Неточные совпадения
В кухне — кисленький запах газа,
на плите, в большом чайнике, шумно кипит вода,
на белых кафельных стенах солидно сияет медь кастрюль, в
углу, среди засушенных цветов, прячется ярко раскрашенная статуэтка мадонны с младенцем. Макаров
сел за
стол и, облокотясь, сжал голову свою ладонями, Иноков, наливая в стаканы вино, вполголоса говорит...
Он легко подскочил,
сел верхом
на угол стола и заговорил очень легко, складно...
Клим
сел против него
на широкие нары, грубо сбитые из четырех досок; в
углу нар лежала груда рухляди, чья-то постель. Большой
стол пред нарами испускал одуряющий запах протухшего жира. За деревянной переборкой, некрашеной и щелявой, светился огонь, там кто-то покашливал, шуршал бумагой. Усатая женщина зажгла жестяную лампу, поставила ее
на стол и, посмотрев
на Клима, сказала дьякону...
— Ну, как же! У нас все известно тотчас после того, как случится, — ответил Митрофанов и, вздохнув,
сел, уперся грудью
на угол стола.
Ногою в зеленой сафьяновой туфле она безжалостно затолкала под
стол книги, свалившиеся
на пол, сдвинула вещи со
стола на один его край, к занавешенному темной тканью окну, делая все это очень быстро. Клим
сел на кушетку, присматриваясь.
Углы комнаты были сглажены драпировками, треть ее отделялась китайской ширмой, из-за ширмы был виден кусок кровати, окно в ногах ее занавешено толстым ковром тускло красного цвета, такой же ковер покрывал пол. Теплый воздух комнаты густо напитан духами.
Она величественно отошла в
угол комнаты, украшенный множеством икон и тремя лампадами,
села к
столу,
на нем буйно кипел самовар, исходя обильным паром, блестела посуда, комнату наполнял запах лампадного масла, сдобного теста и меда. Самгин с удовольствием присел к
столу, обнял ладонями горячий стакан чая. Со стены, сквозь запотевшее стекло,
на него смотрело лицо бородатого царя Александра Третьего, а под ним картинка: овечье стадо пасет благообразный Христос, с длинной палкой в руке.
Счастливый, сияющий, точно «с месяцем во лбу», по выражению няньки, пришел он домой,
сел в
угол дивана и быстро начертил по пыли
на столе крупными буквами: «Ольга».
В глазах был испуг и тревога. Она несколько раз трогала лоб рукой и
села было к
столу, но в ту же минуту встала опять, быстро сдернула с плеч платок и бросила в
угол за занавес,
на постель, еще быстрее отворила шкаф, затворила опять, ища чего-то глазами по стульям,
на диване — и, не найдя, что ей нужно,
села на стул, по-видимому, в изнеможении.
Я забрел в самый темный
угол,
сел на диван и, положив локти
на стол, подпер обеими руками голову.
Гораздо больше нравился мне октавист Митропольский; являясь в трактир, он проходил в
угол походкой человека, несущего большую тяжесть, отодвигал стул пинком ноги и
садился, раскладывая локти по
столу, положив
на ладони большую, мохнатую голову. Молча выпив две-три рюмки, он гулко крякал; все, вздрогнув, повертывались к нему, а он, упираясь подбородком в ладони, вызывающе смотрел
на людей; грива нечесаных волос дико осыпала его опухшее, бурое лицо.
Тяжелы были мне эти зимние вечера
на глазах хозяев, в маленькой, тесной комнате. Мертвая ночь за окном; изредка потрескивает мороз, люди сидят у
стола и молчат, как мороженые рыбы. А то — вьюга шаркает по стеклам и по стене, гудит в трубах, стучит вьюшками; в детской плачут младенцы, — хочется
сесть в темный
угол и, съежившись, выть волком.
Они и теперь приходили к моему хозяину утром каждого воскресенья, рассаживались
на скамьях вокруг кухонного
стола и, ожидая хозяина, интересно беседовали. Хозяин шумно и весело здоровался с ними, пожимая крепкие руки,
садился в передний
угол. Появлялись счеты, пачка денег, мужики раскладывали по
столу свои счета, измятые записные книжки, — начинался расчет за неделю.
Комната женщины была узкая, длинная, а потолок её действительно имел форму крышки гроба. Около двери помещалась печка-голландка, у стены, опираясь в печку спинкой, стояла широкая кровать, против кровати —
стол и два стула по бокам его. Ещё один стул стоял у окна, — оно было тёмным пятном
на серой стене. Здесь шум и вой ветра были слышнее. Илья
сел на стул у окна, оглядел стены и, заметив маленький образок в
углу, спросил...
Околоточный
сел за
стол и начал что-то писать, полицейские стояли по бокам Лунёва; он посмотрел
на них и, тяжело вздохнув, опустил голову. Стало тихо, скрипело перо
на бумаге, за окнами ночь воздвигла непроницаемо чёрные стены. У одного окна стоял Кирик и смотрел во тьму, вдруг он бросил револьвер в
угол комнаты и сказал околоточному...
Что-то еще хотел крикнуть, но обиженно замолчал. Вынул одну папиросу, — сломал и бросил в
угол, вынул вторую и с яростью затянулся, не рассчитав кашля: кашлял долго и страшно, и, когда
сел на свое кресло у
стола, лицо его было сине, и красные глаза смотрели с испугом и тоской. Проговорил...
Он не слышал, что ему сказали, попятился назад и не заметил, как очутился
на улице. Ненависть к фон Корену и беспокойство — все исчезло из души. Идя домой, он неловко размахивал правой рукой и внимательно смотрел себе под ноги, стараясь идти по гладкому. Дома, в кабинете, он, потирая руки и угловато поводя плечами и шеей, как будто ему было тесно в пиджаке и сорочке, прошелся из
угла в
угол, потом зажег свечу и
сел за
стол…
У него было одно неотвеченное письмо и бумага, которую надо было составить. Он
сел за письменный
стол и взялся за работу. Окончив ее и совсем забыв то, что его встревожило, он вышел, чтобы пройти
на конюшню. И опять, как
на беду, по несчастной ли случайности или нарочно, только он вышел
на крыльцо, из-за
угла вышла красная панева и красный платок и, махая руками и перекачиваясь, прошла мимо его. Мало того, что прошла, она пробежала, миновав его, как бы играючи, и догнала товарку.
Она молча указала лорнетом в
угол, — там,
на мольберте, стояла картина — река, деревья. Я удивленно взглянул в лицо женщины, странно неподвижное, а она отошла в
угол комнаты, к
столу,
на котором горела лампа под розовым абажуром,
села там и, взяв со
стола валета червей, стала рассматривать его.
Было в нем что-то густо-темное, отшельничье: говорил он вообще мало, не ругался по-матерному, но и не молился, ложась спать или вставая, а только,
садясь за
стол обедать или ужинать, молча осенял крестом широкую грудь. В свободные минуты он незаметно удалялся куда-нибудь в
угол, где потемнее, и там или чинил свою одежду или, сняв рубаху, бил —
на ощупь — паразитов в ней. И всегда тихонько мурлыкал низким басом, почти октавой, какие-то странные, неслыханные мною песни...
(Входят Николай, Бобоедов.
Садятся за
стол. Генерал усаживается в кресло в
углу, сзади него поручик. В дверях — Клеопатра и Полина. Потом сзади них Татьяна и Надя. Через их плечи недовольно смотрит Захар. Откуда-то боком и осторожно идет Пологий, кланяется сидящим за
столом, и растерянно останавливается посреди комнаты. Генерал манит его к себе движением пальца. Он идет
на носках сапог и становится рядом с креслом генерала. Вводят Рябцова.)
Приподнялась,
села на постели и закачалась, обняв колена руками, думая о чем-то. Юноша печально осматривал комнату — всё в ней было знакомо и всё не нравилось ему: стены, оклеенные розовыми обоями, белый глянцевый потолок, с трещинами по бумаге,
стол с зеркалом, умывальник, старый пузатый комод, самодовольно выпятившийся против кровати, и ошарпанная, закоптевшая печь в
углу. Сумрак этой комнаты всегда — днем и ночью — был одинаково душен.
Бурмистров привык, чтобы его желания исполнялись сразу, он нахмурил темные брови, глубоко вздохнул и тот час выпустил воздух через ноздри — звук был такой, как будто зашипела вода, выплеснутая
на горячие уголья. Потом молча, движениями рук и колена, посадил кривого в
угол,
на стул,
сел рядом с ним, а
на стол положил свою большую жилистую руку в золотой шерсти. И молча же уставил в лицо Тиунова ожидающий, строгий взгляд.
(Яков, опустив голову, сидит
на стуле, около него убитая страхом Софья; рядом с нею Пётр, задыхающийся; в
углу Любовь, спокойной зрительницей. У
стола Александр и Надежда. Иван
сел. Вера, стоя сзади, ласково гладит его плечо и смотрит
на всех круглыми глазами.)
Он
сел на край стула, опершись об
угол стола, в позе, обличавшей готовность воспользоваться благоприятною минутой.
Кроме яствий и карт, Хвалынцева немало удивило еще присутствие в этой комнате таких воинственных предметов, как, например, заряженный револьвер, лежавший
на ломберном
столе, у того места,
на которое
сел теперь полковник Пшецыньский; черкесский кинжал
на окошке; в
углу две охотничьи двухстволки, рядом с двумя саблями, из коих одна, очевидно, принадлежала полковнику, а другая — стародавняя, заржавленная — составляла древнюю принадлежность помещичьего дома.
Большая зала, блестящий паркет, старинные портреты по стенам, в
углу мраморный бюст Толстого. Длинный
стол. Во главе его,
на узкой стороне,
села Софья Андреевна, справа от нее, у длинной стороны, Лев Николаевич. Прислуживали лакеи в перчатках. Льву Николаевичу подавались отдельно вегетарианские кушанья.
Тотчас же он перешел от
стола к окну, за трельяж, и
сел подле часов
на маленькой козетке. Лука Иванович последовал за ним и уместился покойно
на кушетке, занимавшей другой
угол, против дверей в кабинетик Юлии Федоровны.
Старый князь и Воротынский
сели на лавку у
стола, стоявшего в переднем
углу горницы.
Спит королева. Умильно дышит. Ухнул солдат рому в кашу, ложку из-за голенища достал, помешал,
на стол поставил. Сам
сел в
углу перед печкой по-киргизски, да в трубу махорочный дым пускать стал. Нельзя же в таком деле без курева.