Неточные совпадения
Только тем, что в такую неправильную
семью, как Аннина, не пошла бы хорошая, Дарья Александровна и объяснила себе то, что Анна, с своим знанием людей, могла взять к своей
девочке такую несимпатичную, нереспектабельную Англичанку.
Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная, боязлива,
Она в
семье своей родной
Казалась
девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К отцу, ни к матери своей;
Дитя сама, в толпе детей
Играть и прыгать не хотела
И часто целый день одна
Сидела молча у окна.
— Когда так, извольте послушать. — И Хин рассказал Грэю о том, как лет
семь назад
девочка говорила на берегу моря с собирателем песен. Разумеется, эта история с тех пор, как нищий утвердил ее бытие в том же трактире, приняла очертания грубой и плоской сплетни, но сущность оставалась нетронутой. — С тех пор так ее и зовут, — сказал Меннерс, — зовут ее Ассоль Корабельная.
Накануне того дня и через
семь лет после того, как Эгль, собиратель песен, рассказал
девочке на берегу моря сказку о корабле с Алыми Парусами, Ассоль в одно из своих еженедельных посещений игрушечной лавки вернулась домой расстроенная, с печальным лицом.
Вверху стола сидел старик Корчагин; рядом с ним, с левой стороны, доктор, с другой — гость Иван Иванович Колосов, бывший губернский предводитель, теперь член правления банка, либеральный товарищ Корчагина; потом с левой стороны — miss Редер, гувернантка маленькой сестры Мисси, и сама четырехлетняя
девочка; с правой, напротив — брат Мисси, единственный сын Корчагиных, гимназист VI класса, Петя, для которого вся
семья, ожидая его экзаменов, оставалась в городе, еще студент-репетитор; потом слева — Катерина Алексеевна, сорокалетняя девица-славянофилка; напротив — Михаил Сергеевич или Миша Телегин, двоюродный брат Мисси, и внизу стола сама Мисси и подле нее нетронутый прибор.
Раз пикник всем городом был, поехали на
семи тройках; в темноте, зимой, в санях, стал я жать одну соседскую девичью ручку и принудил к поцелуям эту
девочку, дочку чиновника, бедную, милую, кроткую, безответную.
В одной из них жила старуха с внучатами: мальчиком девяти и
девочкой семи лет.
Вместо почтенной столовой Платона Богдановича мы отправились сначала под Новинское, в балаган Прейса (я потом встретил с восторгом эту
семью акробатов в Женеве и Лондоне), там была небольшая
девочка, которой мы восхищались и которую называли Миньоной.
Жить потихоньку было бы можно, но Бог наградил их
семьею в двенадцать человек детей, из которых только двое мальчиков, а остальные —
девочки.
С безотчетным эгоизмом он, по — видимому, проводил таким образом план ограждения своего будущего очага: в
семье, в которой мог предполагать традиции общепризнанной местности, он выбирал себе в жены
девочку — полуребенка, которую хотел воспитать, избегая периода девичьего кокетства…
Помню, когда мне было лет
семь или восемь, в пансионе пани Окрашевской училась со мной
девочка, дочь местного кондитера.
Воскресенское почти вдвое больше Ускова. Жителей 183: 175 м. и 8 ж. Свободных
семей 7 и ни одной венчанной пары. Детей в селении немного: только одна
девочка. Хозяев 97, при них совладельцев 77.
Четвертая строка: имя, отчество и фамилия. Насчет имен могу только вспомнить, что я, кажется, не записал правильно ни одного женского татарского имени. В татарской
семье, где много
девочек, а отец и мать едва понимают по-русски, трудно добиться толку и приходится записывать наугад. И в казенных бумагах татарские имена пишутся тоже неправильно.
Все зло происходит в
семье оттого, что Русаков, боясь дать дочери свободу мнения и право распоряжаться своими поступками, стесняет ее мысль и чувство и делает из нее вечно несовершеннолетнюю, почти слабоумную
девочку.
Сгоревшее имение, с разбредшимися по миру мужиками, было продано за долги; двух же маленьких
девочек, шести и
семи лет, детей Барашкова, по великодушию своему, принял на свое иждивение и воспитание Афанасий Иванович Тоцкий.
Всё многочисленное семейство учительши, — всё
девочки и погодки, начиная с пятнадцати до
семи лет, — высыпало вслед за матерью и окружило его, разинув на него рты.
Девочку возмущало, что отец вернулся с фабрики к
семи часам, как обыкновенно, не торопясь напился чаю и только потом велел закладывать лошадей.
На лестнице, ухватившись одною рукой за потолочину, а другою за балясник перил, стояла
девочка лет
семи, в розовом ситцевом платьице, и улыбающимися, большим серыми глазами смотрела на него, Егора.
Стихи эти написаны сестре Дельвига, премилой, живой
девочке, которой тогда было
семь или восемь лет. Стихи сами по себе очень милы, но для нас имеют свой особый интерес. Корсаков положил их на музыку, и эти стансы пелись тогда юными девицами почти во всех домах, где Лицей имел право гражданства.
С нею жили три компаньонки, внучек, которого приготовлял к корпусу Помада, и внучка,
девочка лет
семи.
Это была маленькая, худенькая
девочка, лет семи-восьми, не больше, одетая в грязные отрепья; маленькие ножки ее были обуты на босу ногу в дырявые башмаки. Она силилась прикрыть свое дрожащее от холоду тельце каким-то ветхим подобием крошечного капота, из которого она давно уже успела вырасти.
Никто не мог бы также сказать, откуда у пана Тыбурция явились дети, а между тем факт, хотя и никем не объясненный, стоял налицо… даже два факта: мальчик лет
семи, но рослый и развитой не по летам, и маленькая трехлетняя
девочка. Мальчика пан Тыбурций привел, или, вернее, принес с собой с первых дней, как явился сам на горизонте нашего города. Что же касается
девочки, то, по-видимому, он отлучался, чтобы приобрести ее, на несколько месяцев в совершенно неизвестные страны.
На ту пору как быть и решенье вышло такого рода, что
девочку, по малолетствию ее, за фальшивое показание подвергнуть наказанию розгами
семью ударами.
Позвали хозяина; но он сперва прислал свою дочку,
девочку лет
семи, с огромным пестрым платком на голове; она внимательно, чуть не с ужасом, выслушала все, что ей сказал Инсаров, и ушла молча, вслед за ней появилась ее мать, беременная на сносе, тоже с платком на голове, только крошечным.
«Дрянь человек и плут, авось в другой раз не приедет», — сказал Степан Михайлович
семье своей, и, конечно, ничей голос не возразил ему; но зато потихоньку долго хвалили бравого майора, и охотно слушала и рассказывала про его угодливости молодая
девочка, богатая сирота.
В углу, на грязной широкой постели, лежала
девочка лет
семи, ее лицо горело, дыхание было коротко и затруднительно, широко раскрытые блестящие глаза смотрели пристально и бесцельно.
Примирение с Пятовыми точно внесло какую благодать в брагинскую
семью; все члены ее теперь вздохнули как-то свободнее. Гордей Евстратыч «стишал» и начал походить на прежнего Гордея Евстратыча, за исключением своего нового костюма, с которым ни за что не хотел расстаться. Михалко и Архип выезжали теперь с прииска раза три в неделю, и невестки вздохнули свободнее. Точно к довершению общего благополучия, у Дуни родилась прехорошенькая
девочка.
В
семь часов Юлия Сергеевна и Костя уехали в Малый театр. Лаптев остался с
девочками.
И страшное значение всех этих примет было уже известно детям; старшая
девочка, Саша, худенькая брюнетка, сидела за столом неподвижно, и лицо у нее было испуганное, скорбное, а младшая, Лида,
семи лет, полная блондинка, стояла возле сестры и смотрела на огонь исподлобья.
Васса. Значит — помнишь, Наталья? Это — хорошо! Без памяти нельзя жить. Родила я девять человек, осталось — трое. Один родился — мертвый, две
девочки — до года не выжили, мальчики — до пяти, а один —
семи лет помер. Так-то, дочери! Рассказала я это для того, чтобы вы замуж не торопились.
Вершинин. Может быть. Я сегодня не обедал, ничего не ел с утра. У меня дочь больна немножко, а когда болеют мои
девочки, то мною овладевает тревога, меня мучает совесть за то, что у них такая мать. О, если бы вы видели ее сегодня! Что за ничтожество! Мы начали браниться с
семи часов утра, а в девять я хлопнул дверью и ушел.
Однажды я вышел из кафе, когда не было еще
семи часов, — я ожидал приятеля, чтобы идти вместе в театр, но он не явился, прислав подозрительную записку, — известно, какого рода, — а один я не любил посещать театр. Итак, это дело расстроилось. Я спустился к нижней аллее и прошел ее всю, а когда хотел повернуть к городу, навстречу мне попался старик в летнем пальто, котелке, с тросточкой, видимо, вышедший погулять, так как за его свободную руку держалась
девочка лет пяти.
Он порол детей своих —
девочку семи лет и гимназиста одиннадцати — ременной плеткой о трех хвостах, а жену бил бамбуковой тростью по икрам ног и жаловался...
И все ласкали Сашу. Ей уже минуло десять лет, но она была мала ростом, очень худа, и на вид ей можно было дать лет
семь, не больше. Среди других
девочек, загоревших, дурно остриженных, одетых в длинные полинялые рубахи, она, беленькая, с большими, темными глазами, с красною ленточкой в волосах, казалась забавною, точно это был зверек, которого поймали в поле и принесли в избу.
Детей у них было всего две
девочки: старшей девять лет, а младшей
семь.
Так живет бедная
семья, страдая от неуместно поднятых и беззаконно разросшихся вопросов и требований
девочки.
Евдокия Антоновна. Ах, да, Олечка: я и забыла тебе сказать, что Полозовы сегодня звали меня ночевать. Это наши хорошие знакомые, господин фон Ранкен, прекрасная
семья! Ты не будешь скучать,
девочка?
По ней шла
девочка лет
семи, чисто одетая, с красным и вспухшим от слёз лицом, которое она то и дело вытирала подолом белой юбки. Шла она медленно, шаркая босыми ногами по дороге, вздымая густую пыль, и, очевидно, не знала, куда и зачем идёт. У неё были большие чёрные глаза, теперь — обиженные, грустные и влажные, маленькие, тонкие, розовые ушки шаловливо выглядывали из прядей каштановых волос, растрёпанных и падавших ей на лоб, щёки и плечи.
Толпа была так возбуждена, что залп пришлось повторить, и убитых было много — сорок
семь человек; из них девять женщин и трое детей, почему-то все
девочек.
Там и братняя
семья, и другие родные и знакомые, помня Марью Гавриловну еще
девочкой, наперерыв друг перед дружкой за ней ухаживали.
Одна из таких крестьянских
семей, удалившись в побор, оставила в избе
девочку лет тринадцати, которую с собою нельзя было взять, потому что она недомогала и притом у нее совсем не было ни обуви, ни одежи.
— Ах, не то, не то, Гуль-Гуль! — произнесла я с досадой. — Вот странная
девочка! Ты красавица и составишь гордость каждой
семьи. Да не в том дело. Кто он, твой жених, душечка?
— Бог ее знает. Она воплощенная загадка… То бессердечная, то сама доброта. Дикая какая-то! Впрочем, ей это простительно. Она, говорят, кумир
семьи, и очень богатой
семьи вдобавок! — подчеркнула
девочка.
Груня имела большое влияние на подраставшую
девочку, ее да Дарью Сергевну надо было Дуне благодарить за то, что, проживши
семь лет в Манефиной обители, она всецело сохранила чистоту душевных помыслов и внедрила в сердце своем стремление к добру и правде, неодолимое отвращенье ко всему лживому, злому, порочному.
Впрочем, и ее товарки от нее не отставали.
Девочек поднимали рано, в половине седьмого утра. В
семь часов им давали по кружке горячего чая и по куску ситника. Немудрено поэтому, что к обеденному времени все они чувствовали волчий аппетит.
Ровно в
семь раздался звонок. Появилась тетя Леля. Засуетились
девочки. Стали спешно строиться в пары. Распахнулась дверь из залы, и ватага «певчих» воспитанниц высыпала в рабочую.
— Прощай,
девочка, веди себя хорошенько в твоей новой
семье, старайся… — Но Наташа уже упорхнула дальше, не дослушав фразы надзирательницы до конца.
Павел Семенович испуганно косится на дверь. Не ровен час, войдет еще кто-нибудь. Узнают причину… И ему не лестно. Кормит он, действительно, плохо воспитанниц… По дешевой цене скупает продукты, чтобы экономию собрать побольше, показать при расчете, как он умело, хорошо ведет дело… Местом дорожит…
Семья у него… Дети… сынишка… Виноват он, правда, перед воспитанницами. Ради собственной выгоды их не щадил… А эта
девочка, дурочка, можно сказать, а его нехотя сейчас пристыдила…
— Ну, вот что, Маринка, — произнес Игорь, кладя руку на плечо
девочки, карие глаза которой были все еще полны слез, — вот что, Маринка, постарайся понять меня: ведь ты хочешь, конечно, чтобы отыскался твой отец и Ануся, a для этого надо, чтобы пришли русские и освободили их от наших общих врагов. Ведь вот австрийцы поступили с вами, как злодеи и разбойники, несмотря на то, что ты, твоя
семья и вся эта деревня принадлежите к их государству. Они должны были охранять вас, a они…
В этой безысходной тоске всей тесно сплотившейся институтской
семьи видна была безграничная привязанность к маленькой княжне, безвременно вырванной от нас жестокою смертью… Да, все, все любили эту милую
девочку!..