Неточные совпадения
Он
сел, открыл
на коленях у себя небольшой ручной чемодан, очень изящный, с уголками оксидированного серебра. В нем — несессер, в сумке верхней его
крышки — дорогой портфель, в портфеле какие-то бумаги, а в одном из его отделений девять сторублевок, он сунул сторублевки во внутренний карман пиджака, а
на их место положил 73 рубля. Все это он делал машинально, не оценивая: нужно или не нужно делать так? Делал и думал...
Когда я согласился, он
сел на постели, не спуская ног
на пол, и уже тоном приказания велел мне поставить сундук
на постель, к его ногам. Ключ висел у него
на гайтане, вместе с нательным крестом. Оглянув темные углы кухни, он важно нахмурился, отпер замок, подул
на крышку сундука, точно она была горячая, и, наконец приподняв ее, вынул несколько пар белья.
Обе казачки идут в хату; грубые руки, не привыкшие к мелким предметам, с дрожанием сдирают
крышку с драгоценной коробочки со спичками, которые составляют редкость
на Кавказе. Пришедшая мужественная казачка
садится на приступок с очевидным намерением поболтать.
За этим пароксизмом последовал быстрый упадок сил. Пепко
сел на пол и умолк. В единственное окно моего гроба глядело уже летнее утро. Какой-то нерешительный свет бродил по дешевеньким обоям, по расщелявшемуся деревянному полу, по гробовой крышке-потолку, точно чего-то искал и не находил. Пепко сидел, презрительно мотал головой и, взглядывая
на меня, еще более презрительно фыркал. Потом он достал из кармана несколько написанных листов и, бросив их мне в физиономию, проворчал...
В открытые сундуки, как
на пожаре, без всякого порядка укладывалось теперь все, что попадало под руку: столовое белье, чайная посуда, серебро и даже лампы, которые Гордей Евстратыч недавно привез из города. Скоро сундуки были полны, но Татьяна Власьевна заталкивала под отдувавшуюся
крышку еще снятые с мебели чехлы и заставляла Нюшу давить
крышку коленкой и
садиться на нее.
Комната женщины была узкая, длинная, а потолок её действительно имел форму
крышки гроба. Около двери помещалась печка-голландка, у стены, опираясь в печку спинкой, стояла широкая кровать, против кровати — стол и два стула по бокам его. Ещё один стул стоял у окна, — оно было тёмным пятном
на серой стене. Здесь шум и вой ветра были слышнее. Илья
сел на стул у окна, оглядел стены и, заметив маленький образок в углу, спросил...
Я направился к хозяйке, — надо было поздороваться, но вдруг все зашикали, замахали мне, чтобы я не стучал ногами. Стало тихо. Подняли
крышку у рояля,
села какая-то дама, щуря свои близорукие глаза
на ноты, и к роялю подошла моя Маша, разодетая, красивая, но красивая как-то особенно, по-новому, совсем не похожая
на ту Машу, которая весной приходила ко мне
на мельницу; она запела...
Прочитав это письмо, князь сделался еще более мрачен; велел сказать лакею, что обедать он не пойдет, и по уходе его, запершись в кабинете,
сел к своему столу, из которого, по прошествии некоторого времени, вынул знакомый нам ящик с револьвером и стал глядеть
на его
крышку, как бы прочитывая сделанную
на ней надпись рукою Елены.
Наконец дверь отворялась и замученный денщик объявлял: «Кушать готово!» В столовой встречал их багровый, распаренный в кухонной духоте и сердитый Самойленко; он злобно глядел
на них и с выражением ужаса
на лице поднимал
крышку с супника и наливал обоим по тарелке и, только когда убеждался, что они едят с аппетитом и что кушанье им нравится, легко вздыхал и
садился в свое глубокое кресло.
За час до обеда Афанасий Иванович закушивал снова, выпивал старинную серебряную чарку водки, заедал грибками, разными сушеными рыбками и прочим. Обедать
садились в двенадцать часов. Кроме блюд и соусников,
на столе стояло множество горшочков с замазанными
крышками, чтобы не могло выдохнуться какое-нибудь аппетитное изделие старинной вкусной кухни. За обедом обыкновенно шел разговор о предметах, самых близких к обеду.
Она привыкла к тому, что эти мысли приходили к ней, когда она с большой аллеи сворачивала влево
на узкую тропинку; тут в густой тени слив и вишен сухие ветки царапали ей плечи и шею, паутина
садилась на лицо, а в мыслях вырастал образ маленького человечка неопределенного пола, с неясными чертами, и начинало казаться, что не паутина ласково щекочет лицо и шею, а этот человечек; когда же в конце тропинки показывался жидкий плетень, а за ним пузатые ульи с черепяными
крышками, когда в неподвижном, застоявшемся воздухе начинало пахнуть и сеном и медом и слышалось кроткое жужжанье пчел, маленький человечек совсем овладевал Ольгой Михайловной.
Поленька подняла
крышку, положила тетрадку рукописных нот
на пюпитр и
села, а Эмеренция стала подле нее, едва заметно, но мило рисуясь под устремленными взорами Бориса Андреича и Петра Васильича и по временам поднося платок к губам.
Если кипятить воду под
крышкой, то вода испарится и
сядет каплями под
крышкой, стечет вниз и опять станет вода. Собрать эту воду и выставить
на мороз — опять станет лед.
Мерик. Для слабого человека это первая гибель.
Сядет этакая верхом
на шею и… (машет рукой) и —
крышка тебе!
— Не знаю, как Иван Левонов, а вот, девки, Аринка санинская, — это уж верно, что еретица. Ее давно оговаривали, а нынче
на святках испытание сделали девки. Как жарили яичницу, воткнули нож под
крышку стола, где Аринке сидеть.
Сели, значит, яичницу есть, и Аринка
села. Вдруг встала. «Тошно!» — говорит и вышла из-за стола… Сколько шуму было! Тут же жених ее был
на вечорке: «А ну тебя, говорит, не стану я с тобой жениться, мне моя душа дороже!»
Он
сел за свой письменный стол, бережно поставил
на него шкатулку, дрожащею рукою отпер ее и поднял
крышку.