Неточные совпадения
Сам Левин не помнил своей матери, и единственная
сестра его была старше его, так что в доме Щербацких он в первый раз увидал ту самую среду старого дворянского, образованного и честного семейства, которой он был лишен смертью
отца и матери.
Не зная, когда ему можно будет выехать из Москвы. Сергей Иванович не телеграфировал брату, чтобы высылать за ним. Левина не было дома, когда Катавасов и Сергей Иванович на тарантасике, взятом на станции, запыленные как арапы, в 12-м часу дня подъехали к крыльцу Покровского дома. Кити, сидевшая на балконе с
отцом и
сестрой, узнала деверя и сбежала вниз встретить его.
Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой
сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная, боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К
отцу, ни к матери своей;
Дитя сама, в толпе детей
Играть и прыгать не хотела
И часто целый день одна
Сидела молча у окна.
— Мое имя — Айно, можно говорить Анна Алексеевна. Та, — она указала на дверь в комнату
отца, —
сестра, Христина.
Слова эти слушают
отцы, матери, братья,
сестры, товарищи, невесты убитых и раненых. Возможно, что завтра окраины снова пойдут на город, но уже более густой и решительной массой, пойдут на смерть. «Рабочему нечего терять, кроме своих цепей».
— Начни,
сестра София, во имя
отца и сына и святого духа, — говорит Лидия, свертывая бумагу трубкой.
Все так же бережно и внимательно ухаживали за Борисом
сестра и Туробоев, ласкала Вера Петровна, смешил
отец, все терпеливо переносили его капризы и внезапные вспышки гнева. Клим измучился, пытаясь разгадать тайну, выспрашивая всех, но Люба Сомова сказала очень докторально...
— Поморка, дочь рыбака. Вчера я об ее
отце рассказывал. Крепкая такая семья. Три брата, две
сестры.
Чебаков. Они
сестры, у них поровну капитал от
отца. Братья оттого не отдают их замуж, что денег жаль.
— Да, да, это правда: был у соседа такой учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! — сказал помещик, обратясь к священнику. — Смирно так шло все сначала: шептал, шептал, кто его знает что, старшим детям — только однажды девочка,
сестра их, матери и проговорись: «Бога, говорит, нет, Никита Сергеич от кого-то слышал». Его к допросу: «Как Бога нет: как так?»
Отец к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…
Сестра была блондинка, светлая блондинка, совсем не в мать и не в
отца волосами; но глаза, овал лица были почти как у матери.
Наконец девушка решилась объясниться с
отцом. Она надела простенькое коричневое платье и пошла в кабинет к
отцу. По дороге ее встретила Верочка. Надежда Васильевна молча поцеловала
сестру и прошла на половину
отца; у нее захватило дыхание, когда она взялась за ручку двери.
Была уже при мне девою лет двадцати четырех и жила с
отцом вместе с теткой,
сестрой покойной матери.
Она начала рассказывать, она все рассказала, весь этот эпизод, поведанный Митей Алеше, и «земной поклон», и причины, и про
отца своего, и появление свое у Мити, и ни словом, ни единым намеком не упомянула о том, что Митя, чрез
сестру ее, сам предложил «прислать к нему Катерину Ивановну за деньгами».
Ниночка, безногая, тихая и кроткая
сестра Илюшечки, тоже не любила, когда
отец коверкался (что же до Варвары Николаевны, то она давно уже отправилась в Петербург слушать курсы), зато полоумная маменька очень забавлялась и от всего сердца смеялась, когда ее супруг начнет, бывало, что-нибудь представлять или выделывать какие-нибудь смешные жесты.
Одна из них приходилась, впрочем, теткой лишь
сестре Агафье Ивановне; это была та бессловесная особа в доме ее
отца, которая ухаживала за нею там вместе с
сестрой, когда она приехала к ним туда из института.
Катерина Ивановна,
сестра и тетка, только что похоронив
отца, дней через десять двинулись в Москву.
Деда его, то есть самого господина Миусова,
отца Аделаиды Ивановны, тогда уже не было в живых; овдовевшая супруга его, бабушка Мити, переехавшая в Москву, слишком расхворалась,
сестры же повышли замуж, так что почти целый год пришлось Мите пробыть у слуги Григория и проживать у него в дворовой избе.
У некоторых были старухи родственницы, матери или тетки; две содержали стариков —
отцов; у многих были маленькие братья или
сестры.
— Уж не думаете ли вы, что она не
сестра мне?.. Нет, — продолжал он, не обращая внимания на мое замешательство, — она точно мне
сестра, она дочь моего
отца. Выслушайте меня. Я чувствую к вам доверие и расскажу вам все.
— Вот, — сказал мне с усилием
отец, — завещаю тебе мою дочь — твою
сестру. Ты все узнаешь от Якова, — прибавил он, указав на камердинера.
И вот я, двадцатилетний малый, очутился с тринадцатилетней девочкой на руках! В первые дни после смерти
отца, при одном звуке моего голоса, ее била лихорадка, ласки мои повергали ее в тоску, и только понемногу, исподволь, привыкла она ко мне. Правда, потом, когда она убедилась, что я точно признаю ее за
сестру и полюбил ее, как
сестру, она страстно ко мне привязалась: у ней ни одно чувство не бывает вполовину.
— Следствие-с — вот молодчик-то топором убил
отца и
сестру родную из-за ссоры да по ревности.
В половине 1825 года Химик, принявший дела
отца в большом беспорядке, отправил из Петербурга в шацкое именье своих братьев и
сестер; он давал им господский дом и содержание, предоставляя впоследствии заняться их воспитанием и устроить их судьбу. Княгиня поехала на них взглянуть. Ребенок восьми лет поразил ее своим грустно-задумчивым видом; княгиня посадила его в карету, привезла домой и оставила у себя.
Но настоящие souffre-douleur'ы [козлы отпущения (фр.).] обеда были разные старухи, убогие и кочующие приживалки княгини М. А. Хованской (
сестры моего
отца).
Вадим родился в Сибири, во время ссылки своего
отца, в нужде и лишениях; его учил сам
отец, он вырос в многочисленной семье братьев и
сестер, в гнетущей бедности, но на полной воле.
Она окончила воспитание моего
отца и его братьев; после смерти их родителей она заведовала их именьем до совершеннолетия, она отправила их в гвардию на службу, она выдала замуж их
сестер.
Княгиня Марья Алексеевна Хованская, родная
сестра моего
отца, была строгая, угрюмая старуха, толстая, важная, с пятном на щеке, с поддельными пуклями под чепцом; она говорила, прищуривая глаза, и до конца жизни, то есть до восьмидесяти лет, употребляла немного румян и немного белил.
Мы тогда жили во флигеле у княжны, дом загорелся; вот Павел Иванович [Голохвастов, муж меньшей
сестры моего
отца.
Еще когда он посещал университет, умерла у него старуха бабушка, оставив любимцу внуку в наших местах небольшое, но устроенное имение, душ около двухсот. Там он, окончивши курс, и приютился, отказавшись в пользу
сестер от своей части в имении
отца и матери. Приехавши, сделал соседям визиты, заявляя, что ни в казне, ни по выборам служить не намерен, соперником ни для кого не явится, а будет жить в своем Веригине вольным казаком.
Во всяком случае, имение
отца и обеих
сестер составляло нечто нераздельное, находившееся под общим управлением, как было при дедушке Порфирье Григорьиче.
Нас затискивали (пассажиров было пятеро:
отец, матушка,
сестра, я и маленький брат Коля) в запряженный гусем возок, как сельдей в бочонок, и при этом закутывали так, что дышать было трудно.
За Григорием Павлычем следовали две
сестры: матушка и тетенька Арина Павловна Федуляева, в то время уже вдова, обремененная большим семейством. Последняя ничем не была замечательна, кроме того, что раболепнее других смотрела в глаза
отцу, как будто каждую минуту ждала, что вот-вот он отопрет денежный ящик и скажет: «Бери, сколько хочешь!»
Родных он чуждался; к
отцу ездил только по большим праздникам, причем дедушка неизменно дарил ему красную ассигнацию; с
сестрами совсем не виделся и только с младшим братом, Григорием, поддерживал кой-какие сношения, но и то как будто исподтишка.
— От него пощады не жди! — говорила матушка, —
отец не
отец,
сестра не
сестра — он не посмотрит, всех за грош продаст!
Дед мой, гвардии сержант Порфирий Затрапезный, был одним из взысканных фортуною и владел значительными поместьями. Но так как от него родилось много детей — сын и девять дочерей, то
отец мой, Василий Порфирыч, за выделом
сестер, вновь спустился на степень дворянина средней руки. Это заставило его подумать о выгодном браке, и, будучи уже сорока лет, он женился на пятнадцатилетней купеческой дочери, Анне Павловне Глуховой, в чаянии получить за нею богатое приданое.
Наконец все кое-как улаживается. К подъезду подают возок, четвернею навынос, в который садится матушка с
сестрой — и очень редко
отец (все знакомые сразу угадывали, что он «никакой роли» в доме не играет).
Просидевши с
сестрами час или полтора,
отец спускался вниз и затворялся в своем кабинете, а тетеньки, оставшись одни, принимались за работы из фольги, [Фольгой называлась жесть самой тонкой прокатки, окрашиваемая в разные цвета.
В это время он женился на дочери содержателя меблированных комнат, с которой он познакомился у своей
сестры, а
сестра жила с его
отцом в доме, купленном для нее на Тверском бульваре.
Могила
отца была обнесена решеткой и заросла травой. Над ней стоял деревянный крест, и краткая надпись передавала кратчайшее содержание жизни: родился тогда-то, был судьей, умер тогда-то… На камень не было денег у осиротевшей семьи. Пока мы были в городе, мать и
сестра каждую весну приносили на могилу венки из цветов. Потом нас всех разнесло по широкому свету. Могила стояла одинокая, и теперь, наверное, от нее не осталось следа…
В прекрасный зимний день Мощинского хоронили. За гробом шли старик
отец и несколько аристократических господ и дам, начальство гимназии, много горожан и учеников.
Сестры Линдгорст с
отцом и матерью тоже были в процессии. Два ксендза в белых ризах поверх черных сутан пели по — латыни похоронные песни, холодный ветер разносил их высокие голоса и шевелил полотнища хоругвей, а над толпой, на руках товарищей, в гробу виднелось бледное лицо с закрытыми глазами, прекрасное, неразгаданное и важное.
Он наскоро собрался и уехал. На каникулы мы ездили к нему, но затем вернулись опять в Житомир, так как в Дубно не было гимназии. Ввиду этого
отец через несколько месяцев попросил перевода и был назначен в уездный город Ровно. Там он заболел, и мать с
сестрой уехали к нему.
Ее это огорчило, даже обидело. На следующий день она приехала к нам на квартиру, когда
отец был на службе, а мать случайно отлучилась из дому, и навезла разных материй и товаров, которыми завалила в гостиной всю мебель. Между прочим, она подозвала
сестру и поднесла ей огромную куклу, прекрасно одетую, с большими голубыми глазами, закрывавшимися, когда ее клали спать…
Но тут вышло неожиданное затруднение. Когда очередь дошла до куклы, то
сестра решительно запротестовала, и протест ее принял такой драматический характер, что
отец после нескольких попыток все-таки уступил, хотя и с большим неудовольствием.
В это время заплакала во сне сестренка. Они спохватились и прекратили спор, недовольные друг другом.
Отец, опираясь на палку, красный и возбужденный, пошел на свою половину, а мать взяла
сестру на колени и стала успокаивать. По лицу ее текли слезы…
Мне этого не хотелось. Идти — это мне нравилось, но я все-таки знал, что надо вернуться домой, к матери,
отцу, братьям и
сестрам.
Сестры ужасно волновались и смело говорили теперь все прямо в глаза
отцу. Сначала Харитон Артемьич отчаянно ругался, кричал, топал ногами, гнал всех, а потом говорил всего одно слово...
Благоразумнее других оказалась Харитина, удерживавшая
сестер от открытого скандала. Другие начали ее подозревать, что она заодно с Агнией, да и прежде была любимою тятенькиной дочерью. Затем явилось предположение, что именно она переедет к
отцу и заберет в руки все тятенькино хозяйство, а тогда пиши пропало. От Харитины все сбудется… Да и Харитон Артемьич оказывал ей явное предпочтение. Особенно рвала и метала писариха Анна, соединившаяся на этот случай с «полуштофовой женой».
В действительности происходило так. Все зятья, за исключением Пашки Булыгина, не принимали в этом деле никакого участия, предоставив все своим женам. Из
сестер ни одна не отказалась от своей части ни в пользу других
сестер, ни в пользу
отца.
— Если, барин, ты не шутишь, — сказала мне Анюта, — то вот что я тебе скажу: у меня
отца нет, он умер уже года с два, есть матушка да маленькая
сестра.