Неточные совпадения
Впереди его и несколько ниже, в
кустах орешника, появились две женщины, одна — старая, сутулая, темная, как земля после дождя; другая — лет сорока, толстуха, с большим, румяным лицом. Они
сели на траву,
под кусты, молодая достала из кармана полубутылку водки, яйцо и огурец, отпила немного из горлышка, передала старухе бутылку, огурец и, очищая яйцо, заговорила певуче, как рассказывают сказки...
Их статные, могучие стволы великолепно чернели на золотисто-прозрачной зелени орешников и рябин; поднимаясь выше, стройно рисовались на ясной лазури и там уже раскидывали шатром свои широкие узловатые сучья; ястреба, кобчики, пустельги со свистом носились
под неподвижными верхушками, пестрые дятлы крепко стучали по толстой коре; звучный напев черного дрозда внезапно раздавался в густой листве вслед за переливчатым криком иволги; внизу, в
кустах, чирикали и пели малиновки, чижи и пеночки; зяблики проворно бегали по дорожкам; беляк прокрадывался вдоль опушки, осторожно «костыляя»; красно-бурая белка резво прыгала от дерева к дереву и вдруг
садилась, поднявши хвост над головой.
Выбрав удобное местечко, мы
сели и стали поджидать зверя. Я прислонился к пню и стал осматриваться. Темнота быстро сгущалась около
кустов и внизу
под деревьями. Дерсу долго не мог успокоиться. Он ломал сучки, чтобы открыть себе обстрел, и зачем-то пригибал растущую позади него березку.
Слобода, разбросанная по песку, была скудна растительностью, лишь кое-где, по дворам, одиноко торчали бедные ветлы, кривые
кусты бузины да
под забором робко прятались серые, сухие былинки; если кто-нибудь из нас
садился на них — Вяхирь сердито ворчал...
Селезень присядет возле нее и заснет в самом деле, а утка, наблюдающая его из-под крыла недремлющим глазом, сейчас спрячется в траву, осоку или камыш; отползет, смотря по местности, несколько десятков сажен, иногда гораздо более, поднимется невысоко и, облетев стороною, опустится на землю и подползет к своему уже готовому гнезду, свитому из сухой травы в каком-нибудь крепком, но не мокром, болотистом месте, поросшем
кустами; утка устелет дно гнезда собственными перышками и пухом, снесет первое яйцо, бережно его прикроет тою же травою и перьями, отползет на некоторое расстояние в другом направлении, поднимется и, сделав круг, залетит с противоположной стороны к тому месту, где скрылась; опять
садится на землю и подкрадывается к ожидающему ее селезню.
Оно особенно выгодно и приятно потому, что в это время другими способами уженья трудно добывать хорошую рыбу; оно производится следующим образом: в маленькую рыбачью лодку
садятся двое; плывя по течению реки, один тихо правит веслом, держа лодку в расстоянии двух-трех сажен от берега, другой беспрестанно закидывает и вынимает наплавную удочку с длинной лесой, насаженную червяком, кобылкой (если они еще не пропали) или мелкой рыбкой; крючок бросается к берегу, к траве,
под кусты и наклонившиеся деревья, где вода тиха и засорена падающими сухими листьями: к ним обыкновенно поднимается всякая рыба, иногда довольно крупная, и хватает насадку на ходу.
И она у него, эта его рожа страшная, точно, сама зажила, только, припалившись еще немножечко, будто почернее стала, но пить он не перестал, а только все осведомлялся, когда княгиня встанет, и как узнал, что бабинька велела на балкон в голубой гостиной двери отворить, то он
под этот день немножко вытрезвился и в печи мылся. А как княгиня
сели на балконе в кресло, чтобы воздухом подышать, он прополз в большой сиреневый
куст и оттуда, из самой середины, начал их, как перепел, кликать.
— Только, бога ради! не здесь, подле этих грустных, обезображенных лип. Пойдемте в рощу. Я люблю отдыхать вот там,
под этой густой черемухой. Не правда ли, — продолжала Полина, когда они, войдя в рощу,
сели на дерновую скамью, — не правда ли, что здесь и дышишь свободнее? Посмотрите, как весело растут эти березы, как пушисты эти ракитовые
кусты; с какою роскошью подымается этот высокой дуб! Он не боится, что придет садовник и сравняет его с другими деревьями.
В радостный тот день, когда пан полковник и гости
сели за обеденный стол, как мы, дети, не могли находиться вместе с высокопочтенными особами за одним столом, то и я, поев прежде порядочно, скрывался с дьяченком
под нашим высоким крыльцом, а пан Киышевский присел в
кустах бузины в саду, ожидая благоприятного случая.
Он выглядывал и обманчиво кивал ему головою из-под каждого
куста в роще, смеялся и дразнил его, воплощался в каждую куклу ребенка, гримасничая и хохоча в руках его, как злой, скверный гном; он подбивал на него каждого из его бесчеловечных школьных товарищей или,
садясь с малютками на школьную скамью, гримасничая, выглядывал из-под каждой буквы его грамматики.
Уже заходило солнце, синяя полоса колыхалась над лесом и рекою. Из-под ног во все стороны скакали серые сверчки, воздух гудел от множества мух, слепней и ос. Сочно хрустела трава
под ногою, в реке отражались красноватые облака, он
сел на песок,
под куст, глядя, как, морщась, колеблется вода, убегая вправо от него тёмно-синей полосой, и как, точно на шёлке, блестят на ней струи.
Отошли в
кусты, и на маленькой полянке, среди молодых сосен, Николай устало бросился в тень,
под деревья, а она, бережно разостлав по траве верхнюю юбку,
села рядом с ним, нахмурив густые тёмные брови и пытливо глядя в лицо его небольшими карими глазами.
Бугры песка, наметенного ветром и волнами, окружали их. Издали доносился глухой, темный шум, — это на промысле шумели. Солнце
садилось, на песке лежал розоватый отблеск его лучей. Жалкие
кусты ветел чуть трепетали своей бедной листвой
под легким ветром с моря. Мальва молчала, прислушиваясь к чему-то.
Зелёной сетью трав подёрнут спящий пруд,
А за прудом
село дымится — и встают
Вдали туманы над полями.
В аллею темную вхожу я; сквозь
кустыГлядит вечерний луч, и жёлтые листы
Шумят
под робкими шагами.
Сбежали они с дороги,
сели в
кусты и ждут. Жилин подполз к дороге, смотрит — верховой татарин едет, корову гонит, сам себе
под нос мурлычет что-то. Проехал татарин. Жилин вернулся к Костылину.
Едва мы отчалили от берега, как вдруг откуда-то сбоку из-под
кустов вынырнула оморочка. В ней стояла женщина с острогой в руках. Мои спутники окликнули ее. Женщина быстро оглянулась и, узнав своих, положила острогу в лодку. Затем она
села на дно лодки и, взяв в руки двухлопастное весло, подошла к берегу и стала нас поджидать. Через минуту мы подъехали к ней.
Автомобиль покатил дальше. Внизу, где мягкая дорога впадала в шоссе, он повернул и, не спеша, двинулся обратно. Остановился над откосом, дал призывный гудок. Как бы в ответ, внизу,
под черными купами ясеней, коротко ударил револьверный выстрел. Из
кустов вышел военный, вкладывая в кобуру большой револьвер Кольта, молча
сел в автомобиль рядом с китайцем.
Сцена представляет английский сад; вправо беседка; перед нею садовые скамейки и несколько стульев; влево площадка
под древнею липою, обставленная кругом скамейками; от нее, между
кустами и деревьями, вьются в разных направлениях дорожки; впереди решетка садовая, примыкающая к богатому господскому дому; за нею видны луга, по которым извивается река, и
село на высоте. Подле беседки, на ветвях деревьев, висят две епанчи, бумажный венец и шлем.
Борька
сел над обрывом на сухую и блестящую траву
под молодыми березками. Сзади огромный дуб шумел
под ветром черною вершиною. Кругом шевелились и изгибались высокие
кусты донника, от его цветов носился над обрывом тихий полевой аромат. Борька узнал место: год назад он тут долго сидел ночью накануне отъезда, и тот же тогда стоял кругом невинный и чистый запах донника.
— Знать, посидим таперича, — сказала Ольгушка,
садясь под густую тень орехового
куста. — Уморилася. Эх, хлебушка не взяли, поесть бы теперь.