенцы и любуются.
Разыгравшаяся сестрица Марья даже расцеловала размякшего старичка, а потом взвизгнула по-девичьи и стрелой унеслась
в сени. Кишкин несколько минут
сидел неподвижно, точно
в каком тумане, и только моргал своими красными веками. Ну и девка: огонь бенгальский… А Марья уж опять тут — выглядывает из-за косяка и так задорно смеется.
Нюрочка торопливо вбежала на крыльцо, прошла темные
сени и, отворив двери, хотела броситься прямо на шею старушке, но
в горнице
сидела мастерица Таисья и еще какая-то незнакомая молодая женщина вся
в темном.
Посреди
сеней, между двух окон, стояла Женни, одетая
в мундир штатного смотрителя. Довольно полинявший голубой бархатный воротник
сидел хомутом на ее беленькой шейке, а слежавшиеся от долгого неупотребления фалды далеко разбегались спереди и пресмешно растягивались сзади на довольно полной юбке платья.
В руках Женни держала треугольную шляпу и тщательно водила по ней горячим утюгом, а возле нее, на доске, закрывавшей кадку с водою, лежала шпага.
В сенях, за вытащенным из избы столиком,
сидел известный нам старый трубач и пил из медного чайника кипяток, взогретый на остатках спирта командирского чая;
в углу, на куче мелких сосновых ветвей, спали два повстанца, состоящие на ординарцах у командира отряда, а задом к ним с стеариновым огарочком
в руках, дрожа и беспрестанно озираясь, стоял сам стражник.
Один раз, идучи по длинным
сеням, забывшись, я взглянул
в окошко кабинета, вспомнил рассказ няньки, и мне почудилось, что какой-то старик
в белом шлафроке
сидит за столом.
Они явились почти через месяц после тревожной ночи. У Павла
сидел Николай Весовщиков, и, втроем с Андреем, они говорили о своей газете. Было поздно, около полуночи. Мать уже легла и, засыпая, сквозь дрему слышала озабоченные, тихие голоса. Вот Андрей, осторожно шагая, прошел через кухню, тихо притворил за собой дверь.
В сенях загремело железное ведро. И вдруг дверь широко распахнулась — хохол шагнул
в кухню, громко шепнув...
Послали за попом, а она начала икать, да и померла, мы и не заметили — когда; уж поп, придя, сказал. Сказал он, а Шакир сморщился, да боком-боком
в сени и лезет на чердак, цапаясь за стену и перила, как пьяный. Я — за ним: «Куда ты?» Не понимает, сел на ступень, шепчет: «Алла, алла!» Начал я его уговаривать, а сказать-то нечего, — против смерти что скажешь? Обнял и молчу. Час, наверно,
сидели мы так, молча.
Набежало множество тёмных людей без лиц. «Пожар!» — кричали они
в один голос, опрокинувшись на землю, помяв все кусты, цепляясь друг за друга, хватая Кожемякина горячими руками за лицо, за грудь, и помчались куда-то тесной толпою, так быстро, что остановилось сердце. Кожемякин закричал, вырываясь из крепких объятий горбатого
Сени, вырвался, упал, ударясь головой, и — очнулся
сидя, опираясь о пол руками, весь облепленный мухами, мокрый и задыхающийся.
Каратаев вел жизнь самобытную: большую часть лета проводил он, разъезжая
в гости по башкирским кочевьям и каждый день напиваясь допьяна кумысом; по-башкирски говорил, как башкирец;
сидел верхом на лошади и не слезал с нее по целым дням, как башкирец, даже ноги у него были колесом, как у башкирца; стрелял из лука, разбивая стрелой яйцо на дальнем расстоянии, как истинный башкирец; остальное время года жил он
в каком-то чулане с печью, прямо из
сеней, целый день глядел, высунувшись,
в поднятое окошко, даже зимой
в жестокие морозы, прикрытый ергаком, [Ергак (обл.) — тулуп из короткошерстных шкур (жеребячьих, сурочьих и т. п.), сшитый шерстью наружу.] насвистывая башкирские песни и попивая, от времени до времени целительный травник или ставленый башкирский мед.
Казаки
сидели за ужином
в мазаных
сенях кордона, на земляном полу, вокруг низкого татарского столика, когда речь зашла о череде
в секрет. — Кому ж нынче итти? — крикнул один из казаков, обращаясь к уряднику
в отворенную дверь хаты.
— Ну, ребята, — загудел
в низких
сенях его бас, покрывавший все голоса, — вот и я с вами пойду. Вы на чеченцев, а я на свиней
сидеть буду.
И он повел Егорушку к большому двухэтажному корпусу, темному и хмурому, похожему на N-ское богоугодное заведение. Пройдя
сени, темную лестницу и длинный, узкий коридор, Егорушка и Дениска вошли
в маленький номерок,
в котором действительно за чайным столом
сидели Иван Иваныч и о. Христофор. Увидев мальчика, оба старика изобразили на лицах удивление и радость.
Эта улыбка и ответ совершенно разочаровали Нехлюдова
в надежде тронуть мужика и увещаниями обратить на путь истинный. Притом ему всё казалось, что неприлично ему, имеющему власть, усовещивать своего мужика, и что всё, чтò он говорит, совсем не то, чтò следует говорить. Он грустно опустил голову и вышел
в сени. На пороге
сидела старуха и громко стонала, как казалось,
в знак сочувствия словам барина, которые она слышала.
Саша пробежала через
сени, потом коридор и наконец очутилась
в светлой, теплой комнате, где за самоваром
сидел отец и с ним дама и две девочки.
Бывало, собираешься родить, а мой Григорий Николаич
в это время у другой
сидит, послать за акушеркой или за бабкой некого, пойдешь
в сени или
в кухню за прислугой, а там жиды, лавочники, ростовщики — ждут, когда он домой вернется.
В маленьких комнатах, где жила его мать, было очень тесно; все они, даже
сени и передняя, были загромождены мебелью, которую после продажи имения перенесли сюда из большого дома; и мебель была все старинная, из красного дерева. Госпожа Чепракова, очень полная, пожилая дама, с косыми китайскими глазами,
сидела у окна
в большом кресле и вязала чулок. Приняла она меня церемонно.
Рогожин, по отъезде бабушки, заехал домой и
сидел однажды у себя
в сенном чулане и
в одно и то же время читал какую-то книгу, ел квас со свеклою и бил ложкою по лбам налезавших на него со всех сторон ребят.
В это самое время пред открытыми дверями его
сеней остановилась вскачь прибежавшая лошадь, и с нее спрыгнул посол из Протозанова.
Когда Федосей, пройдя через
сени, вступил
в баню, то остановился пораженный смутным сожалением; его дикое и грубое сердце сжалось при виде таких прелестей и такого страдания: на полу
сидела, или лучше сказать, лежала Ольга, преклонив голову на нижнюю ступень полкá и поддерживая ее правою рукою; ее небесные очи, полузакрытые длинными шелковыми ресницами, были неподвижны, как очи мертвой, полны этой мрачной и таинственной поэзии, которую так нестройно, так обильно изливают взоры безумных; можно было тотчас заметить, что с давних пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками, окруженными легкой коришневатой тенью: все ее слезы превратились
в яд, который неумолимо грыз ее сердце; ржавчина грызет железо, а сердце 18-летней девушки так мягко, так нежно, так чисто, что каждое дыхание досады туманит его как стекло, каждое прикосновение судьбы оставляет на нем глубокие следы, как бедный пешеход оставляет свой след на золотистом дне ручья; ручей — это надежда; покуда она светла и жива, то
в несколько мгновений следы изглажены; но если однажды надежда испарилась, вода утекла… то кому нужда до этих ничтожных следов, до этих незримых ран, покрытых одеждою приличий.
Старик, задыхаясь от усталости и тревоги, бежал около двух верст до площади, где стоят извозчики. Облитый потом, он сел на дрожки и велел везти себя
в врачебную управу. Не глядя, что вынул из кармана, он дал извозчику монету и вбежал
в сени. Баба и старуха
сидели на окне. Старуха плакала.
И вот на заре приказал Соломон отнести себя на гору Ватн-эль-Хав, оставил носилки далеко на дороге и теперь один
сидит на простой деревянной скамье, наверху виноградника, под
сенью деревьев, еще затаивших
в своих ветвях росистую прохладу ночи.
Акулина Ивановна. Обедать-то надо
в кухне… чтобы не обеспокоить ее… Милая моя!.. И взглянуть нельзя… (Махнув рукой, уходит
в сени. Поля стоит, прислонясь к шкафу и глядя на дверь
в комнату Татьяны. Брови у нее нахмурены, губы сжаты, стоит она прямо. Бессеменов
сидит у стола, как бы ожидая чего-то.)
…Я стою
в сенях и, сквозь щель, смотрю во двор: среди двора на ящике
сидит, оголив ноги, мой хозяин, у него
в подоле рубахи десятка два булок. Четыре огромных йоркширских борова, хрюкая, трутся около него, тычут мордами
в колени ему, — он сует булки
в красные пасти, хлопает свиней по жирным розовым бокам и отечески ласково ворчит пониженным, незнакомым мне голосом...
Стало холодно, а
в мастерскую идти не хотелось, и, чтоб согреться, я решил носить мешки
в сени, но, вбежав туда с первым же мешком, увидал Шатунова: он
сидел на корточках перед щелью
в стене, похожий на филина. Его прямые волосы были перевязаны лентой мочала, концы ее опустились на лоб и шевелятся вместе с бровями.
— Ну что ж, что фантазии, Сергей Фирсыч? Что тут плохого? Я, знаете, иногда
сижу в школе или у вас вечером, и вдруг мне кажется, что вот-вот произойдет что-то совершенно необыкновенное. Вдруг бубенцы под окнами. Собака лает. Кто-то входит
в сени, отворяет дверь. Лица не видать, потому что воротник у шубы поднят и занесло снегом.
В широких
сенях станции, с лавками по стенам и камином,
сидело несколько сибирских казаков.
Николай мысленно обругал её, вошёл
в сени и заглянул
в комнату: у постели, закрыв отца, держа его руку
в своей, стоял доктор
в белом пиджаке. Штаны на коленях у него вздулись, это делало его кривоногим, он выгнул спину колесом и смотрел на часы, держа их левой рукою; за столом
сидел широкорожий, краснощёкий поп Афанасий, неуклюжий и большой, точно копна, постукивал пальцами по тарелке с водой и следил, как тонут
в ней мухи.
Дней через десять я
сидел поздно вечером с Варварой, рассказывая ей о древних русских народоправствах во Пскове и Новгороде, вдруг — топот на дворе,
в сенях, и входит Досекин с Авдеем.
Он подошел к крыльцу и с трудом взошел на те ступеньки, на которых он тогда
сидел, глотая снег с перил, и отворил дверь
в сени.
В сенях, у окошка,
сидела худая сгорбленная старуха и что-то ворчала, замахиваясь клюкой на пятилетнего мальчишку, который к ней то подскакивал, то отскакивал.
Оставшись один, от нечего делать я пошел
в избу. Хозяйка парила крынки, Федька
сидел на лавке и что есть силы колотил по столу косарем; бабушка-старуха переправилась из
сеней на голбец… На меня из них никто не обратил внимания.
Выслушав наказ,
сидит мой Емеля день, другой; на третий опять улизнул. Жду-пожду, не приходит! Уж я, признаться сказать, перетрусил, да и жалко мне стало. Что я сделал над ним? думаю. Запугал я его. Ну, куда он пошел теперь, горемыка? пропадет, пожалуй, господи бог мой! Ночь пришла, нейдет. Наутро вышел я
в сени, смотрю, а он
в сенях почивать изволит. На приступочку голову положил и лежит; окостенел от стужи совсем.
Успокоив, сколь могла, матушку и укрыв ее на постели одеялом, пошла было гневная Устинья
в Парашину светлицу, но, проходя
сенями, взглянула
в окошко и увидела, что на бревнах
в огороде
сидит Василий Борисыч… Закипело ретивое… Себя не помня, мигом слетела она с крутой лестницы и, забыв, что скитской девице не след середь бела дня, да еще
в мирском доме, видеться один на один с молодым человеком, стрелой промчалась двором и вихрем налетела на Василья Борисыча.
В горницах и
в сенях огни горят,
в передней, где гостям
сидеть, на каждом окошке по две семитки лежит, и на каждой курится монашенка [Курильная свечка.].
Когда совершалась эта покупка, Стуколов с досадой встал с места и, походив по избе спешными шагами, вышел
в сени. Дюков осовел,
сидя на месте.