Мне так хорошо было
сидеть в ванне, как прежде, и слушать знакомый голос, не вдумываясь в слова, и видеть все знакомое, простое, обыкновенное: медный, слегка позеленевший кран, стены с знакомым рисунком, принадлежности к фотографии, в порядке разложенные на полках. Я снова буду заниматься фотографией, снимать простые и тихие виды и сына: как он ходит, как он смеется и шалит. Этим можно заниматься и без ног. И снова буду писать об умных книгах, о новых успехах человеческой мысли, о красоте и мире.
Неточные совпадения
В одиннадцать часов утра — час,
в который княгиня Лиговская обыкновенно потеет
в Ермоловской
ванне, — я шел мимо ее дома. Княжна
сидела задумчиво у окна; увидев меня, вскочила.
— Да, тяжелое время, — согласился Самгин.
В номере у себя он прилег на диван, закурил и снова начал обдумывать Марину. Чувствовал он себя очень странно; казалось, что голова наполнена теплым туманом и туман отравляет тело слабостью, точно после горячей
ванны. Марину он видел пред собой так четко, как будто она
сидела в кресле у стола.
Забыв поблагодарить, Самгин поднял свои чемоданы, вступил
в дождь и через час, взяв
ванну, выпив кофе,
сидел у окна маленькой комнатки, восстановляя
в памяти сцену своего знакомства с хозяйкой пансиона. Толстая, почти шарообразная,
в темно-рыжем платье и сером переднике,
в очках на носу, стиснутом подушечками красных щек, она прежде всего спросила...
Я продолжал
сидеть в теплой
ванне. Кругом, как и всегда
в мыльной, шлепанье по голому мокрому телу, шипенье воды, рвущейся из кранов
в шайки, плеск окачивающихся, дождевой шумок душей — и не слышно человеческих голосов.
— Ишь когда его забрало… Я четверть часа
сижу здесь, а был уж он там… Аки лев рыкающий
в пустыне Ливийской. Всех запарит! — обращается ко мне из
ванны рядом бритый старичок с начесанными к щекам седыми вихорками волос.
Женни осторожно повернула ключ
в заветной двери. Райнер спокойно
сидел на краю
ванны.
— Не упустите такой минуты, — говорил он, — у него уже пульс совсем ненадежный, — и затем лекарь начал беседовать с Порохонцевым и другими, которые, придя навестить Ахиллу, никак не могли себе представить, что он при смерти, и вдобавок при смерти от простуды! Он, богатырь, умрет, когда Данилка, разделявший с ним холодную
ванну,
сидит в остроге здоров-здоровешенек. Лекарь объяснял это тем, что Ахилла давно был сильно потрясен и расстроен.
— Да вот… на что лучше… Знаете, как он принимает
в Петербурге?
Сидит голый
в ванне по самое горло, только голова его рыжая над водою сияет, — и слушает. А какой-нибудь тайный советник стоит, почтительно перед ним согнувшись, и докладывает… Обжора он ужасный… и действительно умеет поесть; во всех лучших ресторанах известны битки а La Квашнин. А уж насчет бабья и не говорите. Три года тому назад с ним прекомичный случай вышел…
В одной из записок Фомин сообщал, что он
сидит в своей конурке третий год безвыходно. Его не пускают гулять, даже не водят
в баню. Раз
в месяц вносят
в камеру большую
ванну, и он моется
в присутствии сторожа и смотрителя. При этом у «его благородия» хватало совести насмехаться над заключенным, который — «ишь ты, моется
в ванне, как барин».
— Не все же
в ванне будешь
сидеть. Чай, и поесть захочешь!
Через несколько минут Ашанин уже
сидел, по указанию адмирала, у круглого стола
в углу большой, светлой, роскошно убранной адмиральской каюты с диванами по бортам и большим столом посредине. Эта каюта была приемной и столовой. Рядом с нею были две каюты поменьше — кабинет и спальня с
ванной.
— Пестрое, — ответила Глафира, — и потому самое опасное, за него нельзя отвечать ни одну минуту: дорогой он чуть не бросился под вагон;
в Берлине ему вздумалось выкраситься, и вот вы увидите, на что он похож; вчера он ехал
в Петербурге на козлах,
в шутовском колпаке; потом чуть не залился
в ванной; теперь
сидит запертый
в комнате Генриха.
Один, кто мог бы сообщить им какие-нибудь сведения, был Висленев, но о нем не было и помину, он
сидел крепко-накрепко запершись
в ванной и хранил глубочайшее молчание. Наконец слуги, замечая смятение господ, сказали, что с барыней еще приехал сумасшедший высокий, черный барин, с огромною бородой и
в полосатой шапке.
Через час после своего приезда Павел Николаевич, освежившись
в прохладной
ванне,
сидел в одном белье пред дорожным зеркалом
в серебряной раме и чистил костяным копьецом ногти.
Ясный августовский вечер смотрел
в окно, солнце красными лучами скользило по обоям. Степан
сидел понурив голову, с вздрагивавшею от рыданий грудью. Узор его закапанной кровью рубашки был мне так знаком! Серая истасканная штанина поднялась, из-под нее выглядывала голая нога
в стоптанном штиблете… Я вспомнил, как две недели назад этот самый Степан, весь забрызганный холерною рвотою, три часа подряд на весу продержал
в ванне умиравшего больного. А те боялись даже пройти мимо барака…
Меня удивило, как часто Рыков просился
в ванну;
сидит в ней с полчаса, затем походит по комнате, полежит — и опять
в ванну; и все просит воды погорячей.
Патриарх же еще раньше обмыслил, что затею, которую выдумал хитрый Пеох, прямо отклонить невозможно; а пока он
сидел в своей
ванне, на дворе его слуги все приготовили к тому, чтобы он мог сейчас же уехать из города. Послу же он отвечал, что хотя и сам Гомер ошибался, но что для веры нет ничего невозможного, он же, патриарх, имеет только общее, высшее попечение, а
в Александрии им поставлен отдельный епископ и потому пусть к тому и идут и ему пусть скажут, чтобы он сделал все, что нужно.