Неточные совпадения
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и
краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же
краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело
сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
— Надеюсь, что ты веришь в мою любовь к
сестре и в искреннюю привязанность и уважение к тебе, — сказал он
краснея.
— Ах, ужаснее всего мне эти соболезнованья! — вскрикнула Кити, вдруг рассердившись. Она повернулась на стуле,
покраснела и быстро зашевелила пальцами, сжимая то тою, то другою рукой пряжку пояса, которую она держала. Долли знала эту манеру
сестры перехватывать руками, когда она приходила в горячность; она знала, как Кити способна была в минуту горячности забыться и наговорить много лишнего и неприятного, и Долли хотела успокоить ее; но было уже поздно.
Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от
сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью,
красным деревом и коврами, зевающей за недочитанной книгой в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую неделю город, мысли не о том, что делается в ее доме и в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм.
Месяца полтора назад он вспомнил про адрес; у него были две вещи, годные к закладу: старые отцовские серебряные часы и маленькое золотое колечко с тремя какими-то
красными камешками, подаренное ему при прощании
сестрой, на память.
— А чего ты опять
краснеешь? Ты лжешь,
сестра, ты нарочно лжешь, по одному только женскому упрямству, чтобы только на своем поставить передо мной… Ты не можешь уважать Лужина: я видел его и говорил с ним. Стало быть, продаешь себя за деньги и, стало быть, во всяком случае поступаешь низко, и я рад, что ты, по крайней мере,
краснеть можешь!
«Это вы! — промолвила она и понемножку вся
покраснела, — пойдемте к
сестре, она тут, в саду; ей будет приятно вас видеть».
— Судостроитель, мокшаны строю, тихвинки и вообще всякую мелкую посуду речную. Очень прошу прощения: жена поехала к родителям, как раз в Песочное, куда и нам завтра ехать. Она у меня — вторая, только весной женился. С матерью поехала с моей, со свекровью, значит. Один сын — на войну взят писарем, другой — тут помогает мне. Зять, учитель бывший, сидел в винопольке — его тоже на войну, ну и дочь с ним,
сестрой, в Кресте
Красном. Закрыли винопольку. А говорят — от нее казна полтора миллиарда дохода имела?
По эту сторону насыпи пейзаж был более приличен и не так густо засорен людями: речка извивалась по холмистому дерновому полю, поле украшено небольшими группами берез, кое-где возвышаются бронзовые стволы сосен, под густой зеленью их крон — белые палатки, желтые бараки, штабеля каких-то ящиков, покрытые брезентами, всюду
красные кресты, мелькают белые фигуры
сестер милосердия, под окнами дощатого домика сидит священник в лиловой рясе — весьма приятное пятно.
— Цензор — собака. Старик, брюхо по колени, жена — молоденькая, дочь попа, была
сестрой милосердия в «
Красном Кресте». Теперь ее воспитывает чиновник для особых поручений губернатора, Маевский, недавно подарил ей полдюжины кружевных панталон.
В одно из воскресений Борис, Лидия, Клим и
сестры Сомовы пошли на каток, только что расчищенный у городского берега реки. Большой овал сизоватого льда был обставлен елками, веревка, свитая из мочала, связывала их стволы. Зимнее солнце,
краснея, опускалось за рекою в черный лес, лиловые отблески ложились на лед. Катающихся было много.
— Ты, Верочка, будешь еще счастливее меня! — отвечала Марфенька,
краснея. — Посмотри, какая ты красавица, какая умная — мы с тобой — как будто не
сестры! здесь нет тебе жениха. Правда, Николай Андреевич?
— Если он прав, то я буду виноват, вот и все, а вас я не меньше люблю. Отчего ты так
покраснела,
сестра? Ну вот еще пуще теперь! Ну хорошо, а все-таки я этого князька на дуэль вызову за пощечину Версилову в Эмсе. Если Версилов был прав с Ахмаковой, так тем паче.
Родных он чуждался; к отцу ездил только по большим праздникам, причем дедушка неизменно дарил ему
красную ассигнацию; с
сестрами совсем не виделся и только с младшим братом, Григорием, поддерживал кой-какие сношения, но и то как будто исподтишка.
В первый же раз, когда я остался без пары, — с концом песни я протянул руку Мане Дембицкой. Во второй раз, когда осталась Лена, — я подал руку ее
сестре раньше, чем она успела обнаружить свой выбор, и когда мы, смеясь, кружились с Соней, у меня в памяти осталось лицо Лены, приветливо протягивавшей мне обе руки. Увидев, что опоздала, она слегка
покраснела и осталась опять без пары. Я пожалел, что поторопился… Теперь младшая
сестра уже не казалась мне более приятной.
В это время заплакала во сне сестренка. Они спохватились и прекратили спор, недовольные друг другом. Отец, опираясь на палку,
красный и возбужденный, пошел на свою половину, а мать взяла
сестру на колени и стала успокаивать. По лицу ее текли слезы…
А он улыбался: не думал он спать,
Любуясь красивым пакетом;
Большая и
красная эта печать
Его забавляла…
С рассветом
Спокойно и крепко заснуло дитя,
И щечки его заалели.
С любимого личика глаз не сводя,
Молясь у его колыбели,
Я встретила утро…
Я вмиг собралась.
Сестру заклинала я снова
Быть матерью сыну…
Сестра поклялась…
Кибитка была уж готова.
У меня в Мурмосе есть одна вдова-солдатка, на Анбаше — головщица Капитолина, в
Красном Яру — целых три
сестры…
Тогда Эмиль, мгновенно и легко
краснея, как это обыкновенно случается с балованными детьми, — обратился к
сестре и сказал ей, что если она желает занять гостя, то ничего она не может придумать лучшего, как прочесть ему одну из комедиек Мальца, которые она так хорошо читает.
Его переход в разговоре от того, что я не влюблен, к похвалам своей
сестре чрезвычайно обрадовал меня и заставил
покраснеть, но я все-таки ничего не сказал ему о его
сестре, и мы продолжали говорить о другом.
Николай Афанасьевич вдруг спохватился, страшно
покраснел и, повернувшись к своей тупоумной
сестре, проговорил...
И, бросивши сгоряча
сестрам это решительное слово, Екатерина Ивановна сразу же подумала, что она зашла слишком далеко.
Сестры переглянулись с видом столь хорошо разыгранного недоумения и возмущения, что и не одна только Екатерина Ивановна была бы обманута, —
покраснели, воскликнули все разам...
Раз в неделю его
сестра — сухая, стройная и гордая — отправлялась за город в маленькой коляске, сама правя белой лошадью, и, медленно проезжая мимо работ, холодно смотрела, как
красное мясо кирпичей связывается сухожилиями железных балок, а желтое дерево ложится в тяжелую массу нервными нитями.
Провожу-то ли я дружка далекохонько,
Я до города-то его, до Владимира,
Я до матушки-то его, каменной Москвы.
Середи-то Москвы мы становилися.
Господа-то купцы на нас дивовалися.
Уж и кто это, да с кем прощается?
Или муж с женой, или это брат с
сестрой,
Добрый молодец с
красной девицей?
— Да, что-то в этом вкусе, — отвечала,
краснея, смеясь и тряся его руку, ундина. — Позволяю вам за это десять раз назвать меня дурой и шутихой. Меня зовут Дарья Михайловна Прохорова, а это — моя старшая
сестра Анна Михайловна, тоже Прохорова: обе принадлежим к одному гербу и роду.
Сестра была в восторге от его булавок, запонок и от
красного шелкового платочка, который он, вероятно, из кокетства, держал в переднем кармане пиджака.
Сестра и Анюта хотели спросить, как мне тут живется, но обе молчали и только смотрели на меня. Я тоже молчал. Они поняли, что мне тут не нравится, и у
сестры навернулись слезы, а Анюта Благово стала
красной. Пошли в сад. Доктор шел впереди всех и говорил восторженно...
Несмотря ни на что, отца и
сестру я люблю, и во мне с детства засела привычка спрашиваться у них, засела так крепко, что я едва ли отделаюсь от нее когда-нибудь; бываю я прав или виноват, но я постоянно боюсь огорчить их, боюсь, что вот у отца от волнения
покраснела его тощая шея и как бы с ним не сделался удар.
Маня, слегка
покраснев, встала и вышла за
сестрою.
— Молчать! — крикнул Костик и, оттолкнув
сестру ногою в угол чулана, вышел вон. А Настя, как толкнул ее брат, так и осталась на том месте, оперлася рукой о кадушечку с мукой и все плакала и плакала; даже глаза у нее
покраснели.
Его лиловатое, раздутое лицо брезгливо дрожало, нижняя губа отваливалась; за отца было стыдно пред людями.
Сестра Татьяна целые дни шуршала газетами, тоже чем-то испуганная до того, что у неё уши всегда были
красные. Мирон птицей летал в губернию, в Москву и Петербург, возвратясь, топал широкими каблуками американских ботинок и злорадно рассказывал о пьяном, распутном мужике, пиявкой присосавшемся к царю.
По затруднительности тогдашних путей сообщения, Григорьевы могли снабжать мать и
сестер только вещами, не подвергающимися порче, но зато последними к праздникам не скупились. К святой или по просухе через знакомых подрядчиков высылался матери годовой запас чаю, кофею и
красного товару.
Ильин с благосклонною важностью опять пригласил меня к себе, и я на другой день поехал к нему; жил он ужасно далеко, где-то за
Красными воротами, в деревянном ветхом домишке, помнится, своей
сестры.
Николай Афанасьевич вдруг спохватился,
покраснел и, повернувшись к своей тупоумной
сестре, проговорил...
Однажды — это было в начале великого поста — Перепетуя Петровна приехала к
сестре. Она была очень взволнована, почему с несвойственною ей быстротою и небережливостью сбросила на пол салоп и вошла в залу: все лицо ее было в
красных пятнах.
Григорий Александрович, войдя в свой кабинет, повалился в широкие кресла; лакей взошел и доложил ему, что, дескать, барыня изволила уехать обедать в гости, а
сестра изволила уж откушать… «Я обедать не буду, — был ответ: я завтракал!..» Потом взошел мальчик лет тринадцати в
красной казачьей куртке, быстроглазый, беленький, и с виду большой плут, — и подал, не говоря ни слова, визитную карточку: Печорин небрежно положил ее на стол и спросил, кто принес.
Телеграмма вызвала у него воспоминание о муже
сестры. Это был добродушный человек, любивший выпить и покушать. Лицо у него круглое, покрытое сетью
красных жилок, глазки весёлые, маленькие; он плутовато прищуривал левый и, сладко улыбаясь, пел на сквернейшем французском языке...
— Она мне говорила, эта Варенька, что у них там прекрасная местность, — сказал он и
покраснел, зная, что
сестра поняла его. Но она ничем не выдала этого, напротив — стала его уговаривать.
— И казался бы я ей милее отца и матери, милее всего рода и племени, милее
красного солнца и милее всех частых звезд, милее травы, милее воды, милее соли, милее детей, милее всех земных вещей, милее братьев и
сестер, милее милых товарищей, милее милых подруг, милее всего света вольного».
Молит о том, чтобы двенадцать сестер-трясавиц распилили белый камень Алатырь и вынесли из него на девицу «палящий и гулящий огонь», чтоб Огненный Змей зажег
красную девицу.
«Ну да; то-то совсем ничего в этом и нет удивительного; вон у меня у
сестры на роже
красное пятно, как лягушка точно сидит: что ж мне-то тут такого!»
Только вымолвить успела,
Дверь тихонько заскрыпела,
И в светлицу входит царь,
Стороны той государь.
Во все время разговора
Он стоял позадь забора;
Речь последней по всему
Полюбилася ему.
«Здравствуй,
красная девица, —
Говорит он, — будь царица
И роди богатыря
Мне к исходу сентября.
Вы ж, голубушки-сестрицы,
Выбирайтесь из светлицы.
Поезжайте вслед за мной,
Вслед за мной и за
сестрой:
Будь одна из вас ткачиха,
А другая повариха».
— Я не здешняя… что тебе! Знаешь, люди рассказывают, как жили двенадцать братьев в темном лесу и как заблудилась в том лесу
красная девица. Зашла она к ним и прибрала им все в доме, любовь свою на всем положила. Пришли братья и опознали, что сестрица у них день прогостила. Стали ее выкликать, она к ним вышла. Нарекли ее все
сестрой, дали ей волюшку, и всем она была ровня. Знаешь ли сказку?
Черт жил в комнате у
сестры Валерии, — наверху, прямо с лестницы —
красной, атласно-муарово-штофной, с вечным и сильным косым столбом солнца, где непрерывно и почти неподвижно крутилась пыль.
А меньшая
сестра говорит: «Я ни ткать, ни прясть не горазда, а когда б на мне Иван-царевич женился, народила б я ему сынов-соколов: во лбу солнце, на затылке месяц, по бокам часты звезды, пó локоть руки в
красном золоте, по колена ноги в чистом сéребре…»
Живу я на иждивении
сестры — фельдшерицы одной из наших городских больниц, которая, при первых же слухах о возможности войны только, поступила в один из формирующихся отрядов
Красного Креста и не сегодня-завтра отправится в действующую армию.
— Я испугалась: как бы мы без весел к берегу подъехали? —
краснея, стала оправдываться Лида,
сестра Веры.
Снова раздались говор, смех, шутки. Пили, чокаясь стаканами. Приказчик из мануфактурного магазина Семыкин, молодой человек с ярко-красным галстуком, тщетно умолял выпить хоть рюмку пива двух
сестер, модисток Вереевых. Они смеялись и отказывались. Семыкин выпивал стакан пива и возобновлял свои мольбы. Ляхов сидел, забившись в угол за комодом, и молча пил стакан за стаканом.
— Я говорю вам, везде
красная нить. И какая заносчивость, с какою она самоуверенностью говорит о личном увлечении несчастной
сестры этой Федоры!
Уполномоченный
Красного Креста сместил Новицкую с должности старшей
сестры и прислал на ее место сестру-старушку.