Неточные совпадения
— Если хорошенько разобрать историю этой
девушки, то вы найдете, что эта
девушка бросила
семью, или свою, или сестрину, где бы она могла иметь женское дело, — неожиданно вступая в разговор, сказала с раздражительностью Дарья Александровна, вероятно догадываясь, какую
девушку имел в виду Степан Аркадьич.
Они возобновили разговор, шедший за обедом: о свободе и занятиях женщин. Левин был согласен с мнением Дарьи Александровны, что
девушка, не вышедшая замуж, найдет себе дело женское в
семье. Он подтверждал это тем, что ни одна
семья не может обойтись без помощницы, что в каждой, бедной и богатой
семье есть и должны быть няньки, наемные или родные.
— Нет, — сказала Кити, покраснев, но тем смелее глядя на него своими правдивыми глазами, —
девушка может быть так поставлена, что не может без унижения войти в
семью, а сама…
— Да, но что же делать
девушке, у которой нет
семьи? — вступился Степан Аркадьич, вспоминая о Чибисовой, которую он всё время имел в виду, сочувствуя Песцову и поддерживая его.
И вот ввели в
семью чужую…
Да ты не слушаешь меня…» —
«Ах, няня, няня, я тоскую,
Мне тошно, милая моя:
Я плакать, я рыдать готова!..» —
«Дитя мое, ты нездорова;
Господь помилуй и спаси!
Чего ты хочешь, попроси…
Дай окроплю святой водою,
Ты вся горишь…» — «Я не больна:
Я… знаешь, няня… влюблена».
«Дитя мое, Господь с тобою!» —
И няня
девушку с мольбой
Крестила дряхлою рукой.
Все это — и сумрак — напомнило Климу сцену из какого-то неинтересного романа — проводы
девушки, решившей служить гувернанткой, для того чтоб поддержать обедневшую
семью свою.
— Объясните мне, серьезный человек, как это: вот я
девушка из буржуазной
семьи, живу я сытно и вообще — не плохо, а все-таки хочу, чтоб эта неплохая жизнь полетела к черту. Почему?
Около чайного стола Обломов увидал живущую у них престарелую тетку, восьмидесяти лет, беспрерывно ворчавшую на свою девчонку, которая, тряся от старости головой, прислуживала ей, стоя за ее стулом. Там и три пожилые
девушки, дальние родственницы отца его, и немного помешанный деверь его матери, и помещик
семи душ, Чекменев, гостивший у них, и еще какие-то старушки и старички.
У бабушки был свой капитал, выделенный ей из
семьи, своя родовая деревенька; она осталась
девушкой, и после смерти отца и матери Райского, ее племянника и племянницы, поселилась в этом маленьком именьице.
Зося, конечно, относилась к ней хорошо, но она не хотела ронять своего достоинства в глазах этой
девушки благодаря неприличному поведению остальных членов
семьи.
Наступила тяжелая пауза. Катерина Ивановна, видимо, стеснялась; Привалову вдруг сделалось жаль этой красивой
девушки, вырванной из
семьи в качестве жертвы общественного темперамента. «Ведь она человек, такой же человек, как все другие, — подумал Привалов, невольно любуясь смутившейся красавицей. — Чем же хуже нас? Ее толкнула на эту дорогу нужда, а мы…» Катерина Ивановна поймала этот взгляд и как-то болезненно выпрямилась, бросив на Привалова нахальный, вызывающий взгляд.
Девушек продержали в части до вечера. Испуганные, оскорбленные, они слезами убедили частного пристава отпустить их домой, где отсутствие их должно было переполошить всю
семью. По просьбе ничего не было сделано.
Кушанье раздавала детям матушка, но при этом (за исключением любимцев) оделяла такими микроскопическими порциями, что сенные
девушки, которых
семьи содержались на месячине, [Существовало два способа продовольствовать дворовых людей.
Однажды, — это было в конце октября, глубокою осенью, —
семья наша сидела за вечерним чаем, как из девичьей опрометью прибежала
девушка и доложила матушке...
Старики Бурмакины хвалили Милочку. Они отзывались об ней как о
девушке тихой, уживчивой, которая несколько лет сряду была почти членом их
семьи, и никогда никакой неприятности они от нее не видали. Правда, что она как будто простовата, — ну, да это пройдет. Выйдет замуж за хорошего человека и разом очнется.
Раннее утро, не больше
семи часов. Окна еще не начали белеть, а свечей не дают; только нагоревшая светильня лампадки, с вечера затепленной в углу перед образом, разливает в жарко натопленной детской меркнущий свет. Две
девушки, ночующие в детской, потихоньку поднимаются с войлоков, разостланных на полу, всемерно стараясь, чтобы неосторожным движением не разбудить детей. Через пять минут они накидывают на себя затрапезные платья и уходят вниз доканчивать туалет.
Дешерт был помещик и нам приходился как-то отдаленно сродни. В нашей
семье о нем ходили целые легенды, окружавшие это имя грозой и мраком. Говорили о страшных истязаниях, которым он подвергал крестьян. Детей у него было много, и они разделялись на любимых и нелюбимых. Последние жили в людской, и, если попадались ему на глаза, он швырял их как собачонок. Жена его, существо бесповоротно забитое, могла только плакать тайком. Одна дочь, красивая
девушка с печальными глазами, сбежала из дому. Сын застрелился…
Однажды после каникул он явился особенно мрачный и отчасти приподнял завесу над бездной своей порочности: в его угрюмо — покаянных намеках выступало юное существо… дитя природы…
девушка из бедной
семьи. Обожала его. Он ее погубил… Этим летом, ночью… в глубоком пруду… и т. д.
Ведь тебя нельзя пустить в хорошую
семью: ты яд и соблазн!» И действительно, во всей пьесе представляется очень ярко и последовательно — каким образом этот яд мало-помалу проникает в душу
девушки и нарушает спокойствие ее тихой жизни.
И однако же эти две пошлости расстраивают всю гармонию семейного быта Русаковых, заставляют отца проклинать дочь, дочь — уйти от отца и затем ставят несчастную
девушку в такое положение, за которым, по мнению самого Русакова, следует не только для нее самой горе и бесчестье на всю жизнь, но и общий позор для целой
семьи.
Девушки встали с дрожек и без малого почти все
семь верст прошли пешком. Свежее, теплое утро и ходьба прекрасно отразились на расположении их духа и на их молодых, свежих лицах, горевших румянцем усталости.
Здесь Ульрих Райнер провел
семь лет, скопил малую толику капитальца и в исходе седьмого года женился на русской
девушке, служившей вместе с ним около трех лет гувернанткой в том же доме князей Тотемских.
— Никогда, мадам! — высокомерно уронила Эльза.Мы все здесь живем своей дружной
семьей. Все мы землячки или родственницы, и дай бог, чтобы многим так жилось в родных фамилиях, как нам здесь. Правда, на Ямской улице бывают разные скандалы, и драки, и недоразумения. Но это там… в этих… в рублевых заведениях. Русские
девушки много пьют и всегда имеют одного любовника. И они совсем не думают о своем будущем.
Случалось, что в переполненном народом зале, где было тесно, как на базаре, каждую
девушку дожидалось по
семи, восьми, иногда по десяти человек.
— Нет, странная ты
девушка, право, странная. От гостей ты всегда имеешь больше, чем мы все. Дура, чем копить деньги, на что ты их тратишь? Духи покупаешь по
семи рублей за склянку. Кому это нужно? Вот теперь набрала на пятнадцать рублей шелку. Это ведь ты Сеньке своему?
Лихонин прочитал также о том, что заведение не должно располагаться ближе чем на сто шагов от церквей, учебных заведений и судебных зданий, что содержать дом терпимости могут только лица женского пола, что селиться при хозяйке могут только ее родственники и то исключительно женского пола и не старше
семи лет и что как
девушки, так и хозяева дома и прислуга должны в отношениях между собою и также с гостями соблюдать вежливость, тишину, учтивость и благопристойность, отнюдь не позволяя себе пьянства, ругательства и драки.
Я знал Машеньку еще шестнадцатилетнею
девушкой, да и самому мне было в то время не более двадцати шести, двадцати
семи лет.
— Нечистая она, наша бабья любовь!.. Любим мы то, что нам надо. А вот смотрю я на вас, — о матери вы тоскуете, — зачем она вам? И все другие люди за народ страдают, в тюрьмы идут и в Сибирь, умирают…
Девушки молодые ходят ночью, одни, по грязи, по снегу, в дождик, — идут
семь верст из города к нам. Кто их гонит, кто толкает? Любят они! Вот они — чисто любят! Веруют! Веруют, Андрюша! А я — не умею так! Я люблю свое, близкое!
— Слобода у нас богатая, люди — сытые, рослые,
девушки, парни красивые всё, а родители — не строги; по нашей вере любовь — не грешна, мы ведь не ваши, не церковные! И вот, скажу я тебе, в большой
семье Моряновых поженили сына Карпа, последыш он был, недоросток и щуплый такой…
Вероятно ли, чтоб
девушка, воспитанная в патриархальной
семье Негрова, лет семнадцати от роду, никуда не выезжавшая, мало читавшая, еще менее видевшая, так чувствовала?
Феня посмотрела на своего собеседника. Лицо у него было такое доброе сегодня, хотя он смотрел на нее как-то странно… «Э,
семь бед — один ответ!» — решила про себя
девушка и храбро докончила все, что у ней лежало на душе…
— Эта встреча плохо отозвалась на судьбе Лукино, — его отец и дядя были должниками Грассо. Бедняга Лукино похудел, сжал зубы, и глаза у него не те, что нравились
девушкам. «Эх, — сказал он мне однажды, — плохо сделали мы с тобой. Слова ничего не стоят, когда говоришь их волку!» Я подумал: «Лукино может убить». Было жалко парня и его добрую
семью. А я — одинокий, бедный человек. Тогда только что померла моя мать.
Извозчичья карета, нанятая с вечера, приехала в
семь часов утром. Дашу разбудили. Анна Михайловна то бросалась к самовару, то бралась помогать
девушке одевать сестру, то входила в комнату Долинского. Взойдет, посмотрит по сторонам, как будто она что-то забыла, и опять выйдет.
К тому же эта прелестная
девушка в самые ранние годы своей юности вдруг совсем осиротела и, оставаясь одна на всем свете, по самому своему положению внушала к себе сочувствие и как бы по повелению самой судьбы делалась естественным членом
семьи призревших ее князей Протозановых.
Если я мальчик, как назвала меня однажды бойкая
девушка с корзиной дынь, — она сказала: «Ну-ка, посторонись, мальчик», — то почему я думаю о всем большом: книгах, например, и о должности капитана,
семье, ребятишках, о том, как надо басом говорить: «Эй вы, мясо акулы!» Если же я мужчина, — что более всех других заставил меня думать оборвыш лет
семи, сказавший, становясь на носки: «Дай-ка прикурить, дядя!» — то почему у меня нет усов и женщины всегда становятся ко мне спиной, словно я не человек, а столб?
— Я шел утром по береговому песку и услышал, как кто-то играет на рояле в доме, где я вас нашел, Молли. Точно так было
семь лет тому назад, почти в той же обстановке. Я шел тогда к
девушке, которой более нет в живых. Услышав эту мелодию, я остановился, закрыл глаза, заставил себя перенестись в прошлое и на шесть лет стал моложе.
Таких
девушек очень часто приходится встречать в нашем сельском духовенстве и особенно много их в благовоспитанных
семьях небогатых петербургских немцев.
Есть такие странные
девушки, так уже вот и прикрепленные на всю жизнь свою к родимой
семье.
Лупачев. Погодите презирать, погодите! Во-первых, ни одна женщина не скажет вам, что она выходит замуж по расчету, а будет уверять, что любит своего жениха. И не верить ей не имеете никакого права, потому что в ее душе не были. Во-вторых,
девушки часто жертвуют собой, чтоб спасти от нищенства свою
семью, чтоб поддержать бедных престарелых родителей.
Семь дней прошло с той поры, когда Соломон — поэт, мудрец и царь — привел в свой дворец бедную
девушку, встреченную им в винограднике на рассвете.
Семь дней наслаждался царь ее любовью и не мог насытиться ею. И великая радость освещала его лицо, точно золотое солнечное сияние.
В нашей скромной
семье, состоявшей, за частыми отлучками отца, из матери и детей, не было никакого мужского господского элемента, и потому наши затрапезные сенные
девушки сидели, как мы их видели, наверху за работой. Но у Зыбиных, где дом был разделен продольным коридором на две половины, горничные, поневоле поминутно встречаясь с мужским полом, щеголяли самыми изысканными прическами и нарядами.
Бедонегова. И с протекцией тоже ведь служить надо, голову свою утруждать, изнурять себя, а настоящего спокойствия и прохлаждения нет. А с деньгами-то сам себе господин: захотел — ну и ходи целую неделю дома в халате. Что может быть приятнее! И без нее есть невесты: и
девушки из хороших
семей, и вдовы; а на такой жениться и от людей совестно.
Отдохнув немного после свадебного шуму, новые мои родители начали предлагать мне, чтобы я переехал с женою в свою деревню, потому что им-де накладно целую нас
семью содержать на своем иждивении. Я поспешил отправиться, чтобы устроить все к нашей жизни — и, признаться, сильное имел желание дать свадебный бал для всех соседей и для тех гордых некогда
девушек, кои за меня не хотели первоначально выйти. Каково им будет глядеть на меня, что. я без них женился! Пусть мучатся!
Когда читали Евангелие, народ вдруг задвигался, давая дорогу помещичьей
семье; вошли две
девушки в белых платьях, в широкополых шляпах, и с ними полный, розовый мальчик в матросском костюме. Их появление растрогало Ольгу; она с первого взгляда решила, что это — порядочные, образованные и красивые люди. Марья же глядела на них исподлобья, угрюмо, уныло, как будто это вошли не люди, а чудовища, которые могли бы раздавить ее, если б она не посторонилась.
— Я договорю вашу мысль, — продолжала Софья Николаевна, — эта холодная, равнодушная, вялая, по-вашему,
девушка любила вашего друга: оттого она не вышла замуж и не выйдет. До нынешнего дня я одна про это знала: Варя умерла бы скорее, чем выдать свою тайну. В нашей
семье мы умеем молчать и терпеть.
Анна Устиновна. Что это, право, Лиза нейдет! Сердце у меня не на месте.
Девушка беззащитная, кроткая, вся в отца — долго ль ее обидеть? Народ бессовестный, видят, что
девушка плохо одета, ну и пристают. А не знают того, что эта
девушка, как только на ноги поднялась, так
семью кормить стала, с утра до ночи работает, отдыху не знает, что мы на нее чуть не молимся. Захворай она, так мы наголодаемся.
Эта
девушка, по его словам, была из хорошей
семьи, и звали ее Лидией Волчаниновой, а имение, в котором она жила с матерью и сестрой, так же как и село на другом берегу пруда, называлось Шелковкой.
Из своих жила одна только
девушка Алена и не уходила потому, что на ее жалованье кормилась дома вся
семья — старухи и дети.
Прямо с поезда вторгся он в меблированные комнаты, где я жил. Это было зимою, в
семь часов утра, когда на петербургских улицах еще горят фонари, а усталые клячи влекут по домам спящих ночных извозчиков. Он был неумолим. Он не хотел слушать никаких доводов номерной
девушки и говорил зычным голосом на весь коридор...
— Что это с вами, сударыня? — с неподдельным участием, даже с испугом молвила Таня. Как к матери родной привязана была к «сударыне» своей
девушка, взятая из
семьи, удрученной бедностью и осыпанной благодеяниями Марьи Гавриловны.